Этот дом построили еще до нас. Бабушка шутила, что видела, как эти панельки возводились, как гудела улица и ходили мимо этой стройки люди, то ли встревоженные громкими звуками, то ли возбужденные — город как-никак строится.
Шутила.
Та же бабушка рассказывала и про полчища тараканов, что пришлось одолеть ей за жизнь в этой квартире, и про звуки ремонта — сейчас это нас утомляет, а тогда сообщало — жизнь бурлит.
В «сталинках» она бурлит до сих пор. Кто-то так и не смог расправиться с насекомыми, а чья-то квартира увидела уже не одно поколение и теперь наполняется детским плачем.
Мне эту квартиру оставила бабушка. Не уставала повторять, что я ее единственный внук, радовалась, что обеспечила меня крышей над головой во взрослой жизни.
Как я во взрослую жизнь вошел, так она и скончалась.
Да и квартира, если честно, за бабушкой хочет, в лучший мир. Есть у них, у квартир, этот лучший мир-то?
Поначалу мне даже девушку вести сюда было неловко. Мебель старая, с окон дует — все в вате да наспех наклеенном молярном скотче. Но она у меня понимающая, простая, сразу мне сказала — полгорода в таких квартирах живет, и сама я в такой выросла, чего ты стесняешься-то?
Комнату я прибрал честно — на первый-то раз! — а до кухни добраться не успел, пока решал, с чего начать, уже и Алина приехала. Я извинялся, а она хихикала.
Нам было так хорошо, что вскоре она приехала и больше не уезжала, осталась со мной в старой прохладной квартире, комнату в которой я убирал исправно, а на пороге кухни почему-то зависал. Задумывался, каждый раз подходил к холодильнику и рассматривал магниты, навезенные бабушкой из санаториев. Ну, такие санатории, в которых одинокие дедушки и бабушки отмачивают свои кости и играют в шахматы, обсуждая лекарства. По крайней мере, именно так я представлял себе каждую из картинок, косенько пропечатанных на магнитах.
Алина не ругалась никогда. Останавливалась в дверном проеме, смотрела на меня с улыбкой. Я считал всегда, что это улыбка умиления глупости, такая, с которой смотрят на падающих или поедающих песок детей. Она же всегда говорила, что это влюбленная улыбка. Пришлось поверить — перебороть ступор перед кухней все равно не получалось.
Девушка моя, Алина, поначалу сама прибиралась, но это занимало у нее так мало времени — мы отчего-то не трогали старые ящики, банки из-под выпитого компота ставили там же, где взяли, чистые и звонко звенящие друг с другом на нижней полке шкафа.
Мы даже о ремонте как-то не сразу задумались, а когда задумались, пошли на кухню — изучать поле работ. Тут-то Алина меня и поняла. Объяснить сам, что со мной творится на пороге кухни, я не мог, а в тот день я перестал объяснения придумывать, и теперь сам смотрел в карие глаза Алины с влюбленной улыбкой.
Мы простояли на пороге минут пять, все еще старательно делая вид, что высчитываем, сколько рулонов обоев понадобится. Сдались мы также синхронно. Дошли до холодильника, изучая магниты и смеясь.
На улице тогда как раз теплело, люди снимали с себя пуховики, прятались в уютные пальто и легкие шарфы. Мы стали открывать окно каждый раз, когда заходили на кухню, стали засиживаться на старых табуретках, рисовать на скатерти, которая видела еще бабушку. Создавали собственные «магниты». Всё чаще стали встречать рассвет, наблюдая за солнцем через старое деревянное окно нашей маленькой кухни.
Соседский ребенок снова плачет. Мы привыкли, что он для нас как будильник наоборот. Родители его встают, а мы ложимся.
Закрываем окно, наспех лепя отклеившийся малярный скотч, подтыкиваем вату между скрипящих деревянных рам. Алина смеется, вытирая ладонью осыпавшуюся белую краску. Пока она не видит, я убираю ложку, которой только что тыкал в вату, на место, к другим чистым ложкам, обнимаю ее за плечи.
Может быть, дело вовсе не в кухне, а в Алине, но я каждый раз зависаю на пороге и оглядываюсь, покидая кухню, чтобы убедиться — магниты все еще там, старики все еще играют в шахматы и обсуждают таблетки.
***
Эта квартира пережила не одно поколение, слышала детский лепет и последний вздох. Моему внуку тоже было неловко приводить туда свою девушку, но она лишь смотрит на него влюбленно, пока он представляет, как старики отмачивают свои кости, играя в шахматы.
И я никогда ему не скажу, что на самом деле мы играем в карты.
