Здравствуйте, дорогие друзья!
Бывает так, что в огромном книжном шкафу, наполненном толстыми фолиантами в массивных переплётах, затеряется малоформатная брошюрка. Книжица маленькая, невзрачная, но очень нужная и важная. Когда говорят, пишут, вспоминают о кино умирающего СССР, о кино "перестройки", едва ли кто-то вспомнит "Запретную зону" Николая Губенко. Этот фильм - с виду неприметный - совершенно затерялся среди громких картин перестройки. На фоне буйного перестроечного кинодурдома, из которого на советский экран выбежали больные со спущенными штанами и окровавленными клыками, этот скромный фильм выглядит поразительно, даже пугающе здоровым.
Действие происходит летом 1984 года. Страшный ураган разрушил несколько посёлков в Ивановской области; погибли люди, многие остались без крова (это реальные события). Ураган прошёл; со скрипом закрутились явно ржавые шестерёнки государственной машины позднего СССР - началось восстановление. Кстати, эти самые шестерёнки режиссёр без затей изобразил напрямую в виде гигантской цементомешалки, сквозного символа фильма.
Пришла беда... Вот мы писали про фильм "В город пришла беда": в здоровом обществе беда объединяет. В здоровом обществе, как в здоровом организме, беда мобилизует все защитные силы, вызывает мощный иммунный ответ, способный справиться с любой болезнью. Но советское общество 1984 года уже не было здоровым; оно было тяжело, необратимо больно, и уже не бессимптомно, как, например, во второй половине 1970-х, когда мещанство и мелочность героев рязановских мелодрам ещё выглядели мило и даже могли вызвать симпатию. Нет, советское общество 1980-х годов было больно тяжело, с гноеточащими языками, которые спешно замазывались пудрой бодряческих лозунгов о "совершенствовании социализма".
Хорошо одетые люди, в двух шагах от людской беды играющие в теннис и танцующие под "Белую панаму", - вот эта язва. Уродливый шанкр разделения на рядовых и привилегированных, на "быдло" и "успешных", на "своих" и "чужих" уже выскочил на теле советского общества; он это общество и доведёт до летального исхода.
Не бывает чужой беды - вот знамя советского общества. В моем любимом фильме "Коммунист" будто казни египетские сыпались на великую стройку молодой советской страны - разруха, тиф, голод, пожары. "Советской власти теперь до всего дело есть!" - восклицает коммунист Губанов, и всем миром отстраивается сожжённая Загора. Советская власть - это не только электрификация. Советская власть - это, прежде всего, неравнодушие. Советская власть - это, прежде всего, преломление хлебов по человеческому, а не социально-экономическому счёту. "Мы для них чужие!" - безошибочно ставит диагноз старый музыкант Каланчёв, великолепно сыгранный И.М. Смоктуновским. Великий пианист, он абсолютным слухом своей души безошибочно почувствовал, что музыка жизни стала безнадёжно фальшивой...
Но Каланчёв немного ошибся. Лично он - не чужой. Он - по-детски влюблённый в своё дело, в искусство - советский, до мозга костей советский. На него смотрят как на маразматика: впрочем, всё равно он скоро умрёт. С одной стороны, Каланчёву действительно нет места в мире, где музыкой называют "Белую панаму". С другой стороны, Каланчёв никогда не умрёт; он будет жив, пока живо настоящее искусство.
Главная героиня - коммунист Третьякова - выписана негероически. У неё усталое лицо. Ей тяжело - надо продираться через вороха справок, через непролазную глухоту чиновников, - надо помогать людям. Третьякова тоже никогда не умрёт; потому что сострадание не вырвать из человеческой природы.
С горечью показан фронтовик Семён Акимович - ему не нужны ни льготы, ни деньги, ни почести за былые заслуги - ему, старому солдату, потерявшему на войне ногу, нужны только понимание и человеческое участие. Но жизнь жестока, и в позднем СССР память о подвиге фронтовиков скукожилась до размеров поздравительной открытки: "Тебя пустили на парад раз в год, ты там постоял - отдыхай, жди следующего парада...". Семён Акимович тоже никогда не умрёт - память о победном подвиге советского народа бессмертна; она переживёт и все современные игры в цветные ленточки и стишки "Спасибо деду за Победу!".
А дачники - эти заплывшие жиром, спрятанным под модными шмотками, - уже умерли. Умерли давно, под водочку на веранде, под разговоры о том, что нужно развивать "чувство собственности", под "Белую панаму". Умерли так умерли: кто их будет оплакивать?
Да, "Запретная зона" - это фильм-диагноз, фильм-обличение, но не только и не столько. Прежде всего, это советскй фильм, в котором есть главное - есть надежда и вера в человека. И вера эта оживает в образе казалось бы мёртвого дачника Неклёсова (Кирилл Лавров). Да, он в меньшинстве, он один "как Илья Муромец будет биться головой о стенку", он непонят - но он остался человеком, а это дороже всего.
Да, есть ещё один герой в этом фильме, которого нет ни в титрах, ни в сценарии. Это Ленин, который смотрит на всё происходящее с портрета и слушает, как треплют его имя, от которого к 1984 году остались только пять букв. Но буквально еще через несколько лет даже эти буквы будут так жечь героев перестройки, что те разом объявят Ленина евреем, женщиной и немецким шпионом - но это не поможет. Так зачем здесь Ленин? Его взгляд - немой укор всем обитателям высоких кабинетов, которые трижды успели отречься от его имени ещё до третьих петухов (1984 года). Впрочем, Ленин тоже никогда не умрёт, сколько бы его не хоронили.
А теперь два слова о том, что было после фильма. В народе говорят: "Правда глаза колет". Последний фильм Николая Губенко настолько правдив, что кинокритике он глаза попросту выжег - она не заметила фильма.
Вот что писал кинокритик Александр Фёдоров (маститый деятель мира кинокритики, лживый и лицемерный, как профессор Кузнецов из "Курьера" Шахназарова):
"Увы, благородному и актуальному замыслу не суждено было воплотиться в полноценное художественное произведение. На мой взгляд, вопреки авторским намерениям, на экране получилось нечто вроде бледной иллюстрации к газетной заметке. Схематичность сюжета, прямолинейность характеров, отсутствие живой атмосферы вывели фильм за рамки подлинного искусства. Разумеется, можно вослед Николаю Губенко гневно обличать "эпоху застоя", человеческую черствость, бездушность, соглашаться с ним в других социальных обвинениях, на которые он не скупится в своей ленте. Но, к несчастью, от этого она не наполнится художественностью..."
Обращаю ваше внимание, что художественность - не субъективная категория, она не оценивается по шкале "понравилось-не понравилось". Не знаю, что написал бы господин Фёдоров в 2021 году, но в 1988 году, когда была писана эта заметка, ему явно выжгло глаза. А вот гораздо более маститый критик, господин Марголит, судит о "Запретной зоне" с высот философского анализа "толстых и тонких в художественном мире Н. Губенко":
«Так пируют сильные мира сего во главе с Вячеславом Невинным (тоже толстяком) в «Запретной зоне»: на фоне общей беды».
Вячеслав Невинный в "Запретной зоне" не снимался. Бумажные глаза господина Марголита смотрели на экран, но видели что-то своё.
Несмотря на внезапную слепоту экспертного сообщества, фильм "Запретная зона" существует. Более того, это один из величайших фильмов перестройки - наряду с картинами "Кин-Дза", "Курьер", "Мать" Г. Панфилова и другими. Более того, в 2021 году эта картина не потеряла своего значения и продолжает задавать вопрос: "Сколько вы ещё так жить-то будете?"
Да, в прессе писали, что в 2020 году Николай Губенко умер. Не верьте этому - пока живы его фильмы, он тоже никогда не умрёт.