ветер по прогнозу усилился, но я этого не чувствую, думаю, что пижамные вечеринки устраивают от распущенности, пижама все-таки для нормального человека вещь интимная и сакральная, а эти и этого себя лишают, что у них остаются, какая загадка, какое личное пространство, которое они так любят и защищают, одинокие люди, ходят за ручку, играют в неприличные игры, а я их осуждаю что ли, нет, просто я бы ни за что бы не явился на вечеринку в пижаме, даже пьяным, я бы явился в шубе, в тулупе, в валенках, на худой конец в чем мать родила, в рубашке одной, но не в пижаме же, эта американская мода, не понимаю
любой роман я бы начал с описания погоды, очень хорошее начало, а главное, легкое, высунул нос на улицу и записал, а то вишь чего-то выжимают из себя, придумывают, когда за окном все ясно и написано
сидел я под краном и думал, выжимая из себя слезы, жалко мне было всех, хотелось чтобы все были счастливыми, о себе я почти не думал, хотя, кто знает, о чем я вообще думал, так было обидно, что нет никакой в жизни магии, одна физика да химия
у меня большая радость, нашел закрытые тапки, сейчас юго-западный ветер, прямо дует на меня, просачиваясь в щели окон, и сидеть за столом было неуютно, но я нашел резиновые тапки по форме схожие со средневековыми, деревянными башмаками, они прикрывают мои носочки от ядовитых ласк хладнокровного ветра, ползучего у меня под ногами
я шел по аллее, и загрубевшими, покрасневшими руками снимал этот ход, как будто бы я был внутри механических часов, и один мужик с собакой, с каким-то смешным тоном, издевкой, сказал мне или не мне вслед снежинкам: "Что здесь особенного. Зима". И "зима" у него прозвучало как-то скрытно-восхищенно, твердо, словно риторически, а я продолжал снимать, воображая из себя великого режиссера, ведь в этот момент никому и в голову не пришло этого сделать, ни одна красавица не делала селфи со мной
гуляя в метели, я заметил множество философских нюансов за собой и за другими, во-первых, к моему удивлению, когда я еще дома готовился к выходу в открытый космос бытия, я воображал, вот бы хорошо было на свиданку пригласить девку в метель, но она не может практически, как я, прислонившись к дереву, безобразно справить нужду, ей нужно будет искать укромное и сакральное место, но я простое существо, мимо прошла собачница, и я без стыда и совести, будто бы назло, отошел к кустам, думая, чем я хуже ее кабелька, но на деле оказалось, что гуляющих девушек я встретил больше, чем парней, парни все убегали от снега и были откровенно черны, но девушки, во всех этих теплых вещах, они были великолепны, изящны, я даже разглядел у некоторых щиколотки, выходящих из носков, которые поглотили глубокие белые кроссовки, все были одеты по-северному тепло, приталенные куртки, что фантомом желаний я не мог не объять их талии и проводить их до дома, шапки с вострым помпоном, я думал о горных ключах и нюхал их варежки, я был нагл и дерзок глубоко в своих исчезающих страхах, одна впереди была раздражена, но шла медленно и терпеливо, лишь обозолившись на не хотевший уступать грузовичок на пешеходном переходе, указав рывком на знак, я сразу же отправился в параллельные вселенные судеб и построил с ней отношения, проводил до дома и скромно ютился на пяточке, ожидая поцелуев, поженился, развелся, нашел другую, любовница была так себе, но мне нравился ее нос, я был удивлен, что так много девушек гуляло в этой метельной крупе, как в своей тарелке каша (в голове); и как хорошо, во-вторых, писать о прохожих, они не предъявят тебе потом, что ты использовал их образ без разрешения, не осквернил, я ведь не знаю даже их имен, они думали пройти мимо меня, а я забрал их в кармашек, как в детстве камешек; в-третьих, можно выходить в метель на улицу прямо спросони, не умываясь, снег умоет тебя и пробудит, можно даже выходить, не проснувшись, ты проснешься, единственное, главное, не засни пьяным, не умри, выживи, живи, и не смотри долго под ноги, сделай волевое над собой усилие и посмотри, как красива жизнь, как она мгновенна и быстра, утомись женщиной в голове; и не припомнить всего, остываю, устаю, томлюсь пельменем на сквозняке, закрыв себя, чтобы держать тепло, мои теплые руки преследовали этот мир, нагоняли, я замедлял шаг, чтобы не пугать лишних женщин
Диалог на улице:
-- Зима, вот это зима я понимаю.
-- Матом что-то не помню такую зиму.
-- Ваня, зима!
почему нынче наш современник не имеет привычки особой здороваться, да потому что исчезло это из культуры общения, человек затравлен сам собой, для него другой человек уже не чудо, не явление, а он сам, такой же ничтожный, мизерный, никому неизвестный, ненужный огрызок вселенной, он боится посмотреть на другого человека, да на себя он боится посмотреть, поэтому мы молча расходимся по своим углам и скучаем друг о друге, как о чуде, как о чем-то далеком, святом
я ни только не изменился, я стал еще прежнее чем был
ветер опять повернулся ко мне западом, из-под одеяла носа не высунешь, и как жаль, что ты купил во сне, нельзя принести в реальность, такие покупки делал, пошел гулять, но телефон как следует не зарядил, приехал в какой-то отдаленный район с египетскими скульптурами кошек да с некими восточно-буддийскими мотивами в очертаниях, начал их фоткать, а пухлая женщина, заигрывая со мной, все время лезет в кадр, буквально подпрыгивая, женщина со скулами, говорящая вроде как по-японски, тоже с низкорослой более скромной подругой, я сам в душе гном и с эльфами язык не нахожу, с драконами другое дело, но потом я по ее языку настоящему узнал, что она притворялась японкой, а так в крайнем случае эскимоска, я посмотрел на телефон и осел, хотел найти скамейку, присесть, но все скамейки имели следы куда-то ушедших алкоголиков, они оставили свои полные стаканчики, банки и неприятно мокрые следы, сесть было некуда, но еще был день, с обрыва открывался просторный городской вид отдаленных районов и парков, я завидовал сам себе, но с раздражающе-разряжающимся телефоном было гулять страшно, потому что я постоянно думаю о доме, телефон это связь с домом, так мужчина и женщину ищет, в надежде на то, что она станет его домом, его второй мамой, чего же я так поспешил и не зарядил как следует, и присесть некуда, на детские площадки стыдно чай не ребенок, ну двинулся в сторону каких-то набережных, после приятного заигрывания в кадре с японкой, все-таки внимание женщины всегда вдохновляет, народ двинулся со мной к пешеходному переходу, а там гулянья, связанные со свадьбой, и один мужичок разудалый кричит, а давайте устроим рокстрот, бабонька его, занимавшаяся когда-то танцами, поправляет, фокстрот, и весь народ, идущий на пешеходном переходе друг на друга, все в платьях и фраках, один я одет просто, начал танцевать фокстрот, ну как бы кто-то шел на них, а они назад и наоборот, то есть перейти дорогу нормально не получалось, но я перешел, кое-как сделал руками вид что танцую и спешу, набережные больше походили на Питер нежели на Москву, но я увидел кремлевские башенки и пошел к ним, по покатой крутой дороге свернул в густой парк, он был пустым и проходил под старыми замковыми стенами, и очень большими развесистыми деревьями, своими ветками гигантских брюссельских капуст отжавшими весь парк, и там так было темно, что я ходя, а еще было холодно как и наяву, дул северо-западный ветер, гундел, что не поставили фонари, что глаза не могут привыкнуть к темноте, вдали гуляла только одна одиноко-задумчивая девушка, она не взывала во мне интереса, потому что мне хотелось скорее убраться оттуда, темнота перемежалась длинными и широкими лунными полянами, я обернулся на луну, желая поглядеть на этот "фонарище", но она скромницей укутана в тучи ночи и выглядела вполне компактно, странно, я уже хотел сделать над собой усилие и полюбить этот парк, слева увидев необычный замок готического вида пестрящий бело-голубыми квадратами, это же из других эпох, как у арки-выхода ко мне подбежал узбек-охранник и буквально под ручку, делая вид, что помогает мне, выпроводил меня на улицу, на внешний периметр замка-парка, участливо спрашивая, какой готический вид, не правда ли, а как темно, вот здесь светлее, я откуда-то из кармана достал светлое американское желтое пиво, хлебнул и вспомнил про медовуху, ведь именно в этом парке мы с Вл. покупали медовуху, но я совершенно не помнил где именно, где-то во вьетнамском подполье, я двинулся обратно к выскочившему обратно узбеку, он только успел расслабиться в теплой своей каморке, я осторожно максимально скрытно убрал пиво в карман и пьяно издалека уже начал объяснять, что хочу в магазин купить медовухи, и когда я успел выпить, что чувствовал себя пьяно, какой-то бизнесмен вышел поддержать узбека, что такого магазина уже нет, но еще кто-то указал на дверь белого пластика, и узбек махнул рукой, ладно, мол, с тобой, иди, снял с себя ответственность за меня удальца, я шел длинными петляющими коридорами и дошел до медовухи, она была необычная, из какого-то древнего русского города, стоила то ли двести двадцать пять то ли сто двадцать пять рублей, я позвонил маме, она говорит, бери десять, я запутался в счете, сколько же это будет, еще ведь я что-то заказывал, это оказалось в сумке, я купил три, благодарно положил в пакет, не зная, правда, чему я радуюсь и как я буду это пить на морозе в темноте, придется пить дома, а дома не так весело, я пошел и проснулся, так нежно было под одеялом, и поверху меня, будто укутывая дул степной ветерок, мне не хотелось вставать, так было уютно, словно в любовной гнездышке спать, я вышел полный жизни, но все вокруг спали по своим норкам спрятались