(На основе доклада на «Феофоруме» прот. Вячеслава Рубского).
Многие думают, что «Священные писания» - это истина и даже «икона» Самого Бога.
Христос ответил юноше, спрашивавшему у него - «как наследовать жизнь вечную» по смыслу примерно так: зачем ты спрашиваешь, ведь все написано! В этом ответе (- как читаешь?) утверждается, что надо дать высказаться тексту Писания и вопрос снят. Но оставляется ли для человека возможность толковать текст по-своему, или здесь просто утверждается главенство текста над человеком? Ведь тогда значение читающего сводится к нулю.
Читатель открывает для себя уже приготовленные для него смыслы и «конвертирует» их для себя. Фактически, он убирает не только себя из реальной жизни, но и Бога, если заключает Бога в Его же «сакральный текст».
Здесь уместен вопрос: зачем мне чужое кино, если у меня есть другое, свое, в котором я живу? Или я должен умереть для своего сознания и жить чужим? Сознание Автора текста мы тоже ограничили до пределов текста, Им написанного. Другими словами: сакральный текст «убивает» и автора, и читателя, и Бога, который, якобы, заключен в этот текст, как автор, или со-автор.
Наше сознание сузилось до размеров моего понимания этого текста, поэтому и критерий его истинности – я сам, тем более, что я – не тот читатель, которому автор адресовал текст. Чтобы правильно понять текст – надо самому стать тем самым читателем, допустим, первого века. Но для этого нужна работа по восстановлению всего контекста – культурной, религиозной парадигмы и вообще проблематики того времени. Но это удел только библеистов или ученых, а не обычных людей.
Все это «убивает» нас, как потенциальных читателей, якобы понимающих смысл написанного. Понятно, что никто не будет перечитывать сотни томов комментариев, написанных, допустим, на Новый и Ветхий Завет. А если толковать по-своему, вольно, тогда мы вносим в текст не авторские смыслы и, тем самым, опять же, убиваем текст вместе с собой, делаем его ненужным, или меняя его контекст, как со-авторы.
Слова Христа, сказанные не нам, а «пришедшим к нему иудеям», мы можем адресовать себе и, таким образом, «убить» и смысл, и себя, и автора этого сакрального текста. Т.е. зашли в чужой текст без автора, без читателя, которому он адресован, да еще и со своей религиозной проблематикой, чуждой для того времени и при этом задаем этому тексту свои вопросы, ну, почти «гадаем на Библии».
Смотрим на Библию и видим там свое отражение, как в колодце. Грубо говоря, делаем из Библии идола, который обладает не свойством портрета, а зеркала. Можно сделать идола и из «первохристианства», которое будет похоже не на себя, а на нас.
Поэтому и стоим мы теперь у разбитого корыта, ибо таково у нас направление работы с сакральным текстом: поставили приоритетом свой интерес к тексту, обозначив его, как «сакральный». Библеистика не понимает этих простых вещей.
Возьмем, к примеру, истину о раннем христианстве. Она утеряна не случайно, как не случайно Ева сорвала плод, а Каин убил Авеля. Может «случайно» возникли и «еретики», как некие злые дяди, которые плохо знали катехизис и поэтому несли околесицу – Арий, Гонорий, Савелий, Апполинарий, Несторий и т.д.?
Или, может, просто Христова истина на тот момент уже умерла, стала неактуальной для греческого менталитета, и эти люди пытались приспособить ее к своему времени и своей религиозной культуре?
Истина уходит не случайно. Просто ее срок истек, и восстанавливать ее нет ни малейшего смысла, ибо это невозможно сделать. Максимум – мы сможем восстановить свою проблематику, интересы и т.п., что и случилось во времена христологических споров. И ариане, и «омоусиане» были втайне согласны с тем, что предыдущая версия христианства уже «не работает», поэтому стала «не нужна».
Нужна была новая истина о Боге, а не восстановление старой, нужны были новые термины: единосущие, воипостасность и т.п. Это было творчество при рождении новой истины. Так было с Четвертым вселенским собором. Армяне его не приняли, т.к. Халкидонский собор казался им отступлением от веры отцов.
Доходило и до абсурда, когда одни и те же отцы голосовали против икон, а через тридцать лет – за иконы. Одни и те же отцы были за ариан, а потом на стороне никейцев. Разве недостаточно им было просто вспомнить, чему раньше их учила «мать-церковь»? Нет. Здесь мы наблюдаем рождение новой истины, новой сути веры.
В учебнике по догматике мы читаем, что истина находилась в церкви всегда (на бессознательном уровне). Просто со временем ее стали более точно выражать. Но можно ли словесно выражать «бессознательно познанную» истину, или все же догматы могут «развиваться», как учат католики?
А может и те, и другие говорят об одном и том же, только разными словами? Ведь обе церкви согласны в том, что существует некая «невыраженная истина», или «неверно выраженная» (Христом?). Если это настоящая догма, то она должна оставаться всегда неизменной, а не худшая дорабатываться до лучшей.
В свое время эти «недовысказанные» истины стали детонатором для поиска своих субъективных истин в лице искавших истину «еретиков». Может они тоже выражали такую же «бессознательную» истину, но другими словами, а в итоге стала видна не истина, а ее верхушка, как в айсберге?
В стремлении описать эту верхушку они возмущались друг другом, расточая анафемы, и не думали, что для познания истины надо менять себя, а не догматику. Изменить себя – значит стать свободными не только от своей природы, но и от навязанного догматизма. Личность, как и истина не «дана» нам, а всего лишь потенциально возможна.
«Истинных» теорий много у всех, а опираться надо не на теории, а на объективность, хотя бы нравственную. Опираться не на приятное чувство, что наша истина, как и мы сами – красивее всех. Может это факт, но это не истина. Каждый видит истину и себя по-своему, поэтому любая философская полемика доставляет удовольствие, но со стороны смотрится, как интеллектуальная мастурбация.
С другой стороны, если на нее кто-то смотрит, как на соборные прения, например, то она не бессмысленна, если это делалось «перед Богом». Отцы в итоге родили новую культуру – православие. Не сама «осознанная истина» родила эту культуру, а сами люди ее создали.
Человек рождает культуру и истину, а не истина и культура – человека.