РУССКИЙ ДЮМА
Михаил Николаевич Волконский, безусловно, является незаслуженно забытым мастером русского исторического авантюрно-приключенческого романа. Во мне давно теплилось желание написать о нём небольшой очерк здесь, у себя на странице, да и раньше я уже два-три раза публиковал некоторые отрывки из его романов, а теперь решил более подробно написать о нём.
Его называли в своё время «русским Дюма », а жил он в волшебную и трагическую эпоху Николая Второго. Т.е. всего каких-то сто с лишним лет назад творил, писал, принимал активное участие в общественно-политической жизни Российской Империи. Открывая многочисленные копии его биографии, переписанные по разным сайтам, читаем следующие строки о жизни и трудах М.Н.Волконского:
«Волконский Михаил Николаевич – князь, русский писатель и драматург, автор исторических романов и пародий (Родился: 7 мая 1860 г., Санкт-Петербург, Российская империя, умер: 13 октября 1917 г., Петроград). В 1882 году окончил училище правоведения. В 1892-1894 годах был редактором журнала «Нива». После революции 1905 года состоял членом монархических организаций. Один из руководителей Союза Русского Народа. Автор романов из русской истории XVIII-XIX веков. Некоторую популярность приобрели в свое время романы Волконского на исторические темы, написанные в духе произведений Вс. Соловьева и Е.А. Салиаса. Волконскому принадлежит ряд пьес и театральных пародий».
Другие строки находим на сайтах электронных библиотек: «В 1891—1915 гг. Волконский опубликовал более 20 исторических романов и повестей. Он развивал "авантюрную" линию исторического романа. В центре его произведений - "неофициальная история", сплетающаяся из целого ряда интриг и отношений, разгадать которые представляется возможным лишь спустя многие годы. Занимательная интрига, быстрота и энергичность действия, легкий изящный слог, склонность к таинственному и мистическому сделали исторические романы Волконского широко популярными».
Во-первых, очень трудно было найти какое-нибудь более-менее качественное его прижизненное изображение, ибо даже по всему интернету не удалось обнаружить нормальной фотокарточки лучшего образца, нежели той, которую я публикую здесь. Как странно – ведь тогда уже стольких людей фотографировали, и притом по многу раз в жизни, а здесь всего одно фото на весь интернет. И это все из фотопортретов, что остались нам в наследие от этого неординарного человека? Как несправедлива история, как неправедны её лихие бури и сокрушительные ураганы.
В советское время его приказали забыть – раз и навсегда. Да что там его – забывали и гораздо более крупных писателей, поэтов, художников, философов, учёных. Забывали даже Достоевского, напрочь вычёркивали почти на восемьдесят лет Шмелёва и Ильина. А о Волконском просто «случайно забыли». По крайней мере, о тех, кого реабилитировали, пишут теперь много и с огромным пиететом, с желаньем ознакомить читателя со всеми гранями души или творчества того или иного автора; на эти темы проводятся конференции, брифинги, историко-литературные диспуты, снимаются познавательные программы. И я совершенно согласен – так и следует делать. Но вот о Волконском как не вспоминали, так и продолжают особо не вспоминать. Издают так, от случая к случаю, в разных издательствах раз в пять-десять лет несколько его романов или повестей – и всё. А что, разве его жизнь столь уныла и однообразна, что о ней не стоит написать хотя бы одну биографию поприличнее того десятка-другого предложений из разрозненных источников от википедии до букинистических сайтов? Ну, отчего же так?
У меня в книжном шкафу стоят несколько томов его наиболее известных романов и повестей, купленных бабушкой ещё в начале 90-х – например, «Забытые хоромы», «Воля судьбы», «Записки прадеда», «Мальтийская цепь», «Две жизни», «Слуга Императора Павла». Когда-то я их читал в бумажном варианте. В прошлом и этом году, за неимением достаточного количества свободного времени, ностальгически нашёл эти романы на просторах сети в форме аудиокниг и переслушал все их заново. И что мне сказать?
Вот Дюма -отца и сына все знают, все в мире. А отчего же про нашего, русского Дюма даже в интернете удаётся нарыть столь скупые сведения, притом в наш постсоветский век? Оттого ли, что он монархист, представитель Союза русского народа, что не вписывается во всеобщую концепцию русского писателя в советском и демократическо-либеральном представлении, долженствующего быть не иначе как бунтарем и революционером, сражаться с сатрапами и гордо идти на жандармские ряды? Весьма вероятно.
Я очень уважаю и люблю русскую классику, сам её везде регулярно пропагандирую и заступаюсь за неё, однако тот тип героя, который предложил Волконский в своих произведениях, вообще не характерен для русской классики как таковой. Давайте разберёмся. Пожалуйста – вот Радищев, масон Новиков екатерининской эпохи, Фонвизин – их герои зачастую от прямого или от противного взывают к морали, их творения носят наставительно-нравственную, нравоучительно-декларативную функцию эпохи Просвещения, ибо французский шарм блистательного Галантного века и его ярчайшие представители, поддержанные в своё время самой Императрицей – Руссо, Дидро, Вольтер – всё это не могло не сказаться на русской литературе. Герои Фонвизина зачастую откровенно вульгарно-инфантильны, сатирически неуклюжи в своей смехотворности, высмеивают тогдашнее недопросвещённое или полуобразованное дворянство – чего стоят герои «Недоросля», «Бригадира».
А Крылов? Пьесы «Модная лавка» и «Урок дочкам» меткой сатирой и пылкой иронией наконец-то полностью обнулили страсть к западничеству в глазах вольномыслящего человека. Вот Радищев со своим «Путешествием» между двух столиц просто показывает (часто в чернушных тонах) жизнь и быт разных слоёв населения тогдашней Российской Империи.
Затем настаёт черед небольшого, но ярчайшего периода сентиментальной литературы с карамзинскими «Сиерра-Морена» и «Островом Борнгольм», гениальным представителем которого, да и постсентиментального романтизма тоже, стал Василий Андреевич Жуковский. Ядром, вершиной творчества русского сентиментализма принято считать «Бедную Лизу» того же Карамзина. И вновь типичные для сентиментального романа, повести, элегии или песни герои – несчастные влюблённые, забитые, но столь чистые душой и сердцем, благонравные, благодетельные, благовоспитанные, благожелательные, восхищённые Богом творимой чистотой природы и стремящиеся достичь эдакой пасторальной картинки рая на земле, заложенной, кстати, ещё просветителями вроде Руссо или Бернардена. Они всеми силами стараются достигнуть элизиума в сей жизни, но рок, злонамеренные родители, мужья или любовники, конфликт с обществом и государством, сословные предубеждения, общественная мораль либо сама природа постоянно препятствуют им в этом – в результате часто (т.е. почти всегда) в финале такие герои расстаются с жизнью, погибают, мучаются, сходят с ума и т.п., и только на небесах сливаются со своими сужеными. Никаким «счастливым концом» здесь и не пахнет в принципе.
Затем приходит романтизм с чайльд-гарольдовскими байроновско-эпическими нотками, с выросшим логически из сентиментализма ещё более оконтурившимся и констрастно выраженным конфликтом героя и общества, героя и государства, тиранического режима, предрассудков и т.п., в какой-то мере предопределивший будущий реализм, позитивистский нигилизм и революционно-бунтарский, античеловеческий, ницшеанский усталый вульгаризм будущих поколений. Здесь и конфликт «маленького человека» в выражении гоголевских и лермонтовских героев, и пушкинский Онегин, и продекабристски настроенные его лицейские друзья. Вот вам типичный герой русской классики того периода: либо это изнеженный аристократ «как денди лондонский одет», не вылезающий из будуаров и театров вроде байронического праздно-холодного петиметра и вертопраха Онегина, который начинает приходить до ума только после того, как понимает, какое сокровище чистоты и наивности он потерял в лице Татьяны, отказавшей его притязаниям и ставшей замужней светской дамой. То ли этот совсем погибельный, фаталистически подвластный судьбе, упёртый роковой образ Печорина (а попросту самого Лермонтова) в «Герое нашего времени». То романтико-саркастические образы гоголевских Чичиковых, то романтико-мистические образы, сквозь призму которых показаны обыкновенные общественно-политические проблемы и социально-экономические трудности той эпохи в России – «маленькие люди»-чиновники низших классов в повестях «Нос», «Портрет», все эти Иваны Ивановичи и Иваны Никифоровичи. А чего стоит сатира в бессмертном «Ревизоре»?
Грибоедовское «Горе от ума» частично вослед за Фонвизиным раскрывает сущность недостатков московского дворянства, выставляя на свет Божий и на суд читателя также далеко не лучшее, что было в тогдашних порядках, в атмосфере самого дворянства. Чацкий в финале и вовсе придаёт некий историософско-стратегический упрёк, обращённый в прошлое, а затем и в будущее аристократии, в среде которой он до той поры обретался, и как тонко и изящно это построено в стихотворной форме – с немой сценой и непреходящими словами «Карету мне, карету!».
Небольшим особняком стоит здесь упомянуть творчество менее «классических» русских авторов, таких как Загоскин, например, которые всё же старались вырастить в своих романах более адекватного и жизнеспособного персонажа наперекор типажу, культивируемому «литературными столпами». Допустим, в том же «Рославлёве» финал произведения весьма порадовал хотя бы уже тем, что там не все погибли и их не прикончили никакие сословные неурядицы или «режим» – да, Полина, невеста главного действующего лица, умирает за границею, выйдя замуж за французского офицера в годину войны 1812 г., раскаявшись в конце жизни за своеобразное предательство родины «а ля Андрей, сын Тараса Бульбы», но только в женском варианте. Но, впрочем, эта её смерть не так уж была и неочевидна заранее, и не так эпична, и тем более, ближе к последней трети романа всё к тому уже шло, поэтому не свалилась на читателя как гром среди ясного неба. Вы скажете, что у русских, да и любых, романтиков тоже все произведения сконструированы так, что, даже не читая их, зная структурные схемы построения и литературную технологию романтизма, уже беря книгу в руки можно точно быть уверенным в том, что там под завязку все персонажи накроются «медным тазом», но в данном сюжете, с самого начала романа, это как раз-таки было вовсе неочевидно. Это стало понятным только ближе к концовке. Ну, а в остальном основные персонажи выжили и даже остались счастливы каждый по-своему.
Особый подразряд русской классики составляют настоящие фольклорно-мистические легенды, переложенные на повести и романы – этому можно посвятить целую статью, но нет надобности перечислять и расписывать их все в данном опусе, поскольку тема ведь у нас о Волконском. Просто я о том, что в эпоху романтизма – «Золотого века» русской литературы, герои большинства русских классических произведений снова-таки несчастны или глубоко поражены изнутри, либо зачумлены какими-то несбыточными идеями, либо им свойственны русские варианты байронизма и фатализма, либо просто фанфароны и праздные кокетствующие аристократы, и все они то погибают на дуэлях, то кончают суицидом, то героически идут на штыки сатрапов злобного режима, то вопят о несчастной любви, то молча сходят с ума, то вообще ничем не кончают, а только всё запутываю и для себя, и для автора. Это очень серьёзные произведения, великие и гениальные, но не кажется ли вам, что в нашей литературе просто колоссальное засилье подобных безвыходных, бесперспективных героев, в принципе ничем иным кроме как гибели (героической или нет – второй вопрос), суицида или помещения в дурдом не заканчивающих?
Берём затем реализм: ну, а уж там вообще – у Островского то в воду бросаются, то классовые купеческие порядки его героев заедают, то мещанство, то сходят опять же с ума, то бесприданницы застреливаются, то ещё что-то. Гончаровские герои валяются на диване и думают о молочных реках с кисельными берегами – сейчас так бы их и прозвали – «диванные» специалисты, если бы им в придачу к софе дали бы ещё и айфон с выходом в интернет. В наши дни как раз таких много наплодилось, и сидят они все на ютубах и в соцсетях, и гневные комментарии строчат по всем поводам и без. Какие-то аморфные, праздные, туманно-жижеобразные характеры. И какие же это герои в полном смысле этого слова?
Гений Толстого вот придумал Анну Каренину – и вновь конфликт с обществом, с порядками, нравами и устоями, всё в эмансипе лезет – куда уж там! Крыша на этом эмансипизме у тётеньки-аристократки поехала - подумаешь, живёт как собака на сене, Каренин не такой, Вронский не нравится, всё не нравится. Берёт – и на рельсы. Конец – как часто в нашей классике.
Вот «Воскресение» - ну, там вообще про заблудшую бывшую проститутку. Тоже ничем хорошим не кончается. Впрочем, тут уж сказывается влияние позднего псевдорелигиозного и антихристианского мировоззрения Толстого, у него ведь этот роман один из последних, по-моему, самый последний из крупных сочинений, и потому там у него одна чернуха.
В «Войне и мире» Пьер Безухов ходит, ищет какие-то краеугольные истины, которые давно известны (прочесть труды Святого Предания не пробовал?), вместо этого его кидает то в масонство, то в Наташины нюни, Андрей Болконский – о, ну вот это герой! Так нет же – его Толстой взял и прикончил, как говорится, на самом интересном и интригующем месте! Ну, не доживают в нашей литературе хорошие, благородные, крепкие внутренне герои до глубокой старости, ну, упорно не доживают, ну что ты сделаешь! Да что ж такое-то! Надо обязательно свихнуться, кончиться, спиться, сорваться в пропасть, застрелиться, повеситься, убить кого-то на дуэли, отправиться за это на каторгу или на Кавказ и уже там всё равно свихнуться или погибнуть, вскрывать жабу, заразиться сепсисом и от этого снова же помереть, зарубить бабку топором, сесть за это и там преобразиться.
Впрочем, для нас, русских, нет во всём перечисленном никакой тайны, ничего из ряда вон выходящего: такая литературная архитектоника и такие характеры вызваны нашей русской метафизической, имперско-богоищущей и богоносной природой, которая взывает нас, что не здесь к счастью дорога, что не здесь, не в этом мире правда, не здешняя истина есть истина, а только там, в мире Святого Царства Божия – там есть и Беловодье, и Китеж-Град. Не зря ведь ещё со старой допетровской Руси легенда про Китеж-Град носились в воздухе, витала над философско-исторической генетической памятью народа, и позже гении нашей культуры и литературы просто выразили их, эти думы, эти чаяния народных глубин в преломлении с упором на западные нововведения и показное либеральничество в концентрированно светоносных героях эпохи Золотого и Серебряного веков русской классики. Пусть они и заканчивают зачастую плохо, но, тем не менее, они светозарны для всякого русского сердца и ума. Особенно – герои Достоевского, и это у нас не отнять.
Но мы сейчас поговорим о несколько ином амплуа героя из "другой" русской литературы.
Есть в нашей литературе, забытой в советское время, формально относящейся к Серебряному веку, автор, герои пера которого совершенно не укладываются в общий мета-литературный стиль и уклад, я бы так охарактеризовал, типичных героев русской классики. Его персонажи, не подпадающие ни под жанр несчастных сентименталистов, ни под жанр революционных романтиков, праздных щёголей или измученных фаталистов, ни под нудных до муки реалистов, ни под позитивистов или вскрывателей лягушек, ни под «маниловых» с «чичиковыми», ни под террористов или хулиганов – больше всего можно отнести к типажу «Трёх мушкетёров», но только с неповторимым русским шармом и типично русской обаятельностью. Как, понятно? Которые, несмотря ни на что, побеждают в конце всех злодеев и преодолевают любые обстоятельства и затруднительные, подчас совершенно безнадёжные, ситуации! Персонажи, у которых дружба и верность, любовь к Прекрасной Даме и кавалерственная преданность Престолу и Отечеству всегда и неотложно гарантированно приводят к победе Добра над злом. Не правда ли – амплуа, вовсе не характерное русской классической литературе? Вот именно, что героев произведений Волконского часто сравнивают именно с персонажами романов Александра Дюма , за что и прозвали его так ещё в публицистике рубежа XIX-XX веков, когда его романы выходили один за другим. Творчество Михаила Николаевича интересно уже тем, что совершенно не вписывается в канву общей архитектуры произведений русской литературы как Золотого, так и Серебряного веков с их тяжёлыми, непреодолимыми пороками, борьбой с сословными предрассудками и режимом, фатальными сценами и жестокими обстоятельствами, перед которыми действующие лица всегда и обязательно пасуют. Нет – здесь вы попадаете в совершенно чудесную страну, в другую Россию – край настоящих приключений и авантюрных похождений, здесь никакие тяготы и лишения, никакие козни и шабаши никаких злодеев, даже в высшей степени мистические и таинственные мороки и напасти не в силах справиться с энергией и задором, юмором и здравым рассудком, преданностью и великодушием, обаянием и милосердием, любовью, твёрдостью и решимостью главных героев, которых зачастую бывает не один и не два. Именно через эту деталь автор подчёркивает колоссальные возможности дружбы и поруки, способных вывести на чистую воду и одолеть любых врагов, победить силы природы и масонские ложи, преодолеть и даже обратить препятствующие обстоятельства в содействующие. Произведения Волконского учат, что как бы ты ни был далёк от своей мечты, ты обязательно, приложив силы, любовь, отвагу, веру и верность, ум, великодушие, сметку и сноровку, заручившись поддержкой честных и добрых друзей, неминуемо достигнешь этой мечты, реализуешь её, словишь наконец-то руками Жар-птицу и отыщешь, будто фантастический Божий подарок за преодолённые тобою невзгоды, настоящую любовь на века. И как бы ни была далека эта любовь, как бы ни несбыточною казалась её грёза – она обязательно сбудется. Мысль о той единственной и неповторимой богине, нимфе, что герои Волконского мельком или вскользь замечают в начале повествования и которая очаровывает их на всю жизнь, воспоминанием и думами о которой они живут, и которая их сподвигает преодолевать любые препятствия – всегда находит свою реализацию, а в финале все отважные кавалеры обязательно получат руку и сердце той, о которой мечтали. Более того, во многих сюжетах дамы сердца помогают главным персонажам на их тернистом пути к правде и справедливости.
Вы скажете – а, снова эти романтические приключенческие бредни про «принцев на белых конях»? Отнюдь нет, хотя доля сказочности иногда присутствует в этих романах. Но сама обстановка, приключения, методы обхода и преодоления препятствий, разум и скоординированность действий друзей, ловкость вспомогательных персонажей, даже сверхспособности отдельных главных действующих лиц делают невозможное и добро всегда побеждает. А любовь оказывается в числе основной составляющей воздаяния Небес за всё пережитое, как великодушный и самый дорогой подарок свыше. Вот где ещё в нашей литературе такое найти?
Вот на суд читателя персонаж Чагин – герой повести «Забытые хоромы». Отправившись по секретному поручению Екатерины Великой в Польшу, предписывавшем перехват тайной переписки польского посланника в России с правительством Станислава Понятовского, он, уезжая, безумно влюбляется в Соню Арсеньеву, танцует с нею на балу точно в канун отъезда, и впоследствии его благородная мечта вселяет в него титанические силы, заставляет его побеждать любые козни судьбы, в которые он попадает с другом Лысковым. Вместе им суждено преодолеть и нападения, и происки шпионов, и преступные планы разбойников, а заодно разузнать тайну Фатьмы – проданной когда-то в детстве турецкому вельможе дочери богатого аристократа, ответить на притязания её сумасбродного мужа, спасти её от гибели и самим, благополучно выполнив поручение, возвратиться в Петербург в лаврах победителей. Чагин, конечно, получит руку и сердце милой Сони Арсеньевой.
Конечно, я слегка утонул в пересказе полюбившихся сочинений, и мне не хотелось бы раскрывать все перипетии содержания романов, сохранив читательскую интригу, но всё же не могу не поделиться хотя бы общими набросками жизни и приключений персонажей этих увлекательнейших историй.
Вот, например, герои романа «Две жизни» – друзья ротмистр Иван Чигиринский и секунд-ротмистр Сергей Проворов. Один, Проворов, был обыкновенным русским офицером той блистательной екатерининской эпохи, именуемой не иначе как «златым веком Екатерины», хотя довольно взвешенный и вдумчивый, когда и где надо, но, бывало, водился за ним грешок частенько попадать впросак или в различные неприятные, парадоксальные ситуации. Однажды по оказии он подслушал заседания масонской ложи, вынашивавшей планы госпереворота в России, и рискнул поведать об этом Чигиринскому. Тот в ответ отшутился, представив масонские козни в качестве эдакого шарлатанства, показной игры на потеху публике, но на деле быстро сориентировался, что да как, и каким образом необходимо действовать в дальнейшем, чтобы и себя не выдать, и Проворова, и двор под удар не поставить. Проворов в те же дни, прогуливаясь, совершенно неожиданно замечает в окне одного богатого особняка образ пленительной наружности девушки и влюбляется в неё. Он поведал Чигиринскому об этом увлечении, но вот незадача – желая быть представленным родным той девушки, он так и не сможет отыскать впоследствии ни тот особняк, ни фамилию, коей он принадлежит. Проворов смиряется с тем, что то была лишь грёза, сон, наваждение, и, свесив голову, отправляется с Чигиринским в составе полка под командованием Суворова на операцию по взятию Измаила. Там им суждено пройти самые хитрые и серьёзные испытания, авантюрные приключения, участвовать в жарких сражениях с турками, где не раз побывают они на волосок от смерти, и где Чигиринскому даже придётся однажды погибнуть, дабы спасти Отечество и друзей, разузнав коварные масонские планы, ведущие своими корнями к персоне некоего доктора Германа – таинственного посланника Великой Ложи в России высшей степени посвящения. Немалую долю в этой удаче сыграют, конечно, яркие экстрасенсорные и гипнотические сверхспособности Чигиринского, дарованные ему от Бога и развитые хитроумными методами до совершенства. Вместе Проворов с Чигиринским проходят сквозь сложнейшие перепутья, разгадывают хитросплетения шахматных комбинаций интриг недругов России, и, преодолев их, побеждают, а Проворов, отчаявшись когда-то в собственном счастье, по возвращении в столицу, сквозь тернии к звездам и с величайшей радостью находит свою возлюбленную, имя которой Елена.
Роман «Слуга Императора Павла» есть логическое, хронологическое и историческое продолжение романа «Две жизни», поэтому читать их следует именно в том порядке, в котором я их здесь представляю, а не так, как я в своё время – наоборот. ))) Говоря современным культурным жаргоном, я прочёл сиквел раньше приквела. Так что не допускайте моих ошибок, дамы и господа.)) События романа, как я понял, охватывают примерно десять лет – последние годы правления Екатерины и весь павловский период царствования. Семья Проворовых спокойно и в мире живёт, растит детей в своём уютном столичном особняке, в то время как живущий новой жизнью Чигиринский под именем Клавдий продолжает разведку, служа верой и правдой Её Величеству. Преобразившись в некоего члена ложи, он пробирается на тайный шабаш масонов, где обсуждают его лично и методы его убийства. Однако Чигиринский настолько сильно владеет техникой внушения, что внешне он представляется заколдованным им членам масонской секты не как Чигиринский, а как их приятель и один из адептов ложи. И здесь великолепно просматривается талант Волконского-писателя, сумевшего так закрутить сюжет, где найдётся место не только мистическому и таинственному, но и сатирико-юмористическому – уходя всё узнавши, Чигиринский оставляет горделивое масонство в самых смешных позах и положениях, которые был способен внушить им в головы его изворотливый ум: кто-то остался сидеть на столе, кто-то скрючился как гном, а кто-то остался стоять вверх ногами. Вскоре после этого Чигиринский, посоветовавшись с Проворовыми, уезжает на несколько лет за границу якобы для отдохновения и путешествия, как было принято в ту пору в среде европейской аристократии. На деле же он отслеживает связи масонов и иезуитов, и приходит к выводу, что в России на данный момент наибольшую опасность представляет именно Орден иезуитов, и что масонов можно в этот раз использовать против них по принципу клин клином вышибают. Чигиринский заводит новые знакомства, совершенствует свою технику перевоплощения в образы других людей, как и технику своих сверхчувственных воздействий, и затем возвращается в Россию уже в начале царствования Павла I. Задача Чигиринского – предотвратить заговор и убийство Императора. Он перевоплощается в образ магистра масонского ордена высшего посвящения Августа Крамера, немца, приехавшего в Россию якобы по поручению иностранных Лож вольных каменщиков. Внедряясь в хитроумные связки и знакомства этих глубоко законспирированных организаций в столичном обществе, он постепенно выходит на Орден иезуитов и его петербургского главаря патера Грубера. В этот же период Чигиринский, привыкший жить бобылём, наконец-то влюбляется в трогательно милую, очаровательную барышню – юную полячку Рузю или, как она представилась Чигиринскому, загадочную Маску на балу-маскараде, дававшимся князем Троекуровым. Рискуя подчас собственной жизнью и жизнями родных и близких, во всех делах эта быстрая и умная девушка станет помогать доктору Крамеру – именно так часто будет представать перед нею Чигиринский в целях конспирации. Ему придётся посещать тайные встречи заговорщиков во главе с координатором и организатором заговора с русской стороны генерал-губернатором Петербурга фон дер Паленом, раскрыть их связи с иностранными шпионами и внедриться в тайные интриги британских и иезуитских агентов. Пройдя все испытания и треволнения под руку с Проворовым и Рузей, Чигиринский уверится в искренней и взаимной любви к ней. Конечно, исторический заговор предотвратить до конца не удастся, но это уже совсем другой вопрос и на то были свои объективные причины, однако счастью главных героев романа это не помешает – разбив цепкие оковы всех врагов и недоброжелателей, разоблачив патера Грубера и разгромив его мистическую иезуитскую группу, Чигиринский, наконец-то, обретает своё истинное счастье в браке с Рузей, уйдя в отставку при Александре I и переехав в активно осваивавшийся тогда русскими Крым, где они с Проворовыми приобрели уютную усадьбу у моря. И правильно сделали – подальше от столицы с её коварством и придворными интригами.
***
Как вы, должно быть, заметили, на страницах сочинений Волконского мы встречаемся с колоссальным числом выдающихся исторических личностей, играющих первостепенную важность в судьбах главных героев - Императрицами Анной Иоановной, Анной Леопольдовной, Елизаветой Петровной и Екатериной Великой, Бироном, канцлером Бестужевым, Лестоком, послом Шетарди, Императором Петром III, графом Румянцевым, фельдмаршалом Суворовым, братьями Орловыми, Потёмкиным, Платоном Зубовым, Императором Павлом, там фигурируют такие загадочные и до сих пор непознанные личности, как граф Сен-Жермен, авантюрист Калиостро, гроссмейстеры Мальтийского ордена, иезуитские и масонские ложи, их тайные знания и мистические практики.
Должно отметить, что все приключенческие романы и повести Волконского оканчиваются так, как мною было показано выше – счастливым концом, совершенно не свойственным стилю русской классической литературы. Почему-то принято считать, что таких непобедимых героев, как французские мушкетёры Дюма , у нас не было и категорически не может быть. Однако почему же мы должны думать в столь пессимистичном ключе? Чем русские офицеры хуже гасконских мушкетёров? Тем ли только, что так уж сложилось, что большинство гениальных писателей занималось всем чем угодно – прославлением разных бунтарей, революционеров, высмеиванием представителей собственного сословия, прославлением западной демократии, ироническим охаиванием "диванных" мечтателей, рефлексией жизни безумных фаталистов и уставших от общества, «проклятого режима» и злого рока «маленьких» и не очень людей, но только не благородным порывом показать настоящих патриотов, сражавшихся не только на поле брани, но и за пыльными записями в тайных кабинетах тайных дипломатий, разбирая заговоры и выводя на чистую воду государственных преступников, теоретиков и агентов иностранных спецслужб, рискуя собой и друзьями, воевали незаметно для близорукого обывательского взора за веру, Царя и Россию против провокаторов и законспирированных посланцев мировых оккультных организаций, да ещё при этом выходили победителями.
Ну почему у нас в России таких героев показывать не принято? Неужто у нас не имелось места столь великим интригам, способным дать фору «графиням де Монсоро», всем «Марго» и «графам Монте-Кристо»? Почему у нас в культурном генетическом коде всенародной души вечно побеждает вот эта пагубная мазохистская саморефлексия и вера в безнадёжность противостояния отдельной человеческой личности миру внешних угроз? Ведь французы, вон, до какой степени распиарили своих мушкетёров – а может, и не такие уж они там все и герои были, как писал Дюма ? И перчинка, и остринка, и яд в них были, но в светлых образах, запомнившихся нам с глубокого детства, все мушкетёры суть благородные рыцари без страха и упрёка.
Отчего же в России, стране героев и победителей, ни разу не склонившей голову в борьбе с иностранными захватчиками, практически НИКОГДА (!) в серьёзной авторской литературе (народные сказки про Ивана-царевича не в счёт) не упоминаются героические всепобеждающие типажи в стиле Дюма , разве что кроме напрочь выброшенных из литературной памяти сочинений г-на Волконского? Ведь это же послужило бы нам такой мощной и красивой, но самое важное - изящной, элегантной, а не казённой, пропагандой всего русского: русского образа жизни, русского эпического героизма, русского стиля, русского благородства, воспитания, аристократизма (практически все основные персонажи произведений Волконского – дворяне или аристократы), да русской куртуазности нравов, в конце концов, которая никогда не отставала, а иногда и перевешивала даже выхолощенную французскую рыцарскую куртуазность. Какая бы колоссальная энергия влилась бы в меха нашей застоявшейся народной души! А каково русское рыцарское благородство, с таким воодушевлением и с искренней любовью изображаемое в творениях г-на Волконского при помощи всевозможных приёмов и эпитетов великого русского языка. Прочтите романы хотя бы приведённые мною выше, и вы это поймёте без лишних намёков! Как красиво, нежно, трогательно, зачарованно восхищённо, с чистотой первого юношеского чувства, но меж тем с глубиной мудреца описывает автор вспыхнувшую любовь Проворова, Чигиринского, Чагина, Артемия Проскуровского к юной княжне Ольге из «Воли судьбы», огромной силы чувство благородного мальтийского рыцаря Джулио Литты к графине Екатерине Васильевне Скавронской в «Мальтийской цепи», их полные признания в любви взоры в томном от палящего солнца неапольском палаццо на берегу у плещущих волн Средиземного моря…
(Между прочим, Екатерина Скавронская-Литта и её будущий муж Джулио Литта – всё это совершенно реальные исторические персонажи, о которых я уже писал однажды летом 2017 года на своей странице ВК, и притом тоже под отрывком из романа «Мальтийская цепь»).
Вот это романтика! Вот это сила! Вот бы такое детям в школе давать читать, а не всяких там «пламенных революционеров» и Чернышевских с Добролюбовыми, как в советское время, или каких-то там непонятных никому Данко, вырывающих сердце, Маяковского с его щелбанутым партийным футуризмом или современных распиаренных новомодных авангардистов, как в наши дни. Да теперь литературы-то почти и нет в школе, очень мало кто из школьников что-то действительно читает, в большинстве своём ограничиваясь попросту пособиями с кратким изложением или двумя-тремя страницами критики. Авось бы и полюбили чада чтение, литературу и, прочтя такие романы, забросили бы в океан эмоций детского сердца якорь русского здорового патриотизма, выкинув оттуда навсегда ростки тупой, гнилой, основанной на вездесущей чернухе окружающей действительности, русофобии и ироничного злопыхательства по отношению ко всему русскому, впариваемых им с экранов ТВ и интернета! Впрочем, это уже выходит за рамки темы нашего обзора, но идея-то здоровая и крепкая. Так отчего же молчим, народ? Почему не «раскручиваем» память выдающегося творца русского приключенческого романа? Или так и дальше будем кипеть бессмысленным гневом, размахивая кулаками после драки на руинах старой культуры?
Стыдно, народ, стыдно за тебя! Что ты позволяешь с собой делать изуверам, какие испытания готов претерпеть ради колбасы и кулька печенек от «дорогих» западных «партнёров»?!
А вот и причины, из-за которых, с моей точки зрения, до сих пор Волконского боятся ставить в круг выдающихся литераторов, открывая ему широкую дорогу к сердечным читательским симпатиям, и оставляют прозябать где-то на задворках русской литературы, рассчитанной исключительно на любителей-энтузиастов и профессиональных исследователей:
1. Личность автора. Волконский – убеждённый монархист и поборник самодержавия. А в наше время для непосвящённого обывателя монархист – это почти что душевнобольной, ибо сие искусно вталдычивалось коммунистической, а затем и либерально-западной пропагандой на протяжении последних ста лет, начиная хотя бы даже с той же литературы ещё со школьной скамьи. И посему одного уже этого свидетельства достаточно, чтоб негласно и втихаря лишить «лицензии на известность» произведения этого автора в нашем, хм… свободном обществе.
2. Литература пера Волконского считается «несерьёзной» исторической беллетристикой. Критики в своё время подчёркивали, что автор искажает исторические факты ради собственного замысла и мистико-фантастических приключений. Частично согласен – в некоторых эпизодах присутствует чрезмерно вольная интерпретация исторических реалий (в эпизодах – не значит везде!), но всё же в достаточно разумных пределах, не способных каким-то радикальным образом повлиять ни на читательский интерес, ни на качество изложения исторических фактов, ни на захватывающий дух и положительное восприятие произведения в целом. Да и не следует сбрасывать со счетов литературный вымысел как необходимый художественный приём писателя. Об этом и о беллетристике я подробнее изложу в пунктах 4 и 5.
3. Волконский не писал ни про революционеров, ни про бунтарей, ни про сатрапов, ни про нигилистов, ни про «маленьких людей», ни про чокнутых, ни про декабристов, ни про «диванных обломовых» – словом, ни о чём, что так волнует душу и пленяет сердце нашей официозной коммунно-либерально-демократической пропаганды. Писатель не занимается дешёвым морализаторством, его произведения лишены пафосно напыщенной философии Толстого - часто ложной, приторных и притворных нудно-выхолощенных ноток литераторов вроде Некрасова с их неуёмным сахарно-скорбным деланным патетизмом, крокодильими слезами о "тяжелой мужицкой судьбинушке" и что "всё на Руси плохо, а где-то там хорошо" и как это "хорошо" со всего размаху засандалить на Русь. Герои Волконского не сражаются с "мракобесными жандармами проклятого царизма", не раздувают пожар мировой революции, не ищут "снов Веры Павловны", не мечтают о светлом будущем, а просто берут и творят его – на радость себе и другим, и родине в меру своих сил и возможностей, кладут своё здоровье и жизни на алтарь битвы с врагом внутренним и внешним, тайным и незаметным, преданно защищая Веру, Даму, Трон и Отчизну. Вот, чем занимаются герои романов Волконского – ну, а то, что они при этом ещё и умудряются выйти целыми и невредимыми после стольких испытаний – тьфу, так это просто «голливудщина» какая-то! И никому не приходит в голову невинный вопрос: а что было первым – Дюма русский и французский или пресловутая «голливудщина», и у кого эта самая «голливудщина» спёрла свои «хэппиэнды»?
4. Волконскому постоянно ставили в вину ещё при жизни, с дореволюционных времён, легкомысленное обращение с историческими фактами и событиями, от которых автор зачастую отходил на достаточную дистанцию в процессе написания своих произведений. Ну, да – здоровая доля авторского вымысла и субъективизма ведь есть неподдельный плюс в любых исторических, а тем более – историко-приключенческих произведениях, и Волконский здесь вовсе не оригинален и не исключителен. Тот же Дюма до какой степени переврал историю с увлечением Анны Австрийской герцогом Бэкингемом, да и Д’Артаньяна, если не ошибаюсь, засунул лет на двадцать раньше начала карьеры его настоящего прототипа. Да и всё остальное тоже порядком переврано. Это нормально, совершенно типично для такого рода творчества и никого не должно коробить и возмущать! Ведь писатель – это творец, а не хронолог, летописец, историк или биограф на худой конец. Он призван творить и перекладывать свои идеи и замыслы на бумагу в красивые и увлекательные сюжеты, тем более, если это жанр авантюрно-приключенческого романа или повести. Что в этом ужасного или некорректного? Вон, известный деятель наших дней А. Учитель до такой степени исказил реальность, что хоть вой на луну, и коробит это почему-то совершенное меньшинство. Литературно-художественный вымысел, призванный добавить ярких красок в образы и само повествование, придать фантазийную запутанность сюжетных линий, передать накал страстей и энергетику эпохи, приобщить читателя путём захватывающих и просто любопытных деталей к духу описываемого времени и контексту жизни реальных исторических персонажей, пусть и путём вымышленных и воображаемых лиц или событий, всё же следует отличать от коварного и заказного извращения истории в смутных либо откровенно преступно-пропагандистских целях – вот в чём главный вопрос. А у нас в последнее время что-то больно стали путать эти понятия одно с другим.
5. Михаила Николаевича часто обвиняют ещё и в том, что в своей исторической беллетристике он не только пренебрегает исторической достоверностью, но и достаточно вольно обращается с речью героев XVIII-начала XIX веков, вкладывая в уста своих дам и кавалеров современные эпохе автора словарные обороты, лексико-семантические конструкции и понятия 1890-х – 1900-х годов. Ну, может так и есть – я, надо отметить, это тоже замечал, но отнюдь не постоянно и не на каждом шагу. Мне уже очень импонируют его герои хотя бы из-за свой искренней преданности России, чистоты и благородства помыслов, бескорыстной и небесно-возвышенной любви к даме сердца, верной дружбы и великодушия. И в таких случаях на разговорный язык не очень-то и обращаешь внимание. Да и что – вы предположите, будто разговорная речь в России как-то особо изменилась за прошедший век между эпохами жизни автора и описываемых им исторических событий? Не думаю. Ну, разве что десяток новых слов появился: пароход, паровоз, телеграф, телефон...
Да и между временем Александра Дюма и веком мушкетёров, если уж на то пошло, гораздо больше воды утекло – лет двести двадцать-двести тридцать. И что с того, что он у себя в романе тоже переврал французскую речь? Да и, к тому же, русские дворяне вообще могли общаться между собою по-французски в екатерининский век и, тем более, в последующие годы, а Волконский как бы преподносит нам их речь в метафорическом русском смысловом переводе.
6. Ну, а ещё что больше всего на дух не переносит наш современный «официоз», так это попытки Волконского через свои романы доказать существование «неофициальных», исторически влиятельных, сформированных на базе приверженности оккультным ценностям, транснациональных сил (масонов и иезуитов), которые на всей протяжённости истории Российской Империи видели в ней своего главного врага и оппонента в религиозно-мировоззренческой парадигме, ибо наша, русская православно-имперская парадигма, русский образ поиска смысла жизни выглядел гораздо привлекательнее для всех народов и мог запросто загнать в могилу их кальвинистско-протестантскую иудо-масонскую теорию, по которой пошло всё западное общество и плоды которой видны на культурном уровне этого общества теперь. До какой степени оно докатилось до ручки – не секрет ни для кого, достаточно посмотреть на современный Париж или Лондон, например. Вся жизнь красивая для «пуза», для условного «желудка», для души же – ноль, ничего. А Волконский это всё ещё тогда предвидел и явно, посредством контрастных оттенков литературного ремесла, показал нам, неразумным, чтоб мы узрели и научились на ошибках предков, дабы своих не допускать. Вот в чём главная метафизическая роль Волконского в русской литературе, в чём философский, помимо лирического, историко-героического, романтического и патриотического, замысел большинства его произведений.
Вот таков этот автор – многогранный, яркий, благородный, провидевший грядущее на многие годы вперёд, но сумевший найти выражение этим замечательным догадкам в такой лёгкой и непринуждённой форме историко-авантюрного приключенческого жанра, какой воспримут на ура даже дети среднего школьного возраста. Он приготовил нам чудесное лекарство от всяких революций и безумных идей в чудесной же, легкоусваиваемой упаковке ещё в ту пору, когда гроза и штормы XX века только близились, виднеясь на горизонте жизни. Но, очевидно, родился он поздновато – или общество то ли не созрело ещё тогда, то ли не оценило его творчества, иль попросту народу банально не хватило времени на сход с разгонных рельсов революционной литературы, когда скороспело зачислили его провидческие книги в жанр развлекательной беллетристики. А нынче, по прошествии века после его смерти, большинство даже и не подозревают о его существовании.
Да и умер Михаил Николаевич Волконский – посмотрите на дату, как точно – 13 октября (26-го по н.ст.) 1917 г. в Петрограде. Символично, не так ли? Как и все его книги. До рокового залпа «Авроры» оставалось двенадцать суток…
Ушёл он тихо и незаметно, никому уже в то время до него не было дела, все были поглощены беспощадным вихрем военных и революционных перемен, ожидая с распахнутой душою чего-то фантастически глобального, грохочущего колесами локомотива истории, коренного переустройства общества, в то время как дух писателя с горькой иронией напоследок усмехнулся оставляемому им заблудшему земному миру, ибо знал, кто стоит за новым мировым порядком.
Уходил он, уходило его общество, сверстники и друзья, его строй, его эпоха, его уклад жизни и веками наработанный опыт русского домостроительства, и весь тот великий, патриархальный, тысячелетний, прекрасный, кроткий русский мир прошлого, героев которого он с такой любовью воспевал.
(2-3 декабря 2017 г.)