«Боже, какая вонь!» Хотя, если не лукавить, он уже начал к ней привыкать. Пол века - срок не малый. А помойку на его израненных развалинах сделали именно лет пятьдесят назад, а может и больше.
Столько же времени он не встречал ни одного человека. Только какие-то грязные и пахнущие, как он сам, которых и людьми назвать было невозможно, приходили, карабкались по его каменным обломкам и рылись в горах мусора в поисках новой старой одежды (он всегда улыбался выдуманному им каламбуру) или чего-то съестного.
А ведь он помнил совсем другие времена. Как его строили. Как бегал по этажам с рулонами чертежей подмышкой и ругался по-итальянски его архитектор в набриолиненном парике, пенсне и туфлях с огромными серебряными пряжками.
Потом были балы, светские приемы. К парадному крыльцу подъезжали экипажи. По мраморной лестнице чинно поднимались пышные дамы в шуршащих атласных юбках под руку со своими кавалерами. На балконе виртуозно играл вальсы и мазурку оркестр. И пары кружили по паркету в такт музыке. Было так умилительно наблюдать, как молодая, практически юная, барышня в белых перчатках до локтей с достоинством клала одну руку на плечо своего партнера, а другой придерживала свою безумно длинную юбку, чтобы не наступить на нее во время танца. И все мужчины замирали при виде тонкой полосочки изящной женской ножки в кожаном остроносом ботиночке на каблучке.
Еще он помнил детский смех и запах елки. Величественную до самого потолка изумрудную красавицу устанавливали в огромной гостиной. В сочельник все домочадцы собирались у камина. В такие моменты он чувствовал себя членом их дружной счастливой семьи и думал, что это уютное счастье будет длиться бесконечно!
Все кончилось в одно мгновение. Мир сменился войной. Уют и счастье – разрухой и горем. На какое-то время он погрузился во тьму. Хозяева перестали открывать темные шторы на окнах даже солнечным днем. А он наблюдал, как мимо него маршировали под странные мотивы строевых песен группы плохо одетых людей с оружием. А через несколько дней они уже не просто проходили мимо, а швыряли в его дребезжащие от страха окна камни и какие-то бутылки, которые при падении извергали всё уничтожающие языки пламени.
Тогда он впервые увидел смерть. Они расстреляли всю семью. Не пожалели даже детей. Разграбили все, что в нем было. Даже перила с лестниц пытались вырвать «с мясом». Но он был крепок. Сломать его им было не под силу.
Только вот сердце и душа его превратились в лед. Уже позже, когда война сменилась миром, и он вновь наполнился людьми, они всегда удивлялись тому, что, как бы его не пытались согреть, проткнув сверху донизу какими-то уродливыми трубами парового отопления, в нем всегда было промозгло и неуютно.
Это были уже совсем другие люди. Он стал пахнуть кожей и крепким табаком. О его мраморные лестницы вытирали грязь с сапог, сплевывали на них. А какие-то толстые старухи (надо сказать, что он был им все же благодарен, хоть какая-то гигиена…) размазывали все это тряпкой, не меняя воды в ведре от начала до конца уборки.
И все же это был мир. Он начал привыкать к новой жизни, осознавая потерю прежней безвозвратно. А потом снова война. Люди в нем сменили кожанки, женщины красные косынки, а мужчины кепки и шляпы, на военную форму. Сирена, которая оглушала его город, предупреждая о надвигающейся бомбежке пронизывала его до последнего кирпичика. А бомбы падали с неба с такой разрушающей силой, что стекла его окон разбивались вдребезги. В короткие часы затишья, стекла ему поменяли и заклеили крест-накрест полосками белой бумаги. Это помогло ему сберечь их при следующих бомбежках.
Но вот себя сберечь ни ему самому, такому еще в сущности молодому и крепкому, ни людям, которые в нем спасались от войны, не удалось. Через два месяца от начала этого ужаса во время очередной, уже ставшей привычной, бомбежки, снаряд с неимоверной силой попал ему прямо в крышу, пробил оба его этажа и взорвался, разрушая все вокруг. Он сложился, как карточный домик, похоронив под своими стенами всех, кто был в нем в том трагический момент.
«Все кончено!», подумал он тогда и продолжает думать до сих пор. Война давно кончилась. Он с завистью наблюдал, как вокруг росли высокие новенькие многоквартирные дома. Людям оказалось проще построить новые, чем восстанавливать старые из трухлявых руин. Ему, достойному сыну барокко, было трудно принять архитектуру новостроек – прямоугольных коробок со множеством окон. И все же они жили! Пахли новой краской и побелкой. А он «валялся в углу» своего любимого города и зарастал непролазным бурьяном.
Его специально строили на окраине. Первые хозяева предпочитали окружать себя прелестями пригородной природы. Чай на террасе в саду огромных размеров с многочисленными благоухающими и осыпающимися цветами весной и плодами осенью вишнями, грушами и яблонями. Игры барышень в бадминтон с ракеткой в одной руке и ажурным белоснежным зонтиком от солнца в другой.
Сейчас он предпочел бы центр города. Ведь в центре вряд ли бы допустили присутствие заросшего пустыря. Но, ничего не изменить, вздохнул он, и бродяга, уснувший во время мусорных поисков, вздрогнул от еле уловимого «землетрясения».
Однажды, рано утром, его разбудил звук остановившейся неподалеку машины. Такого после превращения его в развалины еще не было. Он наблюдал, затаив дыхание.
Из машины вышел мужчина в черном костюме с дорогим телефоном в руке. Надо отметить, что он старался быть в курсе всего, что происходит в огромном мире с красивыми, совершенно не похожими на него, домами. В его ставший родным мусор попадало много интересной и даже довольно свежей прессы. Но вернемся к гостю.
Мужчина осматривался и фотографировал на телефон все подряд. Потом набрал какой-то номер и сказал единственное слово: «Отлично!». Что означает это «отлично» он понять не мог, но все же, это лучше, чем, скажем, «ужасно», размышлял он, пока мужчина в черном костюме садился обратно в автомобиль.
Он до сих пор не может поверить в то, что случилось потом! Уже на следующее утро его и парочку бродяг разбудил ужасный шум. К нему приближалось огромное количество всякой техники – бульдозеры, самосвалы, даже подъемный кран привезли на огромной машине в разобранном виде.
Почти все, что от него осталось погрузили в кузова грузовиков и куда-то увезли. Но, все же, парочка кирпичей, которые обжигали в печи, в мастерской того самого итальянского архитектора, остались в фундаменте этого нового и для него еще совсем не понятного, что сейчас возводили строители.
Конечно, это были не его родные стены, окна, крыша…Но, все же, это было сродни протезированию, высококачественному протезированию, при котором имплантаты легко приживаются в теле хозяина.
Да! Это был он! Живой! Обновленный! Высокий красавец с тонированными зеркальными окнами, одетый в дорогую новомодную облицовку, пахнущий свежей краской, а позже изысканным парфюмом его обитателей. Как же он хотел обнять в благодарность того мужчину в черном костюме, с легкой фразы «Отлично!» которого он обрел новую жизнь и смог сохранить свою еле-еле теплящуюся душу!