Они пришли, отворили окошко в решетке и велели мне просунуть голову.
Подстригли и помыли волосы, затем расчесали и красиво уложили: гладиатор, выходя на арену, должен являть собой пример благопристойности и благообразия. Спросили: буду ли я сбривать поросль на лице или выйду недоношенным кроликом? Я ответил, что хочу побриться. Велели одеться в принесенную ярко-красную тунику, обшитую по нижнему краю золотой тканью. На смену цирюльникам пришли стражники; вывели на цепи в коридор, связали за спиной руки и просунули длинный шест между связанными кистями и спиной вдоль туловища. По оба конца этого шеста встали двое и, взявшись за него, стали подталкивать к выходу. От яркого солнечного света я чуть не ослеп, хотя и смотрел, сильно согнувшись, в землю. У тюремных ворот шест выдернули и наложили на запястья рук и ног широкие кольца, скрепленные между собой толстой цепью.
Я шел, медленно перебирая босыми ногами, по выложенной камнями улице. Кругом на стенах домов пестрели «эдикта мунерис» с именами новых героев гладиаторских схваток. Рисунки с изображением свирепых хищников и отважных венаторов в натуральную величину украшали многоэтажные дома, из окон которых высовывались люди и громко делали ставки. Рядом со мной шли такие же закованные в цепи грегарии - без нескольких часов участники кровавой звериной травли, приговоренные судом Римской империи к смерти. Это была помпа. В клетках везли животных, предназначенных для венацио; отдельной колонной вели тех, кого будут на арене заставлять инсценировать кровавые мифологические сюжеты, то есть распинать, жечь, варить в котлах; небольшой кучкой, онемевшие от ужаса, одетые в яркие костюмы, двигались женщины - это для порноспектаклей, где в качестве их партнеров выступят ослы, жеребцы, собаки и прочие животные. Десять месяцев я не видел ничего этого, и мое сердце стало постепенно забывать лихорадочный, сосущий трепет волнения от предстоящего выхода на арену, хотя, конечно же, полностью все забыть невозможно даже самому каменному человеку.
Да, я был невероятно похудевшим, но при этом чувствовал удивительную легкость в теле. Где-то в толпе мелькнуло удивленное лицо Иегудиила. Он вновь проиграл. Проиграл независимо от того, какую смерть на песке я приму сегодня. Проиграл, потому что никогда не получит моих пятидесяти тысяч сестерциев.
Процессия двигалась медленно, и только ко второму завтраку всех участников помпы вывели на песок арены и заставили сделать полный круг. Потом гладиаторы с массажистами пошли в кубикулы готовится к боям, а нас, грегариев, затолкали в одно подтрибунное помещение, где нечем было дышать и воняло испражнениями. Хорошо еще, что ждать предстояло недолго. Обычно грегариев убивали в утренние часы, как и всех остальных, приговоренных римским судом к смерти.
Я сел на пол и, уткнув лицо в колени, закрыв ладонями уши, чтобы не слышать и не видеть человеческие стенания, стал ждать. Сколько прошло времени: может час, может два? Помещение опустело, и я остался один. Неожиданно кто-то легонько тронул за плечо.
- Ивор! Это я, Главкон. Мой мальчик, я пришел помассировать тебе спину.
- Главкон! Ты! Как тебе удалось?
- Старый Главкон все умеет. Правда, это стоило мне кое-каких денег, но за все надо платить, не правда ли?
- Главкон, но почему...? - и тут я заплакал, как когда-то в детстве на плече отца.
- Первый раз вижу плачущего гладиатора.
- Я уже не гладиатор. Все, слава богам, кончено.
- Ты им никогда и не был, малыш Ивор, поэтому я здесь, вот пришел, чтобы помассировать спину своему хорошему другу.
Такого количества слов, произнесенных старым массажистом за столь короткий отрезок времени, я еще никогда не слышал.
- Массируй, правда, там только кожа да кости.
- О, да мы не разучились иронизировать над собой! Ладно, малыш, подними-ка голову и посмотри, что я тебе принес.
- Что?
- Твой скутум. Да, тот самый, на котором наклеен дубовый листок.
- О, Главкон, спасибо тебе, - я чуть не захлебнулся от своего нежданного счастья.
- Я думаю: тебе позволят. Да, впрочем, никто интересоваться не будет. Грегарии все сегодня выходят со щитом и копьем. Я вчера еще интересовался вашим вооружением.
- Но откуда ты узнал?
- Как откуда! Весь город гудит. Списки приговоренных вывешены еще за двадцать с лишним дней до сатурналий.
- Ну да, я и забыл совсем. Ты не видел Алорк? Помнишь, служанку Фаустины? Я не видел ее на улице. Лишь бы ничего не стряслось.
- Помню, как же такую красавицу забыть. Эх, сбросить бы мне туда-сюда годков тридцать... Шучу, малыш. Она умная женщина и не пришла лишь по одной причине: чтобы не надрывать твое сердце.
- Но ведь она вчера еще навещала меня в тюрьме. И сказала: «До завтра».
- Значит, жди! А главное: не бойся боли, мальчик. Она напоминает нам о высшем предназначении.
- Что? Я никогда не слышал от тебя таких речей, Главкон. Неужели ты?..
- Да, я христианин. Попробуй направить всё свое отчаянье внутрь себя. Всю ненависть только внутрь. Звери чуют это. Один святой...
Но Главкон не успел договорить.
Дверь распахнулась, и в помещение ворвался едкий солнечный свет арены.
- Эй, Белка, на выход.
Мне сунули в правую руку копье, насчет щита, действительно, никто даже не поинтересовался. И я услышал:
- На арену вызывается бывший гладиатор, а ныне человек, грубо нарушивший закон и приговоренный судом, Ивор, родом с Верхнего Борисфена, по прозвищу Белка. Против него выступит самый отважный господин дремучих лесов, победитель всех нарушителей римского закона, боец из бойцов, ловкий и несокрушимый хищник, по кличке Палач.
Ну, вот и все. Сейчас со скрипом откроется люк, и взбежавший по пандусу зверь бросится на меня. И через несколько секунд все кончится. Почему? Потому что гладиатора по прозвищу Белка больше не будет. Я не буду драться и не дам вам получить свою порцию удовольствий. Да, возможно я совершу великий грех в глазах своего племени и моих богов, отказавшись бороться за жизнь, и тем самым лишусь второго Я. А если нет?! Ведь когда-то и звезды начинают по-другому вращаться! Я хочу сейчас чувствовать свое Я. Здесь и сейчас. Это и есть моя последняя попытка остаться человеком и мой последний вызов этому миру. Вы возненавидите меня, люди Римской империи! Вы долго ждали этого часа, но вы не увидите ничего интересного. Я знаю, как быстро дать себя изорвать в клочья. К зверю нельзя поворачиваться спиной и бежать - верная смерть. Но я именно так и сделаю. Мне нужна верная смерть. Я побегу и те несколько шагов, пока живу, буду смотреть на дубовый листок и слушать музыку веретена Великой Матери. Вы же можете реветь и изрыгать проклятия в мой адрес с ваших трибун, топать ногами и плеваться - сегодня моя победа. Только моя.
Поворачиваюсь спиной к люку. Жду. Вот натягивается и гремит цепь. Когти скребут деревянный настил. Рык. Чудовищный, тягучий и утробный. Беги, Белка. Но не очень быстро, не утомляй понапрасну зверя. Сейчас он догонит тебя и одним ударом могучей лапы переломит основание черепа. И все кончено.
Бегу, отталкиваясь он политого кровью песка. Бегу пять секунд, десять. Чего он не прыгает? Хочу бросить взгляд через плечо, но тут наступаю на что-то гладкое; нога подворачивается, и я падаю ничком, выронив копье и скутум. Стоит оглушительный свист раздосадованных трибун. Почему не следует нападения? Я давно уже должен валяться дохлой тощей курицей.
Вдруг наступает тишина. Нет, это я оглох или... или уже умер? Сердце молчит. Значит, умер. Какая все же бывает невероятная тишина! Лучше нее только вечный покой. Что за запах? Не то гнили, не то шерсти. И того и другого вместе: гнилью из пасти, шерстью от ее владельца. В потустороннем мире тоже звери имеются. К спине прижимается что-то мокрое и влажное, похоже на собачий нос, только гораздо больше. Ворчание над самым ухом, и снова мокрое и влажное - теперь уже в шею. А тишина стоит оглушительная. Что, в конце концов, происходит? Родящий, если таким образом происходит мое рождение и выход из твоей светлой головы, то, в общем, я не против. Ого, словно гранитом по ребрам провели!
Что-то такое уже было. А, собака отца лизала в детстве. Огромная такая, волков драла, как орел курицу. Ну, давай же уже, ну хватит, я тебя умоляю!
Страх настолько сковал меня, что я не мог пошевелить ни рукой, ни ногой. Это было даже не корявое дерево, а самый настоящий шип во всю длину тела, поразивший от обмершего темени до самых похолодевших пяток.
Огромным усилием воли я заставил себя повернуть голову и приоткрыть глаз. Острый луч солнца. Жмурюсь. Снова пробую открыть. Теперь солнечный диск на две трети закрыт густой шерстью. Опять рык. Гора шерсти поворачивается, и луч светит сквозь щель. О, лопни мои глаза и перевернись Вселенная! О, Небо, упади на Землю! О, Великая Мать, не бей больше мужа своего прялкой по голове. Это же! Это же! Треух!
Я вжимался в мощную грудь лицом, стараясь надышаться забытым запахом. Сколько продолжался пир наших сердец, сказать невозможно. Помню лишь громовую и в то же время волшебную тишину.
Потом я встал и посмотрел туда, где сидели весь магистрат, а также префект и несколько сотен всадников и патрициев. Лица сливались от выступивших слез. Вдруг со стороны сектора для простого народа раздался крик: «Милости!» Потом еще и еще. С другой трибуны закричали: «Рудий!» Стали подхватывать из других секторов. Через несколько секунд разрозненные голоса слились в один мощный, растущий, словно огромная штормовая волна: «Рудий! Рудий! Рудий!»
Новые эдилы посмотрели на префекта, вопрошая: как быть? Префект поднял руку, прося тишины:
- Народ Рима, обращаюсь к вам без глашатая, посему сжальтесь и помолчите немного. Беглый раб по имени Ивор осужден судом, но сегодня он заставил трепетать наши сердца от невиданного зрелища. Вы просите рудий? Я правильно понял!
- Да, - ревом ответила толпа.
- Что ж. Бывший гладиатор, по прозвищу Белка, объявляется свободным. Прошу ликторов вынести рудий.
По лицу префекта было понятно, что он вынужден принять такое решение, боясь гнева толпы, а в будущем непопулярности среди жителей всего Гадрумета.
- Свободный человек должен крепко стоять на ногах, - продолжал префект, - поэтому я от лица нашего императора Филиппа Араба вручаю Ивору сто тысяч сестерциев. Есть ли еще просьбы у Ивора?
- Да, господин префект и уважаемые эдилы города Гадрумета. Я хочу попросить свободы для моей жены и моего ребенка.
- Да будет так. Кстати, медведя по кличке Палач принести в дар свободному жителю Гадрумета Ивору, - сказал префект и сел на свое место.
Трибуны взорвались всеобщим ликованием. А меня качало из стороны в сторону. Словно в плотном тумане, я брал в руки рудий и целовал деревянный клинок. Шел через Порта Триумфалис под оглушительный восторг публики. За мной шел ликтор, держа на подносе деньги; за ликтором несколько рабов катили клетку с Треухом. Потом туман расступился, образовав коридор, в конце которого стояла Алорк, моя Алорк, прижимая к груди шевелящийся сверток. Я обнимаю их, и откуда-то доносится голос старого Главкона:
- Она сказала тебе: «До завтра». Все-таки мудрая у тебя женщина, малыш!
Эпилог
Небольшое судно с одним рядом весел отчалило от берега и направилось к выходу из городской бухты. Начальник специальной егерской манипулы тринадцатого спаренного легиона, носящего имя Александра Великого, за хорошее денежное вознаграждение взялся доставить меня и мою семью на Верхний Борисфен, благо пути наши совпадали. За клетку с Треухом пришлось выложить отдельно. Но зачем теперь эти сестерции! Мы втроем находились у правого борта: я, Алорк и наш маленький Чарг. Да, я назвал его в честь одного из моих учителей. Почему именно в честь волхва, учившего меня фехтованию? Сам не знаю. Так получилось. Судно, выйдя из бухты, пошло вдоль берега. Мы навсегда прощались с этой землей и не прятали при этом слез радости.
Вдруг от береговой пальмы отделился человек и помахал нам рукой. Я ответил, думая, что это просто случайный местный житель. Человек скинул длинное одеяние, скрывавшее его с головы до ног, и я узнал Навараджканьяла Гупту. Он подошел к пальме, нагнулся и стал старательно возиться с лоскутом ткани. Через несколько секунд старый индус подошел к самому краю моря, держа высоко над головой громко плачущего чернокожего младенца.