Еврею в Российской империи образование не полагалось. Попасть в университет - как "верблюду в игольное ушко". Ответная реакция закономерна: "Не нужно нам ваше образование - у нас своё!"
Михаил Штительман - писатель из "поколения дилетантов", успел вкусить этой национальной науки в полной мере. Он написал свою замечательную "Повесть о детстве" между двумя войнами - и погиб под Вязьмой в 1941 году.
В год своего выхода - в 1938, повесть уже смело можно было назвать "исторической", ведь это - об ушедшей реальности. И о школе, которой больше нет, и о жизни, в которую новое поколение подростков уже не могло поверить. Хотя прошло всего двадцать лет!
***
Десятилетний Сёма живёт с дедушкой и бабушкой. И слушает, пытается вникнуть в их взрослые интересы:
— Допустим,— говорит дедушка,— мадам Фейгельман согласится продать свой дом с флигелем за пятьсот рублей. Как раз сейчас хочет купить дом без флигеля мосье Фиш... Мы продаём Фишу дом, а на комиссионные забираем флигель и сдаём его семье Ровес. Это даст нам...— дедушка щурит правый глаз,— пятьдесят — шестьдесят рублей в год!
Но потом выясняется, что мадам Фейгельман не продаёт своего дома, а думает лишь его продать, когда её сын Моська, которому сейчас год, достигнет совершеннолетия, а господин Фиш действительно хотел купить дом на те деньги, что он заработает при покупке партии леса у польского помещика, но так как помещик прогорел и лес не прибыл, то он, Фиш, пока дом не покупает. Так рушится вся дедушкина постройка!
Тогда заработать пытается бабушка: она будет готовить домашние обеды. У бабушки чёткий план: Фрейда скажет Фейге, Фейга скажет Двойре, Двойра — Хиньке, Хинька — Риве. Если не сегодня, так завтра клиенты будут наверняка!..
Но, услышав об этих планах, прибежал конкурент и пригрозил большими неприятностями.
И старики знают: неприятности - таки будут. Ведь их сын, отец Сёмы - на нелегальном положении. Социал - демократ. Вряд ли они могли бы объяснить, чем же он занимается и как хочет переделать жизнь, одно ясно - ЭТА жизнь для него ненормальна.
Сёма - маленький мужчина, - сам готов работать, и как его отговоришь? Познакомить с работой - глядишь, сам поймёт, что надо учиться?
И дедушка ведёт внука в самое крупное и солидное предприятие во всём местечке: сапожную мастерскую:
Едва вошли - Сёме захотелось спросить, где здесь выход.
Тогда - в компаньоны к водовозу:
Сёма вытащил из колодца и продал по грошу шестьдесят вёдер воды, да ведь ещё и целый день до хрипоты кричал стишки собственного сочинения - рекламу делал. Но водовоз Герш "насчитал" ему всего за восемь вёдер: "Четыре копейки всё равно как у тебя в кармане. Получишь в четверг".
Тогда - к местному богачу. Мальчиком на побегушках.
Кажется, здесь Сёма на своём месте: расторопен, сообразителен и остроумен. Но именно это-то богачу и не понравилось! Почему?!
Самолюбие, гордость - это не то, что можно терпеть в мальчишке. Нет, в своём сыне, может, и потерпел бы, да свой - почти слабоумный...
Читатель видит и сам: черта осёдлости - крошечный мирок с миниатюрными желаниями, стремлениями, гешефтами. И живёт этот мирок так, будто нет ни России, ни мира. Вообще ничего нет, кроме этого вот местечка, в котором люди живут по какому - то недоразумению, и Израиля - Иерусалима, где они должны жить. Но бог на этот счёт ещё не распорядился.
Какой же в этом вакууме должна быть школа?
- Будет ли, наконец, тихо? - вопрошает ребе, - или вы скучаете вот за этим?
Потрясает плёткой - семихвосткой.
И когда в душной комнате, засиженной мухами, устанавливается относительная тишина, он открывает Тору:
- И приснился фараону странный сон, и не мог понять свой сон фараон...
Эту историю слушатели давно знают наизусть: слышали и дома, и в синагоге. И какое отношение это имеет к жизни полутора десятков мальчишек, мечтающих вырваться на речку?
- Ребе, а почему полицейского тоже фараоном называют?
Задать вопрос, прервав наставника - это такая неслыханная дерзость, за которую и наказания достойного не придумаешь! И весь класс с испугом смотрит на Пейсю - о чём только он думал, подавая голос?!
Задохнувшись от ярости, ребе хватает Пейсю и... срывает с него штаны:
- Веник в руки и на колени! А вы все - плевать в него. Подходите по очереди - и плюйте!
Охотно плюёт только один - остальные делают вид, что в горле пересохло. Сейчас, вот сейчас - очередь Сёмы. Пейся - его лучший друг. Ребе уже успокоился и ласково улыбается Сёме: иди!
- Не буду. Плевать я не буду.
- ВОН!!!
Дома Сёму ждёт нотация о том, что школа - это такое место, где надо слушаться.
И ведь это не какое - нибудь одобряемое властями еврейское двухклассное начальное училище, а - берите выше! - едва терпимый властями хедер. Образование здесь дают, как считается, среднее! Но с таким "национальным" образованием - никаких шансов вырваться из мира местечка. Ни малейших.
Окончив такое заведение, и сам будешь бояться большого мира, в котором знание Торы вовсе не считается знанием!
Но у хедера цель была другая. Законсервировать еврейскую картину мира. Вырастить человека, способного в этом вакууме быть... если не счастливым, то , по крайней мере, считающим эту жизнь единственно нормальной. Ах, гои - иноверцы живут иначе? Так они уже получили свою сомнительную награду, а наша награда - впереди. В Иерусалиме. И в раю.
Что должно было произойти, чтобы мирок оказался поглощённым Большим Миром?
Сначала - чудо. Сёме было уже пятнадцать, когда Февраль вернул из ссылки отца!
А затем пришло сознание того, что личным пропуском в большой мир станет будёновка, винтовка и клятва:
- Я, сын трудового народа...
***
Но быть может, Михаил Штительман, как писатель уже советский, сгустил краски?
Нет, у писателя "досоветского", у Шолом - Алейхема , всё это выглядит ещё мрачнее.
А ведь его повесть "Кровавая шутка" начинается почти как водевиль.
Гершка Рабинович и Гришка Попов - наилучшие друзья. В их гимназии не пахнет никакой национальной рознью, никто не препятствует Гершке учиться, педсовет дружно присуждает ему золотую медаль.
Но Гершка не уверен, попадёт ли он в Университет даже и с медалью: процентная норма! На каждое место по дюжине еврейчиков-отличников, так что возьмут того, кто сунет взятку. А ему платить нечем.
Гришка смеётся над "мнительностью" друга, и предлагает ему неслыханное пари: поменяться документами!
И вот уже чернявый-кудрявый "Попов", имея в аттестате сплошные тройки, принят в Университет. А "Рабинович", как на смех, наделённый самой рязанской внешностью, возмущённо размахивает своим отличным аттестатом в толпе таких же отверженных отличников: не приняли!
Поселившись в еврейской семье, "Рабинович" с изумлением узнаёт, что нельзя там - то селиться, там - то появляться... И даже собираться - не больше трёх! Да почему эти евреи так покорны?! Самому же ему роль еврея удаётся плохо, точнее - никак. Но именно его заподозрят в убийстве русского мальчика с целью добычи крови для выпечки мацы...
Разумеется, его примчится спасать друг "Попов", отлично сознавая, что второй раз ему в Университет не попасть.
Почему же повесть об униженном, оскорблённом народе, была в советские времена не то, чтобы под запретом (переделанная в пьесу, она шла на сценах нескольких театров), но в собрание сочинений Шолом - Алейхема не входила?
Потому, что из ситуации возможны лишь два выхода: ассимиляция или эмиграция. И эмиграция кажется выходом куда более достойным не только Рабиновичу, но и Иванову.
В повести некий Лапидус принял православие - и его родные буквально умерли от стыда - торговля совестью! Нет, этот путь отвергают и герои, и автор.
Третий же выход - "отмену"религии, "отделение церкви от государства и школы от церкви", автор, очевидно, себе не представлял.
А ведь не дожил всего два года!