Подавляющее большинство тех, кто попадал на транспортировочную ленту конвейера сталинских репрессий, обычно даже не пытались трепыхаться.
Тухачевский, Уборевич, Якир, Корк, Гамарник, Фельдман и Эйдеман взбрыкнули и попытались спасти свою жизнь единственно возможным способом, совершив государственный переворот.
Попытка успехом не увенчалась.
Пленум Верховного суда СССР постановил для рассмотрения дела образовать Специальное судебное присутствие Верховного суда СССР в составе председательствующего В. В. Ульриха и членов Я. И. Алксниса, В. К. Блюхера, С. М. Будённого, Б. М. Шапошникова, И. П. Белова, П. Е. Дыбенко, Н. Д. Каширина и Е. И. Горячева.
Это специальное присутствие официально оформило вынесенный Сталиным расстрельный приговор в отношении несостоявшегося Красного диктатора и его подельников.
Менее чем через месяц после ареста заговорщиков состоялось заседания Военного совета при наркоме обороны СССР.
Более всего это заседание, судя по его стенограмме, напоминало групповую садомазохистскую оргию.
Прославленные военачальники, не раз демонстрировавшие на фронтах гражданской войны личное мужество, услаждая вождя, клеймили заговорщиков, занимались самобичеванием, обвиняя себя в политической слепоте, глупости и трусости, хлестали колкими и болезненными упреками коллег.
Те, обливаясь от страха холодным потом, отбрехивались, как могли.
Тоже самое делал и командарм Белов, когда Воршилов предоставил слово ему. Но страх и волнение превратили его выступление, то и дело прерываемое смехом из зала, в произведение юмористического искусства, достойное пера Зощенко.
Белов. …Но, товарищи, за последние годы я и с народным комиссаром буквально перестал говорить. Народный комиссар уже здесь говорил, что настоящих сигналов, принципиальных сигналов не было ни от кого, а были сигналы склочного порядка. Я в этом отношении прямо говорю, что я договорился до того, что мне казалось: дальше начинаются разговоры буквально склочного порядка. Меня можно было заподозрить в том, что я с кем-нибудь соревнуюсь. Я не могу сказать, что я не соревновался в отношении передовых округов и второразрядных округов, оперативно мыслящих людей и не оперативно мыслящих. Я делом старался все время доказать, что мы не хуже уборевичей, не хуже тухачевских, не хуже якиров. Я не считаю, что мы работали хуже, и я, например, при всей своей скромности считаю необходимым здесь заявить, что работали мы не хуже, а лучше. Но беда в том, что представить дело так, как представляли они, мы не могли.
Сталин. Не умели товар лицом показать.
Буденный. Очки втирать не могли. (Смех.)
Белов. Я, например, стесняюсь. Сколько раз приходилось мне выступать, и каждый раз, когда я выступаю, я чувствую, будто выступаю в первый раз. Когда я попадаю на глаза т. Сталину или Ворошилову, я всегда стесняюсь, потею и, честно говоря, наверно, сколько раз выглядел перед т. Сталиным дураком. Спросят меня — мне надо пять минут, чтобы раскачаться; а т. Сталин больше пяти минут и не слушал. И выходило так, что все эти тухачевские, якиры и уборевичи, вся эта сволочь, она ничего не стеснялась и чувствовала себя лучше нас.
Сталин. Трата-та, рата-та-та!
Белов. Да, да. Поэтому они представляли и армию, и командиров, и политработников в каком угодно виде.
Сталин. Они военное дело все-таки изучали.
Белов. Я вот и считаю необходимым вам доложить, что военное дело они изучали очковтирательски.
Сталин. Для себя-то они военное дело все-таки знали.
Белов. Я вот вам сейчас расскажу. Я начал учиться с 1919 г. Они начали учиться с детского возраста. Разница, конечно, огромная, и, несомненно, что до [19]24—1925 гг. они были выше нас. Но с того момента, как они почувствовали себя вельможами, — а это всем было видно, — они перестали учиться, а мы — я и целый ряд других товарищей: Федько, Урицкий, Дыбенко — мы буквально страдали над учебой. Ведь как работал этот сукин сын Уборевич? В 2—3 часа ночи вызывает своих подчиненных, а эти подчиненные — идиоты, потом жалуются, что он ночь не спал, работает круглые сутки. Я много ночей не спал в своей жизни...
Сталин. Но не вызывали никого?
Белов. Нет. И если честно говорить, то должен сказать, что иногда ночь работаешь и хочется, чтобы это прошло незаметно, потому что неприятно скажут: днем не успевает работать, значит, какое-то несовершенство в структуре. Не знаю, с кем я могу соревноваться по части того, что я недосыпал. Я ни с кем не соревновался, но никогда ни одного подчиненного позже 12 ночи не вызывал.
Ворошилов. Тоже вызывали, люди жаловались!
Белов. Ну есть такие подчиненные, которые жалуются, если их вызываешь в 10 часов. И подчиненные есть идиоты, не все хорошие. (Общий смех.) Так вот эти люди очень умело втирали очки и подчиненным, и вождям. Ведь общее-то развитие у них было большое.
Сталин. Не очень.
Белов. Лоск был.
Сталин. Если у них было военное развитие, то общее развитие и у Тухачевского, и Уборевича, и Якира было небольшое.
Белов. Мне казалось, что лоск у них был.
Сталин. Лоск — это другое дело.
Белов. Они умели и могли поговорить. Я, например, не могу улыбаться, когда не хочу. (Общий смех.) Меня часто нарком ругал: что ты как бирюк. А я иначе не могу. Не могу. А они, например, меня ненавидели. Ненавидели за что?
Сталин. Считали, что вы отсталый.
Белов. Да, считали, что я отсталый, считали, что я — холуй.
Ворошилов. Холуй?
Белов. Да, ворошиловский холуй.
Голос. Это правильно, такие разговоры были.
Белов. Вам они, т. Сталин, меня время от времени хвалили — правильно; но как они мою сумасшедшую жену использовали для того, чтобы меня...
Сталин. О лицах они были осторожны, ни одного слова мне не говорили. Передо мной они были осторожны.
Белов. Через жен действовали. Как Уборевич использовал свою эту мадам. У меня была сумасшедшая жена, но это, товарищи, несчастье.
Ворошилов. Говорят, что несчастье.
Белов. Ни один доктор, ни один идиот не мог этого подтвердить.
Она же была сумасшедшая.
Ворошилов. Кое-какие ваши приятели говорили, что ее нужно посадить в сумасшедший дом.
Белов. А тогда бы сказали: «Белов посадил свою жену в сумасшедший дом». Словом, эта сволочь использовала все. И я, кстати, должен доложить, какая была система. Меня били в Туркестане, смертным боем били, били до сумасшествия, меня били в Москве, меня били в Берлине, и били одним и тем же оружием. И вот я к чему веду: такой же я был идиот, какой все-таки я был политически недоразвитый человек — я стеснялся тому же т. Ворошилову доложить в отношении издевательств в Берлине. Сейчас, конечно, все это просто, но и тогда было просто и ясно, но я не делал развернутого доклада т. Ворошилову.
Я приехал в Берлин. Предположим, я — неразвитый человек по представлению целого ряда людей. Я приехал в Берлин учиться, и мне нужно было больше, чем кому бы то ни было, оказать содействие. Тов. Ворошилов говорил, что все будет сделано, и Берзин писал своему военному атташе и говорил, что все будет обеспечено. Приезжаю в Берлин. Надо мной от начала до конца Путна начинает издеваться. Представительские. Вы все знаете, что представительские в буржуазном государстве имеют огромное же значение. Уборевичу и Якиру давали 150 долларов в месяц на представительские расходы, меня же сразу посадили на 50.
Сталин. Кто же это устраивал?
Белов. Путна.
Сталин. И вы это терпели?
Белов. Я т. Ворошилову даже не написал, терпел.
Сталин. Так вам и надо! (Смех.)
Ворошилов. Он пришел на одно заседание представительское, где должен был угощать, приветствовать, а он поговорил пять минут и размахнулся кулаком в физиономию немцу.
Голос. И улыбался при этом.
Белов. Уборевич и Якир, — это, может быть, малозначительно, но характерно для нашего поведения, — Уборевич и Якир жили в здании полпредства, а мне даже не дали заглянуть в это полпредство.
Сталин. И вы это терпели?
Белов. Терпел. Меня послали в гостиницу, за которую я платил 100 долларов в месяц. Я с Крестинским как с полпредом имел разговор, где он теперь?
Сталин. Он арестован.
Белов. Ну вот и хорошо. Я имел с ним крупный разговор. Говорю: «Николай Николаевич, вы — бывший большой партийный работник, как же вы можете допускать такое положение?» Он говорит: «У нас комнат нет».
Я это говорю, к примеру, что я это терпел. И вот, начиная с берлинских дел [и] кончая московскими делами, я развернутого доклада ни разу не сделал. Причем в чем фальшь моя как большевика? Тов. Сталин меня несколько раз ругал за это дело и говорил, что пропадешь. Я не могу сказать, что меня не воспитывали, со мной не разговаривали. Мне еще в 1917 г. было много сказано, и на протяжении ряда лет подтверждалось, что если ты будешь таким идиотом, то ты будешь в конечном счете идиотом. (Смех.) Я не сделал развернутого доклада. Почему? Все стеснялся, думал, что, как я могу говорить о себе, ведь пришлось бы говорить о себе. Если бы о другом, я бы говорил, а о себе не считал возможным говорить. И вот дело дошло до чего.
В отношении сигналов. Правильно т. Ворошилов ставит вопрос, что настоящих, большевистских сигналов не было. Я перехожу сразу на вопрос боевой подготовки. Я приехал в СКВО. Там был Уборевич. Бубнов, как начальник ПУРа, посылал меня в СКВО. Берет за ручку и говорит: «Я очень рад, что вы едете в СКВО». «Почему?» — спрашиваю. «В СКВО, — говорит, — блестящее состояние». Я человек, который никогда не верит в блестящее состояние, а тем более в 1927 г. Я говорю: «Андрей Сергеевич, а вы были в СКВО?» Я знаю, что он там ни разу не был, он на самолете пролетал мимо СКВО из Кисловодска.
Сталин. Ну, этого достаточно. (Смех.)
Белов. Я ему говорю, что едва ли там блестящее состояние, я сказал, что я очень недоволен вашим заключением. «Почему?» — спрашивает. «Во-первых, обстановка не в блестящем состоянии и через год еще, когда я там просижу год, обстановка будет совсем не в блестящем состоянии. Потом приедет ваша инспекция, увидит, что обстановка совсем не в блестящем состоянии, значит, я буду идиотом». Поговорили. Приезжаю в СКВО. Вот характеристика нашего командного и политического состава. Все от Уборевича буквально в восторге. Я в восторге от этой банды никогда не был.
Сталин. Хотя [бы] немного не пришли в восторг?
Белов. Нет. Я начинаю уточнять, почему в восторге. «Вот, — говорят, — мы провели сборы». Я начинаю уточнять, чем же на сборах занимались. Мне начинают докладывать. Выходит, что занимались всякой белибердой. Вот выводили на горку группу и тут же, на горке, решали армейскую задачу. Правда, я старой армией не командовал, правда, я в Гражданскую войну командовал Туркестанскими войсками, но все-таки масштаб достаточный был, и для размышления было много времени, кое-какие задачи решали. Ну, я прикидывал: как же вы могли с бугорка в течение 5—6 минут решать армейскую задачу. Ну что же, выходило, все прекрасно выходило, все довольны. Чем же довольны? Довольство было вызвано следующим: сборы были обставлены в материальном отношении как курорт. Там не стеснялись ни подачей коньяка, ни пива. Меня за эту несчастную рюмку били смертным боем, а я никогда не выпивал больше нормы. (Смех.)
Ворошилов. Норма у него высокая. (Смех.)
Белов. Норма высокая, но вы имейте в виду, что изображали, вы же сами мне говорили.
Сталин. И даже теперь изображают?
Белов. Изображали и изображают очень много. Мне Климент Ефремович задавал часто вопрос: «По 7 дней пьешь? Выгоним из армии, выгоним из партии». Я говорю: «Климентий Ефремович, может быть, я и неправильно поступаю, но каждый раз, когда я в конце концов напиваюсь очень сильно, я на второй день раньше, чем обычно, прихожу на службу. Никогда у меня не было прогулов в работе».
…
Белов. Да. Ну, вот я подумал: а с чем я поеду в Москву? С чем я поеду к т. Ворошилову? Тов. Ворошилов ни разу меня не заподозривал (может быть, заподозривал, но я этого не знаю) в том, что я вру. Ну вот, приеду я к т. Ворошилову. Тов. Ворошилов знал мое отношение к Уборевичу. Сразу как будто бы я Уборевича гроблю. Я решил сделать иначе. Я вступил в командование Сев[еро]-Кавказским округом и думал, что я всему аппарату и наркому делом докажу, что это же сволочь. И вот начинается доказательство. Членом Реввоенсовета у меня был т. Смирнов. Обвинить нас в том, что мы могли с ним сговориться, никто не может, потому что мы с ним дрались сильно. Никто с ним так сильно не дрался, как я, да и он так сильно не дрался ни с кем, как со мною. Дрались мы по принципиальным вопросам, потому что мы были оба большевиками.
Сталин. Что же, пара большевиков и дерутся все время.
Белов. Тогда был период очень сложный, период формирования точек зрения в отношении целого ряда вопросов: и единоначалия, и других. Тов. Смирнов — человек, который любит власть, — я не скажу, чтобы я не любил власть. (Смех.) Посади нас в другую обстановку, мы с ним самые лучшие друзья.
Сталин. Друзья издали, а поближе...
Белов. Видите ли, нам было очень трудно. Он не любит ходить сзади меня, и я не люблю ходить сзади него.
Ворошилов. А рядом дорога узка. (Смех.)
Белов. А рядом не выходит, дорога узка, мы с ним оба толстые. (Смех.) Я нажимаю на боевую подготовку, нажимаю на огневую подготовку. Во мне никто не может сомневаться, что я боевой подготовки не знаю. Я, как бывший унтер-офицер, боевую подготовку знаю. … т. Седякин мне говорит: «Знаете, вы меньше занимались». Я и говорю, что Александр Игнатьевич мог меня не считать оперативно мыслящим человеком, но в отношении огневой подготовки, я все-таки бывший унтер-офицер, отказать мне в этом никто не может. В том, что я работаю, стараюсь, мне тоже отказать никто не может. И вот, Седякин делает такое заключение. Вот вам анализ, вот упорная и усиленная работа. Мне кажется, что это были мотивы отнюдь не склочного порядка. Я считал, что это единственной путь, чтобы доказать, что люди не так хорошо работают, как хорошо втирают очки, но и центральный аппарат, и Управление боевой подготовки не сделали нужного анализа.
Сталин. О ком т. Седякин говорил, что плохо работали? О вас или об Уборевиче?
Белов. Обо мне. «Меньше, — говорит, — занимались, меньше работали». С наркомом (некоторые секреты нужно здесь раскрыть) я имел разговоры очень откровенные. Нарком мне тоже раз сказал: «Слушай, Белов, несомненно, они работают лучше». Я не то что хвалился, но как-то сказал наркому, что вся эта сволота продвигается незаконно. Я сам в ореол Уборевича, Якира, Тухачевского не верил, но в их образованность я верил.
Ворошилов. А в то, что они работали, вы верили? Нельзя так изображать дело, что они ничего не делали, а вы очень много делаете. Так как я буду иметь возможность еще выступить, я скажу об этом.
Голос с места. Правильно, не самокритически командующий выступает.
Белов. Нужно прямо сказать, я ни разу не видал нашего народного комиссара на учениях, на маневрах, чтобы он не критиковал ошибок оперативного и тактического порядка. Всегда. Может быть, он в отношении меня резче выражал свое настроение, часто называя меня дураком.
Ворошилов. Чем называя?
Белов. Дураком.
Ворошилов. Ничего подобного. (Смех.)
Белов. На себя я клеветать все-таки с трудом могу. (Смех.) Вы меня и на последних учениях называли. Помните, когда я вас завел...
Ворошилов. Я, может быть, говорил: «Дурацкое учение».
Белов. Вы говорили: «Что это за учение, что это за чепуха, какой дурак их организовал!»
Ворошилов. Действительно, идиотизма там было много.
Белов. Я вот говорю, что народный комиссар ни разу...
Ворошилов. Вы думаете, Уборевичем я только восторгался?
Белов. Маневры я проводил и в Ленинграде, и в Московском военном округе, и я должен доложить: народный комиссар всегда брал, как говорят, быка за рога, и совершенно напрасно эта сволота, эта банда изображала — чего тут греха таить, — народного комиссара как человека, в общем, ну, понимаете, не совсем грамотного в военном деле. Я должен здесь без всякого подхалимажа, — и т. Ворошилов, и т. Сталин знают, что я подхалимством никогда не занимался, — я должен здесь совершенно добросовестно и честно сказать: какими талантами от природы был награжден т. Ворошилов — это всем известно, и партии, и стране; но я часто думал и говорил с товарищами: откуда у т. Ворошилова взялись такие огромные военные знания, откуда? Меня т. Ворошилов ругал больше, чем кого бы то ни было, но я ни разу не мог сказать, что зря ругал, всегда ругал меня за дело, и всегда — в большом и маленьком военном деле — т. Ворошилов всегда попадал в точку.
Голос. Правильно.
Белов. Нельзя так выступать и говорить — вроде того, что их надувал во всем Гамарник, вроде того, что за Гамарником ничего не было видно. За Гамарником был виден Центральный Комитет, за Гамарником был виден народный комиссар, за Гамарником было все открыто. И если мы не видели подлости, которая творилась в Красной армии, то только потому, что слепо сами следили, за что нас бьет т. Сталин, и что нам надо понять, что мы действительно большевистское чутье, острие большевистского восприятия, мы, собственно, растеряли. Мы с каждым годом, делая все большие и большие успехи, пересаживаясь с машины на машину, с одной квартиры на другую, лучшую квартиру, мы забываем, что мы — большевики. Я не знаю, как яснее говорить. Тов. Сталин что говорил? У нас самокритика. Мы сейчас новую эру открыли, когда т. Сталин говорил, что не было самокритики, когда т. Сталин напоминал, что не было самокритики. Я начиная с 1917 г. каждое слово т. Сталина помню; разбудите меня ночью, и я скажу все, что т. Сталин говорил. Надо сознаться в том, что мы — плохие большевики, мы большевистское чутье [по]теряли, отсюда у нас и получается, что мы не видели того, что делают наши классовые враги. Шпиона в таком обычном порядке трудно разглядеть, и т. Сталин за это нас бить не будет. Их вербуют, т. Сталин сказал нам ясно, каким путем их вербуют.
Сталин. И в старое время не всегда мы могли разглядеть шпиона. Вы слыхали, что в 1912 г. была Пражская конференция[4], где мы меньшевиков вышвырнули и организовали свою партию? Из 18 чел. 6 оказались провокаторами.
Белов. Так вот я говорю, что нас не за это т. Сталин и т. Ворошилов бьют, а за то, что мы видели и не ставили вопрос по-большевистски. Если политработники скажут, что ничего не видели за Гамарником, то это чепуха. Самый подлый негодяй — это Гамарник, потому что уйти застрелившись, это может сделать самый подлый негодяй. И в чем он негодяй? Не решал вопроса. Я тоже на прошлом нашем заседании трусил.
Мы — плохие большевики. Тов. Сталин ругал меня, и вы ругали, но в этом плохом деле я не одинок. Я трусил, — как иначе назвать это дело? Я докладываю ЦК партии, т. Сталину и вам, что трусов у нас много. Трусов, с одной стороны, нужно гнать, с другой стороны, надо воспитывать.
Сталин. Воспитывать надо.
Белов. Воспитывать надо, а нарком не воспитывает. Меня в свое время Фрунзе назвал трусом, гражданским трусом. Я говорил ему, говорил, а потом заколебался и не все досказал.
Ворошилов. Что же я воспитываю у вас трусость?
Сталин. Это бывает, люди большой физической храбрости бывают политическими трусами. Политическая храбрость и физическая храбрость — это не одно и то же.
Белов. Меня Климент Ефремович знает, я не трус, а вот тут струсил. Вот эту же банду я мог к вам привести. Здесь нет командиров таких, которым бы я верил и не говорил об этой банде. Когда приходили ко мне и говорили: «У-у-у, вождь», я говорил: «Заткнитесь. Он же тебя купил». А как покупал? Приезжаю я к Уборевичу, начинаю говорить, а он мне: «Товарищ Белов, вы же говорите золотые слова». А я же знаю, что я никаких золотых слов не говорил. Он мне начинает говорить вроде того: ты же талант. А я потом подумал, подумал и думаю: вот сволочь. (Смех.) А других он покупал. Скажет, например, т. Апанасенко. «Вы — прекрасный командир, я вас ввожу в группу оперативно мыслящих». А он (стыдно выразиться) прямо же потел от этого счастья. Что ему стоило сказать Апанасенко, а ко мне подошел и говорит: «Прислали такую бездарность!» А в отношении денег, покупал и деньгами. Тут надо посмотреть также некоторых и гражданских работников.
Сталин. Говорите прямо, не трусьте.
Белов. Нам товарищ Ворошилов лишней копейки не дает, и в отношении денег я прямо должен доложить, что мы живем не крадя, не воруя, не занимаясь грязными делами, живем очень скромно. Сейчас у нас есть представительские, а тогда не было. Я лет десять тому назад сказал группе командующих: «Давайте у наркома просить представительские. Нельзя же так, ведь человека нельзя принять». Я раз сам на базар ходил за покупками. Правда, ходил-то я в гражданской одежде, а мне потом нарком говорит: «Дурак чертов!» (Общий смех.)
Сталин. Опять не так! (Смех.)
Белов. Да, ругал меня дураком. Почему не сказать партии и правительству, что не выходит у нас?
Сталин. Сказать надо. Надо обязательно.
Белов. А ведь эта сволочь Уборевич говорит мне: «Ну, что ты?» Я его зацепил и говорю: «Скажите, как вы живете?» А я знаю, как он жил. Он нас с Иваном Федоровичем кофе поил, вообще был барин — кабинет, кофе и даже сигары доставал. Уж, какие тут сигары! Где это он доставал, такие душистые! (Общий смех.) Он начал считать и досчитался до того, что на питание ничего не осталось. Я говорю: «Слушайте, Уборевич, вы же врете!»
Сталин. Голодает, одним словом.
Белов. А жил он всегда шикарно, это я знаю.
Голос с места. Артисты приезжают — всегда принимал.
Белов. Я не выступаю здесь с такой точки зрения, что нужно быть монахом. Мы знаем и монахов! Гамарник жил монахом, Корк монах, — подавали ему чай за три копейки, так он демонстративно вынимал деньги и платил, а у Гамарника лишнего стула на квартире не было. Какой там стул, боже упаси!
Но, когда налицо такое перехлестывание, ясно, что деньги воруют. Ясно, что деньги ему давали гражданские работники, а кто давал — это надо установить. По СКВО я знаю — это Толмачев, а по Белоруссии и Москве надо установить, с кем он работал. Потому что, я опять повторяю, можно выпросить у т. Ворошилова месячный оклад для себя, но и то раз в год, потому что, если два раза попросишь, он тебе не даст. (Общий смех.)
Выступление Флагмана Флота 1 ранга Михаила Владимировича Викторова было менее эксцентричным чем стендап командарма Белова.
Тем не менее, один эпизод, связанный с именем заместителя наркома Гамарника, обращает на себя внимание.
Викторов. Гамарник был несколько раз с инспекцией на Тихоокеанском флоте, как зам. народного комиссара. Мне кажется, что задача здесь была более широкая.
Блюхер. Почему?
Викторов. Что Гамарник искал при инспектировании Тихоокеанского флота? Ему важно было, чтобы он сделал какое-либо предложение, которое тут же со смаком оформлялось, передавалось т. Сталину, т. Молотову. Он хотел, чтобы заметили, что именно он вносит такое предложение. Как и всегда, предложения быстро продвигались правительством, и возрастал его авторитет.
Блюхер. Что вас чуточку перехвалили — это правильно. То и другое правильно.
Викторов. Я хочу сказать, что Гамарник на Дальнем Востоке завоевывал авторитет себе, чтобы вредить на Западе. У него была маскировка на Дальнем Востоке.
Блюхер. На Дальнем Востоке была солидная маскировка.
Были вкусные моменты и в выступлении Кучинского.
Кучинский. (говорит о Якире) Я видел его личную жизнь. Он был очень скромным человеком, не пил никогда. В личной жизни он был почти святой человек. (Шум в зале, возгласы возмущения.)
Голос с места. Чего ты врешь?
Кучинский. Я присматривался к его личной жизни и скажу прямо, что он был хорошим человеком.
Ворошилов. Нельзя выдумывать того, чего не было. То, что вы были с ним большим другом, это тоже правильно.
Кучинский. Так точно. Я даже скажу больше. В сентябре 1936 г., когда Александр Ильич взял меня в вагон в 3 или 4 часа ночи, когда мы ехали на Белорусские маневры, говорили о Шмидте, т. Буденный тоже там был. Буденный вдруг вскакивает и говорит: «А Якир все-таки троцкист». А я отвечаю: «Это неправда, это ложь». (Шум в зале.)
Голос с места. Он же и был троцкистом.
Сталин. Но он этого не знал.
Кучинский. Буденный говорит, что он сейчас является троцкистом.
Буденный. Я нутром чувствовал. Данных не было, но вижу, что враг.
Повеселил присутствующих в зале коллег и командарм Федько. В попытке отмежеваться от группы уже репрессированных военачальников и представить себя жертвой группы сторонников Тухачевского, он рассказывал:
Федько. Насчет Приморской группы я у вас не спрашивал. Я говорю то, что было, ничего не прибавляю. А потом вы мне сказали: «Слушай, я получил от Сангурского письмо, в котором он пишет, что пикадоры требуют боя быков». (Смех.) Вот видите, сам т. Блюхер смеется, а вы ответили Сангурскому телеграммой: «Боя быков не допускать, пикадоров унять». (Смех.) А что в переводе на русский язык пикадоры? Это, как говорят, травители быков. Вот он сам смеется: ну, какой же бык, Сангурский, против тебя! (Общий смех.)
Ворошилов. Так ведь то пикадоры, бык-то вы! (Общий смех.)
Федько. Помните, товарищ Ворошилов, я вам послал телеграмму в отношении Сангурского, который срывал строительство? Так вот по этой телеграмме, по поводу этого вопроса пикадоры требовали от Сангурского, чтобы он дал бой мне.
Стоит ли говорить, что публичный стриптиз и мазохистские выверты отважных героев гражданской войны и прославленных военачальников не уберег их от репрессивной гильотины.
Жизнь повеселившего нас сегодня, а участников совещания тогда – в 1937 году командармов 1-го ранга Белова и Федько, комдива Кучинского, Флагман Флота 1 ранга Викторова, как и многих других участников этого форума трагически оборвалась в 1938 году.
О заговоре Тухачевского я рассказывал в статье «Смертельная схватка паука со скорпионом».
В статье «Тухачевский, Блюхер, Егоров и другие. Такие разные дороги на эшафот» рассказывается какими разными дорогами пришли к эшафоту один из героев прочитанного Вами рассказа командарм Белов, а также маршалы Егоров и Блюхер, командармы Каширин, Дыбенко, Алкснис и как избежал расстрела Комкор, кавалер трёх орденов Красного Знамени, полный Георгиевский кавалер Елисей Иванович Горячев.
Не забудьте подписаться на канал. Вы об этом не пожалеете.