Ранее: Что я наделала.
Во время ссоры Зарипа с матерью я услышала, как Зарип выговаривает матери, что они хотели взять детей домой, чтобы получать пособие на ребенка, которого она родила в этом году. На самом деле оказалось, что теперь это пособие ничто по сравнению с тем, что теперь надо будет тратить на всех остальных детей.
Он не подписывался содержать всех. Ладно, двое себя обеспечивают, это я и Толик, а остальным надо в школу, школьные принадлежности тоже денег стоят. Надо теплую одежду и обувь, скоро осень, а там и зима. А Юру вообще по докторам таскать.
Юру привезли еще слабенького, должен был ходить в корсете еще полгода, а через полгода менять на новый в ортопедической мастерской по новым размерам. Ребенок растет. Ему шел седьмой год, я носила его на руках, он плохо ходил и уставал быстро. Я свозила его в специальную больницу в Хиве, где его взяли на учёт, но я поняла, что это всё только для галочки, Врач, осмотрев его сказал, что он практически здоров и корсет ему уже не нужен.
Ребенок много чего не знал, не знал, что из себя представляет заварка чая и братики могли ему сказать, что это вкусно и надо есть, он сидел и жевал. Могли и сырой картошкой накормить, еще что-нибудь подобное. Я отбирала у него и объясняла, что это такое и для чего, ругала братиков и просили не издеваться над ребенком.
Он действительно не понимает почему они обижают его, и что это неправильно. Он же рос любимцем среди медицинского персонала, а тут только враждебность со всех сторон. Но они находили еще что-нибудь, чтобы посмеяться и это не от жестокости. Просто они не верили, что это он может не знать и это смешно.
Нам надо было всем привыкать друг к другу заново, а некому было это сделать. У меня никакого опыта и знаний. Я могла только защищать обиженных и только тогда, когда это происходило при мне. Но я не всегда была дома.
В такие минуты я плакала от своей беспомощности защитить Юру от этих мелких издевательств, а однажды придя домой, услышала, как мать ему говорит: - «Что ты на меня смотришь как фашист, чего вылупил свои зенки! Зверек!».
Надо сказать, глаза у Юры на узком личике действительно выглядели большими, и он так искренне и беспомощно смотрел этими глазами на свою родную мать, которая уже предала его однажды, оставив умирать, а теперь еще фашистом и зверьком обзывает, а он не понимает за что и почему. Я буквально всё это выкрикнула ей в лицо и расплакалась. А она даже не смутилась.
Я из-за Юры стала на обед с работы приходить и уже слышу, что и другие в семье так его стали называть. Но и до них не могла достучаться. Просила не обижать его, он маленький и ничего не видел. Бесполезно.
Павлик тоже как-то остался без моего внимания, я вся на Юре зациклилась. Потерялся мальчишка. Старшие тоже обижали или не принимали к себе. А матери и до него дела нет и вообще ни до кого. Чужие ей все дети кроме одного, самого маленького. Всё только для него.
Тома хоть со Светой кореянкой подружилась, там больше пропадает, как и Толик наш. В один день мать заикнулась, что будет всех в интернат оформлять. Вот уж где я взвыла, поняла, что я наделала, позволив всех собрать у неё дома. Они были в хорошем городском детдоме, учились в хорошей школе, а интернат находился в дальнем кишлаке за семьдесят с лишним километров от дома в корейском поселке.
В интернат должны были идти трое – Витя, Тома и Павлик. Юра должен был оставаться дома, практически за ним смотрела я. Мать его вообще не признавала за своего ребенка. Я его купала, стирала ему, на руках носила и часто брала с собой.
Мать быстро оформила направление в интернат, себе пособие на седьмого ребенка, получила медаль материнства, повесила на грудь и стала везде бить себя в грудь, что она многодетная мать. Это было так противно. Но она работала и что-то в дом несла.
Пока было тепло мы все валом спали на летнем айване, такой маленький внутренний дворик, размером где-то три на три метра, на который можно было попасть через большое внутреннее подсобное помещение, которое тоже называли айваном. Думаю, и расписывать не стоит. Это типично старое узбекское жилище.
Когда спустя какое-то время я окажусь в Хивинском музее и там будет представлена экспозиция, как раньше жили крестьяне узбеки, то я не удержавшись воскликнула: - «Ой! Прямо, как у нас дома!». Жирный закопченный потолок и стены, только наши потолок и стены на метр-полтора выше.
После пятнадцатого августа мать отвезла троих в интернат. Мне даже кажется, что это я везла их. Прошлась по поселку, но это могло быть и позже, потому что несколько раз я там была. Корейцев там было действительно много, но и узбеки жили и весь поселок буквально провонял свиным хлевом. Такое впечатление у меня осталось от этого кишлака.
Почти у каждого дома там стоял дощатый свинарник на сваях, где содержались свиньи. Все отходы их жизнедеятельности, проваливались в щели пола, у свиней было чисто и сухо, а все остальное прело внизу и долго не убиралось.
Сам интернат был беленьким. Выглядел ухоженным, директором был кореец. Сама я работала, а дома разворачивались баталии. Видимо Зарип был еще недоволен тем, что ни одно сватовство не удалось. Однажды я с Сали была в парке и по возвращению услышала, что Зарип с матерью дерутся. Думала, что подобные сцены для меня остались в детстве, ан нет. Снова тоже самое.
Я хотела пойти, чтобы помешать их скандалу, но Салий не пустил, говорит, что сам сейчас пойдет, при нём они не станут воевать. Меня просто колотило всю от волнения и внутреннего напряжения и не знаю, как получилось, что оказалась в объятиях Сали, и от его поцелуя я просто сомлела.
Когда пришла в себя, то увидела ошалелые глаза парня, извинилась, попросила всё забыть и думать, что ничего не было и быть не могло. Мы брат и сестра. Постаралась сразу уйти, а ноги не слушают меня. Я так и не поняла кто и кого тогда целовал. Почему я сомлела. У нас с ним уже была одна история, когда я поняла, что в наших отношениях что-то не так.
Мой день рождения был в июне и тогда Салий запиской вызвал меня к Винзаводу, что был недалеко от нас, через ребят. Я вышла, вижу он идет мне навстречу, вдруг разворачивается и уходит от меня назад. Я тоже делаю разворот назад и иду домой.
Слышу, что он меня зовет, но я не оборачиваюсь, продолжаю идти. А он догоняет меня с букетом роз и шкатулкой с духами и одеколоном, которая так и называлась «Малахитовая шкатулка». Встает на одно колено и преподносит мне.
Прямо на улице при прохожих. Такое ждать от парня в то время, при тех нравах просто немыслимо. Я извинилась тогда, за то, что не поняла его маневра. Просто он в кустах спрятал для меня сюрприз и хотел преподнести его эффектно, а получилось, как всегда. Тот день прошел также, как и первого мая с сюрпризами, но его друзья уже не прятались.
У меня может быть из-за всех этих переживаний, что дети в интернат ушли, что Юру мать никак не принимает, что что-то со мной не так, головные боли временами были просто невыносимы, я плакала от боли, особенно по вечерам, а иногда и слепла на час-два. Боялась совсем ослепнуть.
Обезболивающие, что мне прописали врачи, содержали в себе малую дозу наркотических веществ и они уже вызвали привыкание. Мне недостаточно при таких болях выпивать две таблетки, надо было пить три. Рецепт у меня на них был бессрочный и любая аптека обязана была выдавать мне их, а рецепт возвращать мне.
Я оказалась в ловушке, без жизненного опыта и без людей, которые могли бы мне хоть что-то подсказать. Мать я так и не воспринимала за близкого нам человека. Зная её отношение к детям, не могла никуда уехать и от них. На работе женщин было мало, да все они со своими заботами. Там я могла только посмеяться и немного расслабиться, но не получить совет. А он мне был ох как нужен.
Далее: Мои первые трудовые будни.
К сведению: Это одно из моих воспоминаний на моем канале "Азиатка" , начиная со статьи "История знакомства моих родителей". За ними следуют продолжения о моей жизни и жизни моей семьи. Не обещаю, что понравится, но писала о том, что было на самом деле.