Нашла в своих заметках, где-то между 2004-м и 2006 годами. Мне показалось сейчас, что дух того времени, Москвы, Питера, сумасшедшей жизни бедных торговцев текстами в этом сохранился. Сейчас все по-другому.
Они проснулись утром, когда солнце уже встало и скрылось за низкими грозовыми тучами. День обещал быть странным, один из тех дней, что случаются раз или два в году и сулят перемены и неприятности. Перемены, иногда и хорошие. Но их ждать не стоит, лучше верить, что день сулит то, что надо пережить. Когда мать на кухне уже заваривала чай, зазвонил телефон, в этот момент дочь стояла в ванной, вытирая лицо и с удивлением рассматривая не только темные круги под глазами, но и несколько царапин. Еще одна тяжелая ночь. Чем больше она спит, тем хуже ей становится. И то, что уже десять утра, означает лишь, что до вечера времени меньше, чем если бы сейчас было восемь. Уже несколько дней она не выходила из дому, надеясь, что за это время успеет дописать обещанные тексты. Они свинцовой ношей давили на мозги и на руки, отчего писание, клацание по клавишам клавиатуры превращались в сущую пытку. Несколько страниц ежедневно, медленнее, чем ожидалось. Кем? – Ею и заказчиками. Опять зазвонил телефон. Мать недовольно заглянула в ванную: ты будешь подходить? – Меня нет, хотелось сказать, как обычно. Высветившийся номер означал, что звонит кто-то из своих, память отказывалась так быстро назвать имя звонившего, но номер был знаком. Значит, сочинять, что ее нет в городе, бесполезно. Только вчера вечером она вернулась из клуба, куда пришлось поехать по настоянию постоянного заказчика.
Возможно, в эту щелочку между не-выходом из дому (срочная работа) и вчерашней вылазкой сейчас и заползало беспокойство. Возможно, еще вчера звонили из-за текста и мать, решив, что не представившийся голос, интересующийся, почему ее нельзя позвать к телефону, это неважно, просто забыла передать ей, что были звонки. Она еще раз вытерла лицо, размышляя и наблюдая за своим отражением, может ли ее состояние быть последствием двух мартини накануне или это тяжелый давящий летний день, или опять эти сны.
Телефон перестал дребезжать, она взялась за щетку для волос и, задев рукой скулу, ощутила острую боль. На коже ничего не было. Она уже несколько раз начинала побаиваться, что с памятью случаются неприятности (провалами их называть совсем не хотелось), но вчерашний вечер не давал повода усомниться в том, что было что-то, чего она не может вспомнить. Ни косячка, ни водочки. И все-таки боль в скуле.
За вечер в клубе она ни разу не выходила из зала ни в вестибюль, когда остальные, оставив скомканные салфетки на холодной скатерти, выходили встречать вновь прибывших, ни в туалет. Это то еще местечко, как-то после бурной ночи рассказывала ее университетская подруга, шкура питона из мелкой мозаики, скользкая и неустойчивая, что пол, что стены, и эти блядские зеркала во весь потолок. Она отсидела с бокалом за столом положенные часы, отсчитывая в уме минуты, после которых вежливость неизбежного прихода по приглашению заканчивалась и можно было, сославшись на здоровье матери, быстро ретироваться. Она знала, что обычно говорят после ее ухода, знала она и эти жалостливые взгляды женщин, с ужасом прикидывающих в уме, что было бы не легко искать местечко вне дома всякий раз, когда в конце вечера хочется остаться с собеседником до утра, и хохоток мужчин по поводу оранжереи, где цветочек не только вырос, но скоро засохнет. К счастью, эти, за столом, никогда не были у нее, и даже не представляли, что ради книжных завалов и отдельного рабочего кабинета в их маленькой съемной квартире она уже несколько лет спала с матерью в одной постели, правда, огромной, и, несмотря на два маленьких женских тела, совсем пустой.
Утренний чай прошел, как обычно, в полном безмолвии, нарушаемом только звуком бьющейся о тонкую стенку чашки струйки чая.
– Ты слышала ночью соловья?
– Нет.
– Сегодня ты дома?
– Да.
Вопросы, как обычно, задавала мать.
– Когда сдача текста?
Вот этого вопроса она не любила никогда. И никогда не могла набраться воздуха ответить, настоятельно и резко посоветовать никогда не задавать этот вопрос. Ее молчание сегодня утром только подлило масла в огонь.
– Ах так, ты даже не хочешь разговаривать со мной. Мы все страшные индивидуалисты, так и сыпятся семьи, когда муж приходит с работы и утыкается в свою газету!
Она удивленно оторвала глаза от книги. Удивленно и обреченно, зная наверняка, что сейчас начнется. До ночи оставалось на час меньше.
– За окном красиво, – сказала она после еще минуты молчания, – красиво и тревожно, как когда-то дома. Ты не находишь, что эти деревья у горизонта похожи на большие деревья у реки, когда я была маленькой?
– Тебе совсем нельзя было там гулять, у тебя начинался приступ аллергии, и приходилось прихватывать тебя на руки и бежать, чтобы машина успела довести до дома, а потом отмывать от пыли.
– Но мы же все-таки выезжали туда, правда, совсем редко. Ты помнишь стадион у старого русла реки? Тот, с потрескавшимися каменными вазонами арки входа? А еще эти дорожки, пыльные, с высокой травой по сторонам, и свечки тополей через каждые пять метров. Помнишь, мы с моим братом, твоим племянником, бегали на перегонки, договариваясь, что бежим до пятого или шестого тополя?
Да, это было четверть века назад.