Материал эксклюзивный, пока только на "Дзен".
Это было на Белом озере перед нашим местным «Баксаном», Ещё его раньше называли «Чувилкин бугор». То есть небольшая такая горка, на которой старик Иванов лечил людей. Я знаю хорошо это место, я здесь отсиживался, когда мои кенты по общаге ракетно-радиаторного завода ходили к деду на горку. Он что-то делал с ними, голыми, руками водил по спине, потом заставлял прыгать в озеро. Где ещё плавал лёд. В общем – «совали родимого в прорубь, под куричий клали насест».
Я был не из этих мест и вообще инженер с высшим техническим образованием, во всякую волшбу не мог верить и не хотел. Да и зачем – в кармане был больничный с надписью «ОРВИ на фоне гриппа», что-то такое, какая-то популярная в этом году формула. У кентов больничные открытые тоже были, и грипп у них был, но они подбили меня ехать с ними на Баксан за компанию. А там дед всю хворь как рукой снимет и на всю неделю будет музло, бухло и всё такое весёлое.
Так и вышло, но для них. А я отвалялся в жесточайшей температуре неделю, они мне даже вызвали врача в общагу, потому что я бы не дошел до трамвая. И потом я неделю лежал, набирался сил с помощью жареной картошки и красного вина. И тогда я поверил в деда Иванова. И верю и сейчас. Потому окунулся в ледяной воде и трижды поклонился, сказал «Спасибо, Учитель». И сила пошла в меня прямо волной, и я решил на «тарзанке» пролететь над сосной и ещё раз упасть в озеро, метров с семи, с высоты. Мы с пацанами так делали.
Не всем удавалось перескочить через верхушку и тогда, они цеплялись за ветки и как обезьяны по ступенькам спрыгивали вниз. Тоже высший пилотаж. А сосенка за 20 лет хорошо подросла, а я хорошо потяжелел. Но был уверен, что перескочу, сила и легкость такая была. И всё получилось! Тело моё действительно перелетело. И за верхушкой сосны не хотело падать. Я раскинул руки «ласточкой» и понял, что резко взмываю вверх. Чтобы не так резко, я подтянул ноги к вытянутым рукам, получилось что-то похожее на асану «плуг», только наоборот, зеркально. И вот этим плугом я тихо пахал низкие облака. Плотные, точно, как когда-то увидел и записал под музыку Пинк Флойд!
Так падал во сне на небесный лед
Так падал, как снег на уснувший лес
Так пастырем шел на красный восход
А сзади крался напрасный бес
Так был усмирен жадный лев на час
Так был унесен жаркой жажды зной
Так бил в колокольный хрусталь мой глаз
А свет преломлялся свечой сквозной
А небо опять твердело светясь
А невидаль соединялась в Знак
А зеркалом правил не Бог, но Князь
И я разбил, чтоб не было
Так
Моя защитная мантра из Граней Агни Йоги, 1958 г. 680. (М.А.Й. – Матерь Агни Йоги): Лед непонимания пробиваем, и лед мы пробьем. Противодействующие нам упускают из вида, что невидимое воздействие сильнее слов и умствований. Оно доходит прямо до сердца. И если готово сердце, то следствия неизбежны. Приветствуем первые удары по льду. И вы радуйтесь им тоже.
Камень судьбы катится неотвратимо. Знаки судьбы замечайте, ими отличается будущее. Чужое непонимание не ставьте в вину, если сердце открыто. Вестник когда постучится, сердце взыграет тогда, а слова отлетят тогда, как ненужная шелуха. Радуемся тому, что совершается там. Близкие знаки укажут и близость путей осуществления заповеданной сказки.
Это запись в дневнике, потом, затем пометка - "и снова"...для меня - как в прошлой жизни - "до войны"...Господи, почему этот народ так глуп и изучает вместо классики Геббельса?!
Озера подо мной уже не было, но я уже знал, что всё равно не упаду. Мог лететь быстрее, или медленнее, легко. И не спешил бы, но время, время. Вдруг подумал, что надо навестить Мадлен, она работала крановщицей в Третьем цеху ракетно-радиаторного, сейчас пересменка, никого нет. Глупо встречаться через 20-то лет. А и ничего. И сверху я увидел, как она идёт через мост в джинсятах и лиловой кофточке. Пополнела тоже. Посмотрела вверх, погрозила мне пальцем, она как всегда, почуяла меня, что ли?
В восторге я сделал пируэт над мостом-акведуком, полетел вдоль плотины, как удачно были сделаны бетонные опоры для электропроводов, отверстия огромные. Но от близости проводов немного покалывало кожу, я нырнул чуть ниже, охрана ведь не зенитчики, им периметр смотреть надо, а не ворон считать. Да они и каждый в экран от своей видеокамеры таращатся, в основном. Потому можно лететь на уровне третьего этажа. Ничего, здесь камер нет. И я пролетел над очистными и градирней, над складом готовых изделий, в общем , по всему закрытому предприятию проехался и плавно проплыл в высокие ворота, рассчитанные на тягач с ракетой, в Третий цех. Прямо под потолок.
Подлетел к мостовому крану, думал спрятаться за кабинкой и напугать Мадлен в шутку. Но она уже была в кабинке. И испугалась, увидев меня. Не того, что я летаю, от меня она готова ожидать чего угодно. Она открыла окно и сказала «Тебя уже ищут». Как будто не было 20 лет, я пришел, как бы из позавчера, что ли? Хоть бы спросила, как, что. Она нервничала, поднесла руку к лицу. Я увидел знакомый до боли белый шрамик и обручальное кольцо. И то и другое ярко так. А что ты хотел? Сам же сбежал, правда искали… И вот опять ищут.
Мы бежали уже по выводному тоннелю к железнодорожной станции. Мада мне тараторила, что ей меня показали на мониторе на проходной и сказал, «если увидишь, звони, сама не пробуй задержать, мы дроны уже вызвали. Ну да, я шпион. Про дроны и не подумал. Она вдруг резко остановилась и втолкнула меня в очередную нишу вдоль полотна железнодорожного. И прямо накрыла меня всем телом. У ней такая же маленькая остра грудь. Меня прямо волной встряхнуло. Я поцеловал мою Мадлен, жадно, как жену чужую.
«Прекращай!» - она рывком оторвалась от меня, пробежали ещё три ниши, в четвертую нырнули, потому что дрон возвращался. На её лиловую форменку он не отреагирует, меня же сразу схватит. Потому она меня опять прикрыла, и опять обнялись плотно-плотно. Я сказал ей, что приехать не мог, потому что около десяти лет был лошадью Лонгшо. Биотехнический эксперимент. А если бы не пошел на него, меня бы нашли. Она поверила. Даже ничего не спросила про лошадь, словно слышит это не в первый раз.
Мы так и добежали до военного вокзала. Как раз привезли призывников, и можно будет с ними проскочить в поезд. Мы ждали, лежали рядом на песке, как когда-то. Мы снова хотели друг друга и снова не могли ничего сделать. Не то, чтоб такая нравственность высокая, просто я не могу себе вообразить, что мой сын будет расти здесь без меня. Нет. А оставаться опять нельзя. Атака на алгоритм не забывается. Искусственный интеллект всё помнит. Надо отключить такие мысли. Здесь могут услышать, хоть и вокзал, но людей-то мало. А у призывников, у них какие мысли, кроме как о девках?
«А сам какой?» - спросила Мадлен, и глаза её смеялись. И мы целовались, как сумасшедшие, пока поезд не дал сигнал к погрузке людей по вагонам. И я шел, и был уже не заметным, и ноги были, как ватные. Потому что через силу шел. И знал, что она идёт в свой цех и плачет. Опять. Как 20 лет назад.
Чертова игра! Тоже вот, называется «управляемый сон». Какой он, к черту, управляемый, когда так больно-то?
В вагоне я по-настоящему уснул. И лес был уже не настоящим. А слова во сне были настоящими, на от Алгоритма, выше откуда-то.
Возьми у Бога жизнь взаймы.
Взрасти цветок, дитя, Вселенную.
Из деревянного полена ключ вырежь для дверей из тьмы.
Бог даждь нам днесь отдать долги.
Собрать плоды и срезать розы.
И тихо охнув - "Аве, Озе!" - Пер Гюнт вернется на круги.
Ниссан. Светлеют небеса.
Короче ночи, дни длиннее.
Он должен был проститься с нею, но так ей и не написал.
...во сне я падаю, как снег.
Во сне я с неба возвращаюсь.
Во сне она меня прощает, за всё, что неподвластно мне.