208,9K подписчиков

Деметра

Рассказы

853,4K интересуются

Автор: Августа Белая

— Мир начал меняться. Мир начал расти. Мир изменился до конца.

— А потом?

— Потом?

— Да. Что было потом?

Она пожимает плечами. На губах ее бродит усмешка — солнечный зайчик в жаркий летний полдень.

— Неужели, — говорю я, — конец?

И тогда она опять улыбается. Вытягивает руку. Прикладывает палец к моим губам.

— Тихо. Слушай. Что ты слышишь?

— Ничего. Или...

— Ты слышишь. Ты знаешь. И потому — молчи.

— Вы впечатлительный человек?

Вопрос был задан, что называется, прямо в лоб. Так же метко летит разве что пуля: с тридцати шагов, точно между глаз.

— Простите? — на всякий случай переспросил я.

Начальник базы хмыкнул. Он был похож на старинный шкаф: огромный, с зеркальными дверцами. Такие шкафы раньше использовали, пока не научились разматывать Н-пространство.

Начальник выжидающе молчал. Под полузакрытыми веками у него помещались галактики, крутились целые звездные системы. Царь и бог здесь, на Деметре — отдаленной планетке с шестизначной кодовой маркировкой и звучным именем. Он был царственно меланхоличен. А я стоял перед ним — жалкий раб со служебным удостоверением в протянутой руке.

— Ну так что?

Я все-таки совладал с собой, стряхнул это рабское оцепенение. Мне, курьеру «Интерстара», вот так хамить? Мой, а не чей-то там челнок заводить на посадку аж на трех G? Мне задавать нелепые вопросы? Ну знаете!..

Стараясь подчеркнуть эту простую истину, я вскрыл Н-пространство одним резким движением. Разблокировал личный кластер. Достал папку, сорвал пароли.

— Все мои впечатления — здесь.

Начальник базы пялился на меня все с той же меланхолией в царственном взоре. Его стол покрывала рыжая пыль — она тут была везде. Даже статуэтка на подоконнике частично казалась золотой. Гипсовая фигурка полуодетой гречанки с бесстрастным лицом и высокой прической. Богиня? Деметра?..

— То есть с воображением у вас так себе, — заключил начальник базы, бегло просматривая документы.

Я молчал. Я переваривал это оскорбление, брошенное мне походя, словно постылому псу — гнилая кость.

— Это хорошо, — начальник кивнул. — Для нас тут это очень хорошо.

— Для вас?

— Для Деметры.

Я не удержался и посмотрел ему прямо в глаза. Он как будто говорил о жене. Деметра моет посуду. Деметра пьет кофе. Деметра не любит слишком впечатлительных.

Начальник базы с готовностью ответил на мой взгляд.

— Скажите, э-э...

— Немов, — напомнил я. — Григорий Немов.

— Скажите, Немов. Григорий. «Интерстар», присылая вас и ваш груз... Тот, на который вот эти файлы, — он похлопал по папке своей солидной ручищей. — «Интерстар» хорошо представляет себе всю меру ответственности, не так ли?

Я не стал отвечать за компанию. Зачем? Ее голосом говорили документы.

— И второй вопрос. Что вы знаете об этой планете?

Я пожал плечами. Деметра — планета земного типа. Номер в атласах такой-то. Регистрационный — такой-то. Атмосфера пригодна для дыхания. Температурные колебания — незначительные. Сила тяжести не заставит вас нелепо прыгать или ползать, согнувшись, едва дыша.

В конце концов, у меня мало времени. Давайте, наконец, приступим к делу.

— То есть ничего, — подытожил начальник. — Отлично. Испытательный участок в ста тридцати километрах отсюда. Я дам вам провожатого, поедете с ним.

И, кинув беглый взгляд на гипсовую статуэтку греческой богини, будто спрашивая у нее позволения, добавил:

— Теперь отдыхайте, Немов. Григорий. Адаптируйтесь.

В длинных пустых коридорах пахло космосом. В основном, конечно, озоном, металлом и едкой, словно пороховой, пылью. Так пахнет реголит на большинстве спутников. Так пахнут жилые отсеки любого современного корабля. А вот как пахнет Деметра почувствовать мне не дали.

Провожатый — коренастый, приплюснутый, словно наполовину забитый в стенку гвоздь, — встретил меня в переходнике. Здесь было светлее, через крепко задраенный входной люк шмалило солнце. Слева у горизонта виднелись холмы, одетые серой шерстью — травой, справа перспектива размазывалась в рыжую пустыню с отдельными кипами понурых камней.

Провожатый щелкнул тумблером — так у них тут открывалось Н-пространство, уперся ногами в пол и выдвинул на свет божий стенд. Звякнули крепления. Мое лицо, наверное, вытянулось, как резиновый жгут.

На стенде стоял скафандр. Легкий, «прогулочный». Чужое солнце уже по-хозяйски ощупывало иноземные полимеры.

— Облачайся.

Ну дела! Деметра, регистрационный номер такой-то... Планета практически земного типа?

— Сам справишься или помочь?

У проводника была неприятная манера обращаться на «ты» и при разговоре смотреть прямо в глаза.

— Что у вас тут? —спросил я резко.

Он хмыкнул, выражение его лица не изменилось. Только сейчас я увидел: кожа затянута нанопленкой. Капроновый комбинезон, туго зашнурованные ботинки. На руках — перчатки, подшлемник надвинут аж на самые брови. Ничего не просочится наружу. Ни капли пота. Ни волоска.

— Скоро тебе все объяснят. Одевайся. Тут — Деметра.

Рыжая пыль хлюпала. Это было странное ощущение. На вид она казалась сухой, очень сухой, не знавшей воды десятки миллионов лет. Но стоило ступить в нее — и в динамиках тут же зачавкало, будто шагаешь по раскисшей дороге.

— Не стой, — сказал проводник. — Везделет видишь? Вперед.

Он спрыгнул на землю и тут же, обогнав меня, направился к висевшему невдалеке везделету. Плот, на котором стояла база, едва заметно качнулся. Под гладким брюхом массивных опор шелестел ветер, гуляли туда-сюда рыжие пылинки. Двигатели работали на полную мощность, Н-пространственные якоря держали плот в воздухе довольно надежно. Со стороны казалось, что база висит ни на чем.

Исследовательские плоты — важный шаг в освоении экзопланет. Их используют в недавно открытых мирах на первом этапе изучения. Но Деметра, насколько я знал, под наблюдением вот уже 17 лет. По идее, они тут и не нужны. Так зачем?..

— Не стой! Быстрее!

Я двинулся к везделету. Рыжая пыль каким-то чудом уже умудрилась засосать ботинки. Подошвы отрывались от поверхности с трудом, будто планета изо всех сил цеплялась за них жадными скрюченными пальцами.

— Что у вас с грунтом?

Проводник, имени которого я не знал, подвел везделет ближе и спустил трап. Глаза его, черные и слегка раскосые, глядели из недр одетой на лицо маски. Недобро глядели. Свирепо.

— Инструкцию читал? Правила поведения видел? Чего застыл?

И, наверное, разглядев через забрало шлема выражение моего лица, сменил гнев на милость:

— Скоро узнаешь. Давай скорее. Залезай.

...Везделет немного пошатывало. Он дергался, норовя накрениться, падал чуть ли не к самой земле, запоздало слушался руля. Направляющие струны — своеобразная «дорога», по которой движется любой Н-пространственный аппарат, — реагировали нестабильной амплитудой. Автоматика верещала, как бешенная. Предупреждала.

— Сейчас каньон, — проводник, не отрываясь, глядел в экраны. — Медленно пойдем, там солнце плохое, а у нас старые батареи. Ты сам-то откуда?

Я ответил. Внизу, метрах в трех под нами, плыла безразличная пустыня. Змеились рыжие, гонимые ветрами, пески.

Разговорились. Везделет спустился в каньон и пошел, чуть ли не ведя брюхом по скалам. Скорость действительно упала, полосы солнца чередовались с полосами тени. На поворотах машина вздрагивала, словно уставшее от жизни громадное насекомое.

Проводник изъяснялся своеобразно. То ли я в упор не понимал его, то ли он — меня. Все разговоры начинались и заканчивались примерно одинаково:

— Скажите, а вот плоты у вас?..

— Ну да. Исследовательские.

— Зачем?

— А без них как же?

Или:

— А вот грунт...

— А что «грунт»? Ты ж инструкцию читал. Вот и не стой столбом.

— Да нет же! Он хлюпает!

— Пыль-то?

— Да!

— А... Ну, это бывает.

Мне оставалось только недоуменно замолчать. Бывает, ну да. Нормально, штатная ситуация. Сегодня хлюпает, завтра — нет.

— Ну вот смотри. Это же Деметра. У нас как-то база была. В этом самом каньоне.

Везделет повернул. В забрало шлема ударило яростное, почти экваториальное солнце.

— И мальчик один, — продолжал проводник, — из техников. А при нем — кулон. Цифровой. Ну знаешь, на память сейчас такие делают.

— И?..

— Француженка ему какая-то подарила. Вот он все бредил этой француженкой, с кулоном нянькался, ребята ржали.

— И что?

— А потом кулон потерялся.

Я ждал. Проводник выдержал паузу, поглядывая на меня из недр своей маски с тайным, как мне показалось, смыслом.

— Кулон потерялся, — повторил он. — А потом появилась Она.

Он так и сказал это слово — с большой буквы. Я схватился за поручни. Везделет снова тряхнуло — на этот раз более ощутимо.

— Кто? Француженка?

— Какое там! Башня.

— Башня?..

В какой-то момент я подумал, что ослышался. Что связь барахлит. Что динамики в моем шлеме наверняка тоже работают от видавших виды солнечных батарей.

Но проводник с усмешкой кивнул и на всякий случай пояснил:

— Эйфелева.

Он что, так шутит? Вроде нет... Проводник смотрел на меня очень внимательно и предельно серьезно. Внутри скафандра я покрылся холодным потом. Потому что если не шутит, тогда ненормальный. Ненормальный человек везет меня черти куда. На черти какой машине. И кто его знает, может, скоро труп мой будет лежать в хлюпающих песках?..

Бдительная автоматика тут же среагировала на все эти домыслы — в скафандре включилась система экстренного подогрева.

— А? — тупо переспросил я.

Мой голос в наушниках не прозвучал — прошелестел песчаной поземкой.

Проводник повторил всю историю с кулоном от начала и до конца. Он повторял спокойно и обстоятельно, все с тем же серьезным выражением во взоре.

— И в чем смысл?

— Ну в том, что девка-то — француженка. Понимаешь?

Кажется, я уловил какую-то связь. Каньон в который раз вильнул. Проводник резко взял на себя штурвал. В наушниках раздалось:

— Ну ничего. Сейчас сам все увидишь.

Башня закрывала собой солнце. Почти такая же, как в Париже. Четкая на фоне рыжих скал, искусное переплетение стальных веточек-перекрытий. Она была похожа на громадного жирафа, который тянет мачту-шею, чтобы поскорее достать до звезд.

Проводник осторожно провел везделет под аркой. Опоры вгрызались в землю с уверенностью тарана. Меж стальных ребер гулял ветер. Казалось, башня, как дерево, пьет соки из самой земли.

— Зачем ее такую отгрохали? — вырвалось у меня.

Проводник покосился неодобрительно.

— Ты чем слушал? Я же сказал: она сама.

Я возразил. Я готов был возражать вновь и вновь, но он оборвал меня неожиданно зло:

— Ты что, думаешь, я тут вру? Опомнись, Гриша!

Собственное имя возымело эффект пощечины — моментальный и отрезвляющий. Это мне-то, курьеру «Интерстара» он говорит: «Гриша»?! Я пришел в себя. Я вспомнил, что сижу в везделете. Что со мной — груз, тот самый, ради которого я и прибыл сюда. И мне как особо уполномоченному представителю нужно проконтролировать полевые испытания секретного препарата. Но если штука с башней — не чья-то злая шутка... Если проводник прав...

— Включи логику! — не унимался тот. — Зачем тогда исследовательские плоты? Зачем чертов скафандр? А правила передвижения? Не стоять на месте, двигаться, двигаться! Сообразил наконец? Ну?

Сообразил ли я? Цель плотов — исключить контакт с поверхностью. Цель скафандра — та же. Маска, комбинезон, нанопленка... Да не меня тут защищают от окружающей среды! Это ее — среду! — защищают от меня.

— Ну? Чего молчишь?

Я не знал, что сказать. Будешь стоять долго на месте — песок вцепится в подошвы. Выкинешь в пустыню кулон — появится башня. Башня, растущая прямо из земли. И планета, названная именем богини плодородия. Древней, могущественной богини...

Я поднял руки, обхватил шлем. Надавил, повернул. Он отошел с протестующим шелестом. В лицо ударил запах пустыни. Запах разомлевшего под солнцем камня. Прожаренного песка, вареной земли.

— Деметра, — сказал я. Ветер хлестал по голым щекам, микроскопические песчинки кололи кожу. — Мать всего живого. Вы правда именно поэтому ее так назвали?

Проводник кивнул. Хмуро покосился на шлем в моих руках.

— Надень. Пыли много. Чихать еще начнешь, не дай бог.

— Ты мне все расскажешь?

— Да.

Я думал, он болен, и мне придется иметь дело с ненормальным. Но все было гораздо хуже. На самом деле больным себя ощущал я.

Рассказчиком проводник оказался добросовестным, внимательным к деталям. Сначала, по его словам, все шло гладко. Как говорится, в штатном режиме. Винтики, которыми засевали экспериментальные площади, росли исправно — формировались внутри железной трубки, вроде стебля. Сеяли их, как семена, — разбрасывали по песку с везделетов. А на следующий день неизменно появлялись плодоносящие стебли. Эксперименты ставили на разных материалах. А потом гектарами собирали гвозди, саморезы, болты...

— А органику? — спросил я. Везделет к тому времени уже выбрался из каньона, и нас снова приняла в свои объятия пустыня. Холмы, поросшие серой травой, заметно придвинулись. — Органику сеять не пробовали?

Проводник повел плечом, разминая уставшие от однообразных движений мышцы.

— Вот с органики-то все и началось. С органики она будто сбрендила. Один у нас, знаешь, приволок из дома клок шерсти. С собаки любимой снял, а тут зарыл.

— И... что?

— Ну «что»? Вон, — он кивнул на ощетинившиеся под ветром холмы. — Их теперь там целая роща. Грызутся, воют по ночам. Как солнце сядет, туда вообще лучше не ходить.

Везделет повернул, давая возможность разглядеть «рощу». То, что издали можно было принять за траву, и правда оказалось небольшими деревцами. Узловатые, кряжистые — они реагировали на рокот мотора, царапали землю, пялились на нас влажными щенячьими глазами.

— А двигаться они... могут?

— За это не волнуйся. Если только пыльцу занесет. А так — вросли.

И он замолчал, выравнивая машину. Везделет упрямо кренился в сторону «рощи», встречный ветер завывал, скребся песком по гладкому дну.

— А если посеять... пюре с котлетой? — неожиданно для самого себя спросил я.

— Пробовали, — проводник поморщился, достал из кармана пластиковый пакет, аккуратно сплюнул туда и убрал обратно. — А то как же! Раньше так и готовили. Кладешь пачку сосисок в песок, а потом жрешь их, пока из ушей не полезут. Но то органика с нарушенной структурой, после обработки то есть. А вот с шерсти ее прямо замкнуло. После шерсти она, зараза, изобретательная стала.

Я хмыкнул, все еще опасаясь реагировать на это серьезно. Но проводник не шутил. «Зараза» колосилась внизу унылым лесом ржавых стеблей-трубок. Трубки росли ровными полосами, одна за другой убегая к горизонту. Некоторые стояли прямо, некоторые легли, будто примятые прошлогодним снегом. Урожай сняли, стальное «сено» никому не нужно. Уникальное место во Вселенной — планета, где все растет, — даже она забита мусором. Даже сюда мы умудряемся притащить один лишь хлам.

— А в чем изобретательность заключалась?

— В непредсказуемости. То есть раньше знали — жнем то, что посеяли. А тут посадили винт. У нас всегда перед партией пробный материал идет в одном экземпляре. И хорошо, что в одном! Потому что когда мы его в песок кинули, пророс мужик. В спецовке. Вот натуральный мужик, не совру. Не говорит, не ест. Стоит по колено в песке и смотрит за горизонт.

— Живой?

— Ну да. Дышит. Пробовали его тросом вытянуть, да не тут-то было! У него корень знаешь какой? Железный столбище, вглубь уходит метров на пять. Тянули-потянули, да так и бросили. Вон там стоит, квадрат пятнадцать.

И он указал рукой в сторону дюн. Те лежали смятой простыней среди ровных полей экспериментальных площадок. Жались друг к дружке — понимали, что несут порядку хаос. Морщились, смущались.

— А ребята потом гадали, почему на винт такая реакция. Почему мужик? Зачем в спецовке? Все мозги сломали. Пока тот, кто сеял, не проговорился. «Да я, — говорит, — когда сажал, все думал: вот, винтики мы. Просто винтики в железной машине государства».

— Тебя потому заранее в известность и не ставили, — продолжал он после паузы, потому что я упорно молчал. — Она же вроде того... мысли адаптирует. А вы еще на орбите как начнете что-то себе представлять! А у нас тут как пойдут помехи, как полезет всякая дрянь из песка... Нет, никому ничего не говорят, пока адаптация не начнется.

— А что-нибудь живое? Изначально живое. Прорастало?

Проводник снова сплюнул в пакетик. Помедлил, прежде чем ответить.

— Да есть тут один. Сел в везделет, отправился на делянку. По пути машина сломалась. То ли струнку межпространственную оборвало, то ли еще что. Связь — помехи, как всегда в таких случаях. Ну он по компасу сверился, пошел наугад. Два дня шел. А ведь не остановишься, не отдохнешь. Песок выше щиколоток, полазай так с дюны на дюну!

— И что? Не дошел?

— Свалился уже рядом с базой. Хорошо, сигнал наконец-то взяли, насилу от поверхности оторвали. В больницу, туда-сюда.

— А последствия?..

— Были. Болел он долго. Бредил. Хотели уж на орбиту отсылать. Потом ничего, в себя пришел. Правда, нести иногда начинает какую-то ахинею, но в целом нормальный мужик. Ты скоро сам его увидишь.

— Увижу? В каком смысле?

— В прямом. Он же один из «экспериментаторов». Начальник участка, куда мы летим. Начальник Дальней.

Он был обычным. Как звон будильника по утрам. Как дождь, который падает из тучи, подчиняясь законам тяготения. Когда мы вошли, он поливал какое-то чахлое растение из замызганной железной кружки.

Кто я, по какому поводу явился он уже, конечно, знал.

— Виктор Еремин.

— Григорий Немов.

Мы обменялись приветствиями, как выстрелами. Невольно вспомнился начальник первой базы. То же самое. Что ни взгляд — то выстрел в упор. Проводник маялся у двери. Его явно не устраивала роль секунданта.

— Присядете?

Начальник Дальней открыл Н-пространство, выудил из личного кластера присланную мной папку. Его глаза, слегка раскосые и вечно будто прищуренные, казались золотыми в свете ламп.

— Садитесь, пожалуйста.

Приглашающий жест, рука — узкая, словно сухой стебель. Он тут же погрузил взгляд в папку, зашелестела бумага, точно опавшие листья. И я представил вдруг очень отчетливо: лес. Голые ветви скрипят, стукаются друг о друга. Под ногами шуршит, чавкает, вздыхает. Почти забытые ощущения детства. Картины прошлого, которое уже успело стать нереальным. Потому что закончилось — очень-очень давно.

— «Интерстар» вам доверяет, как я погляжу.

Еремин просматривал документы. Для виду или и правда делал это впервые?

Я сел. Стул был шатким, неудобным. Обычный стул из обычного пластика. Как и все в этом кабинете — привет с далекой Земли.

— Спасибо, — поблагодарил я.

Он поднял на меня свои золотистые глаза. Впервые за все время с начала встречи.

— За что?

— За комплимент.

Я откинулся на хлипкую спинку, принудив тело расслабиться. Добавил:

— Вы не сомневаетесь в представителях «Интерстара». Хоть это хорошо.

Начальник Дальней хмыкнул. Вновь вонзился взглядом в разложенные на столе бумаги.

— Знаете, Немов, есть такая поговорка. Через тернии...

Я ждал, что он скажет: «К звездам». Обычно людей видно сразу: с этим можно так, а с тем — эдак. Но начальник Дальней оказался другим. Неудобным и вовсе не обычным, как я сначала думал. Он ускользал, как песок меж пальцев. Или как вода.

Вот и сейчас он сказал:

— Через тернии, Немов... к другим терниям.

Я изобразил на лице вежливое недоумение. Он понял меня без дальнейших слов.

— На испытательный участок когда проводите?

Я встал. В моем голосе ясно звучало: «Ваше личное мнение никого не волнует. Мы оба знаем, интересы компании — превыше всего».

— Сейчас, — ответил он.

И тоже поднялся. Но никто из нас так и не двинулся с места. Мы оба знали, что за препарат нам предстоит испытать.

Планету обнаружили 17 лет назад. Это был исторический день в отделе транспорта и астронавигации «Интерстара» — землеподобных планет во Вселенной не так уж много. Зонд собрал данные, развернулся в станцию, расставил Н-пространственные маяки. Дорогу «провесили» за какой-то месяц, натянули струны-ориентировщики. А станция к тому времени уже высадила «разведчиков» на поверхность.

Вот тут-то и начались чудеса.

«Разведчики» успешно приземлялись, собирали и транслировали данные. Потом выходили из строя. Правда, спустя несколько часов, сигнал возобновлялся. Дублировался другим устройством с неопознанной кодировкой. И третьим. И четвертым... Сначала целыми десятками, потом сотнями и тысячами однотипных устройств.

Во Вселенной много необъяснимого. Но с феноменом Деметры «Интерстар» столкнулся впервые.

Разумеется, всем разработкам тут же был присвоен красный уровень секретности. Со временем он изменился на более демократичный желтый. Но делу это вряд ли помогло. Базы по-прежнему висели на Н-пространственных якорях. Якоря жрали массу топлива. Трудностей освоения это не решало.

Выход был лишь один. Сделать пригодной хотя бы небольшую площадь. Обуздать разбушевавшуюся почву. Лишить гектар этой рыжей пустыни его немыслимых, животворных сил.

Для этой цели сюда и отправлен был мой груз — новейшая разработка «Интерстара». Модуль с набором модифицированных генов старения для посева. А вместе с ним для контроля за операцией, был отправлен и я.

...Еремин молчал. Не торопясь, мы шли к испытательной делянке среди обкатанных ветром дюн. Скафандр разрешили снять и одеться, как местные: все тело закрыто плотной одеждой и слоями нанопленки, на лице — маска. Под ногами неистово хлюпает; песчаная пыль, словно издеваясь, скрипит на зубах.

Полный набор, как говорится.

— Через тернии к терниям, — продолжал начальник Дальней. — У нас так часто говорят. Одно дело, когда живешь где-то там, — он кивнул на вечернее, гладкое, как лист меди, небо, — и совсем другое — здесь. Оттуда все куда как просто выглядит: бездушный кусок камня среди невыразительных звезд, завод по выращиванию дармовых запчастей. Так ведь выгоднее, Немов. Понимаете?

— А вы хотите сказать, что эта планета — не просто кусок камня и не просто завод? — спросил я.

Он коротко взглянул на меня. В его карих глазах блеснули едва заметные золотые искры.

— А как вы думаете? Если допустить обезьяну к кластеру Н-пространства и положить туда банан? Обучить ее базовым условиям, при которых она сможет этот банан извлечь. А потом, если она, по незнанию, замкнет тумблер, синхронизирует энергетические потоки и...

Он замолчал. Его молчание было красноречивее слов.

— То есть, вы хотите сказать, человечество на Деметре — нечто вроде обезьян?

— Нет, — его губы, скованные нанопленкой, растянулись в тугую улыбку. — Не совсем так.

Я удивленно хмыкнул. Он остановился вопреки всем инструкциям. Очень внимательно посмотрел на меня.

— Обезьяны взяли палку-копалку. Потом построили первый город. Потом открыли Н-пространство. И, наконец, прилетели сюда. Обезьяны используют джунгли, чтобы добыть банан. Точно так же они используют чужие планеты, чужие ресурсы. Н-пространство.

Я молчал. Мои ноги медленно, но верно погружались в песок.

— Поэтому нет никакого человечества, Немов. И не было никогда.

Он подтолкнул меня в спину. Вечернее солнце малевало на небе яркое замысловатое по цветам гало.

— Что-то вы не сильно оптимистичны.

— А у меня есть причины. Например, это.

И он указал на тщательно сложенную, припорошенную песком каменную пирамидку. Над ней висело жужжание — приглушенное жужжание сотен мух.

— Что там?

Воздух над пирамидкой чуть заметно дрожал.

— Муха, — ответил Еремин просто. — Сюда зарыли муху. Дохлую муху с Земли. Но если не заметить, пересечь черту, — он указал на песок, — жужжать будет так, что собственного голоса не услышишь. Поэтому давайте-ка... Осторожно.

Мы обогнули мушиную могилку и принялись взбираться на дюну. Ее покатый бок рассыпался под ногами. На той стороне, обернутый вечерними тенями, будто покрывалом, висел миниатюрный плот.

— Или вот еще пример, — продолжал Еремин как ни в чем не бывало. — С Земли как-то притащили гриб. Обычный гриб, сушеный. Подберезовик. И закопали в песок.

— И во что он вырос?

— В холм. Сначала небольшой, метровый. Потом поднялся на два километра. Пришлось даже базу эвакуировать.

— Надежды на терраформирование пошли прахом? — не удержался я.

— Что-то в этом роде. А холм скоро совсем круглый стал. Потом пошел ветер, песок с него слетел, и выяснилось... Это — туча.

— Туча?

— Да. Натуральная, грозовая. Оторвалась от земли, поднялась в небо. Повисела для порядка. А потом из нее и посыпалось... Вот что, думаете, посыпалось?

— Не знаю. Вода?

— На Деметре-то? В пустыне? Нет, Немов. Грибы.

— Грибы?!

Еремин усмехнулся:

— Ну да. Грибной же дождь.

Он поднялся на плот, взял капсулу-буек. Привычным движением вскрыл Н-пространство.

Я наблюдал за тем, как быстро двигались его руки, как ловко шарили в недрах буйка длинные пальцы. И думал. О Деметре, которая вырастила из гриба тучу, а из цифрового кулона — башню. О словах Еремина, на что способна обезьяна, если ее допустить к управлению Н-пространством. И впервые — об «Интерстаре». О том, насколько его решения целесообразны.

— Мы, конечно, сделаем все по инструкции, — продолжал Еремин, будто читая мои мысли. — Но Деметра — структура сложная. Мы никогда не знаем, как она отреагирует. В частности, на гены старения. «Фотографии» хотя бы взять — уже повод насторожиться.

— Фотографии?

— Да. У нас рабочие давно практикуют. Берешь фотографию, зарываешь в песок. Вот как раз вечером. Куда закопал — на то место памятный камушек. А ночью они приходят.

— Кто?

— Родственники. Друзья, знакомые. Домашние животные, наконец. Словом, те, кто на фотографиях изображен.

— Они... материальны?

— Ну как сказать. Зависит от качества снимка. И от бумаги. Фотографии должны быть бумажными — такие держатся дольше всего.

Я молчал. Я долго молчал, пока он извлекал из Н-пространства генетический модуль, снимал защиту, помещал устройство в посевной буек. Гены старения. А может, это и правда вариант обуздать планету?

Нет. Обезьяны в космосе, ответил себе я. Макаки, которые не знают, к чему прикоснулись. Мартышки, не имеющие понятия о том, что делать, когда находишь очки.

— Готово. Посмотрите.

Я повел плечом. Стряхнул наваждение, словно надоедливую муху.

— Вот, — бодро, по-военному отчитался Еремин. — Капсула установлена, буек на автомате. Будет висеть над местом посева, сбросит капсулу, когда получит команду. В принципе, сброс можно задать сейчас. А можно и с отсрочкой установить.

— А мнемокристаллы? — спросил я. Он недоуменно посмотрел на меня, и тогда я добавил: — Кто-нибудь придет, если мнемокристаллы закопать?

Начальник Дальней помедлил, прежде чем ответить.

— Придет. Только продержится максимум минут двадцать. Да и качество... так себе.

— Ничего. Мне достаточно.

Я повернулся и спрыгнул с плота. Его голос догнал меня уже на земле:

— Немов, ну так что? Ставим посев сейчас или с отсрочкой?

— С отсрочкой, — нащупывая на груди мнемокристалл, ответил я.

На низкой полке тикают часы. Тик-так. Старинный механический будильник — сейчас уже такие не производят. Время путается среди колесиков и шестеренок, двигает стрелки вперед. Отмеряет секунды, оставшиеся до пуска посевной капсулы. Секунды перетекают в минуты. Минуты умножаются в часы.

Нет, до утра у меня еще есть время. Я одеваю маску, встаю.

Ночь на Деметре — вся в сиянии золотистых лун. За ними не видно звезд, все предметы отбрасывают тройные тени. Через тернии — к терниям.

Она ждет меня у камня, под которым я спрятал мнемокристалл. Маленькая искорка в своем белом платье. Острые коленки, как у большинства детей, острые локти. И большие, в пол лица, немного изумленные глаза.

Тик-так. Шесть. Шесть лет прошло с твоей смерти на Ио. И до запуска посевного буйка теперь та же цифра. Шесть. Часов.

— Садись, — она похлопывает ладошкой по плоскому камню.

Я качаю головой, отступаю. Мои ботинки уже захлестывает песок.

— Не бойся, — смеется. — Я не буду тебя проращивать.

— Кто ты?

Она протягивает мне руку.

— Не сядешь? Тогда давай пройдемся.

Какое-то время я колеблюсь, потом беру ее пальцы в свои. У нее слегка влажная, теплая ладонь.

— Кто ты?

Она смотрит на меня снизу вверх. До боли знакомая и до жути чужая.

— А кто решает, каким будет утро? Или в какой цвет покрасить небо? Или когда наступит следующий день?

— Я не совсем тебя понимаю.

Тик-так. Время путается в шестеренках. Я чувствую его так, словно я — секундная стрелка. Весь мир, вся Вселенная — огромный циферблат под прозрачным стеклом.

Она вздыхает. Крепче сжимает мою ладонь.

— Пап, а ты ведь когда-то сочинял стихи. Зачем перестал? Зачем бросил?

— А почему не должен был?

Пожимает плечами.

— Просто... Они мне нравились.

Тик-так. Больное время. Все больше слабеет.

Она отпускает мою ладонь. На ее лице бродят тройные тени.

— Кто решает, каким будет утро? Та старая песенка, помнишь?

Я снова беру ее за руку. Она совсем легкая. Сквозь нее уже видно небо.

— Помнишь? Ты пел мне раньше. В какой цвет мы покрасим небо? Планета вращается — и мы вместе с ней. Она летит в космосе — и мы вместе с ней. Но потом мы станем большими. Потом мы скажем...

— Я лечу сквозь пространство, — ответил я. — И вся Вселенная — вместе со мной.

— Я с тобой.

Она кивнула.

И растаяла в предрассветной дымке.

...Где-то надсадно верещала сирена. Но в небе не носился ветер. Не поднимал песчаную бурю. Не валил базу с Н-пространственных опор. Все было в порядке даже на недавно засеянном экспериментальном участке.

Сирена орала, как блажная.

Лишь час спустя я узнал, что пропал Еремин. Его не было на делянке. Его не было на плоту. Лишь узкая цепочка следов убегала к дюнам.

Говорили разное. Что с утра начальник Дальней был сам не свой. Что будто бы всю ночь бродил у себя в кабинете. И что у него опять подскочила температура. Как тогда, когда он чуть было не пророс.

Я снарядил на поиски везделет. Сколотил спасательный отряд из десятка рабочих. Мы уже полностью экипировались, вот-вот готовы были выступать. И тут сирена взревела снова.

Причина была банальной. На экспериментальном участке просела земля.

Она проваливалась внутрь, осыпалась. В 12.10 на месте посева была уже неглубокая воронка диаметром полтора метра. В 12.12 диаметр и глубина увеличились в несколько раз. Камера на посевочном буйке бесстрастно снимала, как песок сыпется все быстрее, увлекая за собой сначала мелкие, потом и большие камни. Регистратор отправлял данные. Сигнал тревоги раздался в 12.15, когда глубина воронки равнялась уже высоте девятиэтажного дома, а диаметр превысил тридцать метров.

Потом связь с посевочным буйком оборвалась.

Эвакуировались быстро, без лишней суеты. В коллективе из двадцати двух рабочих, повара и завхоза я был единственным полномочным представителем «Интерстара». Поэтому ответственность за спасение людей и документов лежала на мне.

К 12.45 рост воронки приостановился, будто давая нам драгоценное время. Я отдал приказ грузиться в везделет и полным ходом идти к основной базе. Сам взял катер — двухместную модель для краткосрочных вылетов. Примитивную — на ракетном топливе, с двумя уродливыми винтами.

Когда я поднял машину в воздух, чтобы отправиться на поиски Еремина, край воронки был уже виден невооруженным глазом. Над ним грязной тучей клубилась пыль — черный смертоносный туман.

Лететь было тяжело. Машину то и дело валил встречный ветер, да и на тренажерах я не занимался уже давно. Ветер шел порывами, играючи подбрасывал катер и вновь ловил его грубыми руками. Если бы не корректор полета, исправлявший мои бесчисленные ошибки, я бы разбился еще на взлете — с закрылками, которые забыл убрать.

Поиски Еремина были напрасны. Пустыня, голая, как сиротский стол, просматривалась на десятки километров. Автоматика, настроенная на опознание человека, упорно молчала.

Что с ним случилось? Упал, потерял сознание? Сожран планетой? Утонул в песках?

Я вел машину на бреющем полете. Я давно уже потерял надежду его увидеть, но в ушах у меня все еще звучал его голос:

— Что будет, если допустить обезьяну к управлению Н-пространством? Если позволить ей построить ракету? Если открыть для нее сокровищницу Вселенной, дать в лапы те самые волшебные очки? Что будет, Немов? Станет ли она человеком?

— Нет, — ответил я, глядя на пыль, висевшую уже над холмами.

— Нет, — отозвались рыжие, почти уже съеденные грязной мглой, пески.

Через минуту я повернул к первой базе. Через полчаса полета анализатор предупредил, что топливо на исходе. Я посадил катер на последних остатках горючего в пяти километрах от висевшего над землей купола. Выскочил из кабины, стараясь не думать, что вырастет из разбитого, покореженного моей неумелой посадкой челнока. Надел на лицо маску и побежал...

— Борис Евгеньевич, есть связь?

Лицо начальника базы было серым. Он растерял всю свою шкафообразность и теперь напоминал аэростат, который давно сдулся. В его взгляде уже не вращались галактики, не крутились под полуопущенными веками звездные системы. Да и должность свою он, по сути, уже потерял. Потому что базы, на которой мы впервые с ним встретились, больше не было.

Она исчезла, как исчезли экспериментальная делянка, Эйфелева башня и поросшие шерстью холмы. Сначала все надеялись, что воронка остановится, исчерпает себя. Так уже было с тучей грибов и собачьей рощей. Так было с морем зеленки, о котором мне не рассказывали, но постоянно между собой вспоминали.

Но воронка неуклонно росла. Данные со спутников оказались неутешительными. Они фиксировали скорость оседания пластов, распространение в атмосфере пылевых масс. Инфракрасная съемка была более впечатляющей — она давала визуальное представление о том, как быстро раздвигаются границы воронки.

Она заглатывала Деметру, как черная дыра глотает звезды. Планета оседала, по ее поверхности бежали громадные трещины. Целые километры пустыни проваливались в ничто.

Тогда мы наконец-то поняли, что обречены. И на последней базе, в маленькой комнатке, наполненной перепуганными людьми, воцарилась жгучая, немилосердная тишина.

Я помню эту тишину очень отчетливо. За окном стоят пыльные сумерки. Люди в скафандрах повышенной защиты молчат все, как один. И только слышно, что снаружи скребется песок. Словно ногти заживо похороненного царапают и царапают изнутри надежно запертый, заваленный камнями гроб.

А потом начальник устало говорит:

— Ну что, на плоты?

И все без вещей, лишь с аварийным запасом дыхательной смеси, бегом, почти уже не соблюдая порядка...

В общем-то, это была безнадежная затея. Мы бросали единственную на планете старт-площадку, потому что выйти в космос было не на чем. Оба грузовых челнока, идя на посадку, развалились в стратосфере. Мы не могли воспользоваться Н-пространством, потому что планетарный коридор обычно слишком мал и не рассчитан на переброску людей. Все, что нам оставалось — это погрузиться на плоты и двигаться прочь от воронки к запасным делянкам — туда, куда тянулись еще струны пространственных маяков.

Мы летели весь вечер — длинный вечер забитого пылью мира. Во мгле, с северо-востока, где за нами шла воронка, полыхали молнии, плясали неистовые смерчи. Первую тысячу километров мы прошли, борясь с агонизирующим Н-пространством — направляющая струна рвалась, автоматически восстанавливалась, чтобы затем порваться снова. Дальше стало легче, но данные, которые начальник получал по портативной станции связи, были неутешительными: воронка росла.

Она росла, когда мы прошли отметку в полторы тысячи километров. Ширилась, когда пролетели две тысячи. Шла за нами по пятам, когда на трех тысячах плоты встали на якорь. Дальше не было маяков. Дальше вообще не было никаких дорог.

Мы сгрудились вокруг бывшего начальника базы.

— Борис Евгеньевич, ну как? Есть связь?

Связи не было. Спутники над планетой молчали. Молчала станция на орбите. И космос...

Космос тоже молчал.

Мы — люди? Люди, когда-то поднявшиеся с четверенек. Придумавшие первый город. Запустившие в небо бесчисленное множество ракет.

Мы — нечто. Разумное чудо Вселенной. Гусеница, наколотая на булавку. И мы — ничто.

Я спрыгиваю на песок. Он выплескивается из-под подошв — в свете молний это хорошо видно. Почва дрожит под ногами, динамики доносят едва различимый гул. Он все ближе, скоро встанет бок о бок с нашими плотами. Бежать некуда. Застывшие в воздухе машины. Полсотни блестящих шлемов. Полсотни повернутых в одном направлении голов.

Я с трудом иду по земле, шаткой, как трясина. Пустыня ползет по швам; кажется, можно увидеть лохматые нитки. Можно увидеть изнанку: посеял кулон — получи рощу. Посеял муху — получи жужжание. Посадил гриб — забирай грибной дождь.

Планета играет с нами в ассоциации. Посеяли ген старения? Что удивляетесь? Получайте смерть.

Но если это еще не все? И можно что-то сделать? Если?..

Я останавливаюсь, снимаю шлем. Песок жжет щеки, засыпает глаза, хлещет в легкие. Снимаю скафандр с автоблокировки — и он, безвольный, падает к моим ногам.

Деметра, что будет, если... засеять самого себя?

Песок вокруг. Я погружаюсь в него, как в море. Плотное море: цепкие, мягкие пальцы.

Ты летишь сквозь пространство — и я с тобой. Ты несешься сквозь время — и я с тобой. Ты знаешь, каким будет небо и следующее утро.

— Да. Знаю.

Ты берешь меня осторожно за локоть. Обнимаешь — наивно, по-детски. Говоришь:

— Мир меняется, пап. Тихо. Не спугни.

— Кто ты?

Мы снова стоим под светом трех лун. У тебя — облик моей дочери. Но ты стала старше. Что с тобой? Ты выросла?

— Нет. Я просто научилась говорить.

— А я?

— Ты тоже учился.

Мы идем по песку. Он влажный, как на пляже, приятно холодит кожу. Это такое счастье — бродить здесь босиком! Как жаль, я узнал об этом так поздно!

— Поздно? — Ты оборачиваешься. — Почему?

Я отвожу взгляд. Потому что Еремин прав: мы все еще не люди. Разумные приматы, покинули пределы родной планеты. Обезьяна, жадная до бананов, не знает чувства ответственности. Она просто живет. Просто питается. И просто умирает.

Поэтому нам никогда не достичь подлинных звезд. Мы вечно будем метаться, как в замкнутом круге. Через тернии — к терниям.

Ты кладешь мне руку на плечо. Смотришь в глаза. Отвечаешь:

— Нет.

— Разве?

— Я знаю. Искать дорогу к звездам — тяжело. Но вы не собьетесь. Вы будете плутать, но пойдете верно. Потому что такие, как я — на вашем пути.

— Такие как ты?

— Кто решает, каким будет утро? Или какого цвета небо? Все это — возможности мира. Возможности мира — это я.

Я молчу. Ты смотришь мне в глаза.

— Я — маяк. Я — вешка. Для вас, людей, я — стабилизатор.

Во тьму врываются лиловые сполохи.

— Но мы же тебя убили!

— Ты можешь убить большой взрыв? Ты можешь убить новый путь? Ты можешь убить спираль, по которой теперь струится время?

— Тогда мы убили себя?

— Да. Вы это делаете не впервые. Вам снова нужен тот, кто даст вам очередной шанс.

— И это будешь ты?

— Да. Я же сказала — я стабилизатор. И я — возможность. Я возможность для всех вас.

Ведь я — Деметра.

Источник: http://litclubbs.ru/writers/1139-demetra.html

Ставьте пальцы вверх, делитесь ссылкой с друзьями, а также не забудьте подписаться. Это очень важно для канала.

Публикуйте свое творчество на сайте Бумажного слона. Самые лучшие публикации попадают на этот канал.

Литературные дуэли на "Бумажном слоне" : битвы между писателями каждую неделю!

Выбирайте тему и записывайтесь >>
Запасайтесь попкорном и читайте >>