Жизнь и смерть, они как бы друг друга активно поддерживают. Вспомним слова Спасителя: «кто не берет креста своего, тот не может быть учеником». Это же о смерти. Получается, что христианство утверждает парадоксальную истину: вы не начнете жить, пока не умрете, единственное, что вы можете начать, от чего вы можете отталкиваться, как живущий — это проходимый вами опыт умирания. Что происходит в Таинстве Крещения, когда мы троекратно погружаемся в крещальные воды? Поднимается человек, восстает, священник его поднимает в образ смерти и воскресения Христа.
Печальный, унылый православный вид - это ведь тоже своего рода определенный оттенок смертности: Господи, мы ради Тебя, ради жизни в Тебе, ради полноценной настоящей жизни, здесь и сейчас, готовы умирать определенными сторонами нашей жизни.
Что такое пост — это тоже определенное умерщвление, что такое вся христианская аскеза — это тоже отсечение того, что не является жизненно необходимым, это тоже подготовка. Взаимодействие, взаимопроникновение между умиранием и оживлением дает полноту жизни, ту самую, которую человек может до конца и не осознавать .
Представим себе знакомых, друзей, достаточно простых, не высокоинтеллектуальной культуры, вполне обычных людей. Вопрос о смысле жизни их заведет в тупик, потому что они не склонны к такой рефлексии над ценностным пространством своего внутреннего мира, они просто живут, потому что по-другому они жить не могут.
Я не могу сказать, что женщина, родившая много детей и всю жизнь им отдавшая, никогда не задавала себе вопрос о смысле жизни. Я не сомневаюсь, что он есть, причем он может быть совершенно христианский, но не обязательно будет превращен в «правильное» понятие.
Как можно транслировать смысл жизни, ведь он может быть рожден только самим человеком, мы не можем инъектировать смысл в другого человека, в пространство жизни, во внутренний мир другого человека, чтобы он вдруг – раз, и изменился.
У православного христианина есть некий нормативный образ, как он должен строить свой день, свой год, начиная с молитвы. Речь скорее о внешних формах. Правильнее было бы говорить не столько об образе жизни, а о том, каким путем человек реализует ту глубинную жажду, которая неизбежно появляется в нем, если он идет путем покаяния.
Я сейчас читаю Лакана. По многим моментам он созвучен христианскому переживанию жизни. Он говорит, что, по большому счету, надо хорошенько задуматься, стоит ли человека выводить из состояния глубинного внутреннего душевного дискомфорта.
Современный молодежный сериал, называется «Видоизмененный углерод», там есть очень интересный эпизод, когда один герой говорит другому: «Мы все сломаны или мы все надломлены, именно это делает нас людьми» — это оказалось созвучным мысли Лакана, что наличие в человеке этой внутренней неудовлетворенности текущим своим состоянием, неудовлетворенности самим собой, неудовлетворенности внешними формальными вещами — это не есть болезнь, это - напряжение, благодаря которому возможно движение, развитие и рост. Комфорт — нет ничего более разрушающего человека, чем комфорт, чем самоуспокоение, чем кайф такой непрекращающийся.
Он никогда не бывает подлинным, это всегда тем или иным образом замаскированная попытка сбежать в то, что легкое и доступное вместо того, что дает настоящее глубинное удовлетворение, когда человек живет тем самым путем, о котором мы читаем, например, в одном из древнейших христианских памятников письменности Дидахе - путь жизни и путь смерти. Это, скорее всего, и будет универсальным глобальным ответом на вопрос, что же есть смысл жизни.
Смысл жизни есть то, как ты лично своей жизнью отвечаешь на вопрос о двух путях, каким путем ты идешь: ты идешь путем жизни или ты идешь путем смерти, при том, что они очень интересно пересекаются друг с другом.