20 ноября.
Существует во все времена, стойкая порода людей произрастающих в маленьких, сереньких домиках. Они проживают отпущенный век незаметно, пристраиваясь на ходу в бесконечную очередь за валенками.
Они пожирают туман с манной кашей, пьют дождевую воду – жадно, с придыханием, выставляя кружку из окна. Ни одна капля дождя не должна пропасть, раствориться в почве, исчезнуть с лица земли. А сами они, люди - домики – исчезают незаметно, как будто их никогда и не было, зарегистрировано в паспортном столе, по месту фактического проживания. Как будто не рожала их мама в муках судьбы.
Если подчеркнуть особенность их поведения в прайде двуногих, выделить яркую линию из серых буден, выяснится – что никаких особенностей и нет. Они выше всех не прыгают, дальше всех не бегают, они цепляются за любую возможность полежать на диване, в углу, закрыть двери на все замочки, помолчать, посопеть, поспать. Маленькие люди – кладезь сюжетов, для вдумчивого писателя.
Маленький человек – ждет своего творца, не спеша, с расстановочкой. И он находит его в лице Чехова, Гоголя, Достоевского. То есть – лучшие представители рода писательского, обессмертили своим бойким пером – серого и неприметного товарища. А чем же он, сибарит и ленивец, восхитил светочей русской мысли? Властителей дум? Своей серостью, естественно. Серый зайчишка, а тоже человек, хоть и не с большой буквы.
21 ноября.
Найдена книга А. Мариенгофа «Роман без вранья». Вот письмо Сергея Есенина, написанное из Кисловодска в Харьков, в поезде – даме сердца. Привожу со слов Мариенгофа:
«Милая, милая Женя. Ради Бога не подумайте, что мне что-нибудь от Вас нужно, я сам не знаю почему это я стал вдруг Вам учащенно напоминать о себе, конечно, разные бывают болезни, но все они проходят. Думаю, что пройдет и эта.
Сегодня утром мы из Кисловодска, выехали в Баку, и, глядя из окна вагона на эти кавказские пейзажи, внутри сделалось как-то тесно и неловко. Я здесь второй раз в этих местах и абсолютно не понимаю, чем поразили они тех, которые создали в нас образы Терека, Казбека, Дарьяла и все прочие. Признаться, в Рязанской губ., я Кавказом был больше богат, чем здесь. Сейчас у меня зародилась мысль о вредности путешествий для меня. Я не знаю, что было бы со мной, если случайно мне пришлось объездить весь земной шар? Конечно, если не пистолет юнкера Шмидта, то, во всяком случае, что-нибудь, разрушающее чувство земного диапазона. Уж до того на этой планете тесно и скучно. Конечно, есть прыжки для живого, вроде перехода от коня к поезду, но все это только ускорение или выпукление. По намекам это все известно гораздо раньше и богаче. Трогает меня в этом, только грусть за уходящее, милое, родное, звериное и, незыблемая сила мертвого, механического.
Вот Вам наглядный случай из этого. Ехали мы от Тихорецкой на Пятигорск, вдруг слышим крики, выглядываем в окно и что же? Видим, за паровозом что есть силы скачет маленький жеребенок. Так скачет, что нам сразу стало ясно, что он почему - то вздумал обогнать его. Бежал он очень долго, но под конец стал уставать, и на какой-то станции его поймали. Эпизод для кого-нибудь незначительный, а для меня он говорит очень много. Конь стальной победил коня живого. И этот маленький жеребенок был для меня наглядным, дорогим, вымирающим образом деревни, и ликом Махно. Она и он, в революции нашей страшно походят на этого жеребенка тягательством живой силы с железной.
Простите, милая, еще раз за то, что беспокою Вас. Мне очень грустно сейчас, что история переживает тяжелую эпоху умерщвления личности как живого, ведь идет совершенно не тот социализм, о котором я думал, а определенный и нарочитый, как какой-нибудь остров Елены, без славы и без мечтаний. Тесно в нем живому, тесно строящему мост в мир невидимый, ибо рубят и взрывают эти мосты из-под ног грядущих поколений. Конечно, кому откроется, тот увидит тогда уже покрытые плесенью мосты, но всегда ведь бывает жаль, что если выстроен дом, а в нем не живут, челнок выдолблен, а в нем не плавают».
продолжение
подписывайтесь