Январь 2021
Мастерская художника, ЦТИ «Фабрика»
Москва, Переведеновский переулок
Пролог:
ИП – У меня, кстати, к тебе у первого вопрос. Один вопрос всего: почему стрит-арт вчера?
– Потому что я делаю фото –выкладываю и он уже вчерашний.
ИП – Ясно, в этом смысле
– А ты как думал?
ИП – Я думал глобально, что он вчера.
– Настолько вчера, что он умер? В каком-то смысле, да, всё меняется.
СТРИТ-АРТ ЖИВ
– В 2008 году ты делал выставку «Русский стрит-арт мёртв», считаешь ли ты, что русский стрит-арт продолжает быть мёртвым, или все-таки есть шансы на реанимацию?
ИП – Вообще, это было внутреннее ощущение у меня, как у художника. Ну и как у исследователя. Реанимация, конечно же, была. Я в своей книге описывал, что реанимация пришла с протестным движением – уличное искусство приобрело некое новое звучание. В том числе Радя появился, как художник. И был ряд других авторов. Началась вторая волна и перерождение именно уличного искусства (прим. – если говорить про граффити в России, то там вторая волна начинается в 90-е), но и потом, это перерождение начало приобретать какое-то новое качество уже за счет институциональных проектов. Новая инфраструктура – Стрит-арт музей, Биеннале уличного искусства дали возможность проявиться уличному искусству в новом качестве.
Сложно сказать, стрит-арт жив или нет. Просто приобрел какой-то новый формат, несколько иной от первоначального. Раньше мы выходили на улицу потому, что мы хотели это делать, а сегодня все больше и больше людей работает на улице под влиянием от институциональных проектов, ощущая интерес к этому движению. Художники уже воспринимают улицу, как ступень в карьерной лестнице.
– Они видят возможности.
ИП – Да, когда мы начинали в нулевые, то не видели возможностей, потому что их просто не было. Поэтому такие художники, как Женя 0331с, Гриша, Дима Гред, Добрый, которые начинали больше 10 лет назад, они совсем по-другому относятся к улице, и у них совсем другого рода работы. В них чувствуется искренность что ли.
– Стрит-арт в Европе тоже мёртв?
ИП – Конечно мёртв, я это описываю и в русской, и в английской версиях своих книг. И это не только моё мнение. Стрит-арт конца 90-х – это большая волна и множество художников во всем мире. Что это из себя представляло? Прежде всего – отход от шрифтовых композиций в сторону фигуратива, так называемых логотипов, дизайнерских элементов, в сторону сюжетной линии. Уличное искусство начало меняться в середине нулевых. К 2010 году оно стало расти будто «на стероидах», начало принимать монументальную форму, это как раз тот период, знаменующий смерть стрит-арта, как практики низовой, самоорганизованной и неинституциональной.
Есть такой британский антрополог Рафаэль Шактер ( Rafael Schacter ), в 2016-м он курировал выставку в Стрит-арт музее, в которой я участвовал вместе с Брэдом Дауни ( Brad Downey ) и ещё 20-ю художниками со всего мира. Рафаэль издал несколько книг, и в них как раз он описывает, что стрит-арт умер в 2008 году, он отслеживает этот процесс с момента открытия проекта Street Art (23.05-25.08.2008) в Tate Modern museum в Лондоне.
Тогда в музей пригласили шесть уличных художников: Blu из Болонии, Faile из Нью-Йорка, JR из Парижа, Nunca и Os Gemeos из Бразилии, Sixeart из Барселоны, и они сделали работы на фасаде музея – большие монументальные росписи. Это дало толчок к тому, чтобы уличное искусство начало развиваться именно в таком формате. Все увидели: «Вау, оно может быть таким большим». Не просто наклейки и плакаты какие-то, а это может работать как инструмент для благоустройства города, для привлечения туристов. Все начали это использовать по всему миру. Начало появляться большое количество фестивалей именно монументального уличного искусства. А у меня, интуитивно, то же самое ощущение возникло в России.
В 2008 году это ощущение смерти стрит-арта у меня появилось из-за того, что в 2006 году прошел фестиваль – «Граффити Винзавод» (20-22 апреля 2006 года), годом позже фестиваль «Роза Мира», где было сделано 12 фасадов в Лосиноостровском районе между улицами Янтарная и Изумрудная. То есть в Москве начали происходить похожие события, но в меньшем масштабе. В общем, я интуитивно это выразил в формате групповой выставки.
Относительно недавно, два-три года назад, Рафаэль выпустил статью, а потом и в своей новой книге Street to Studio указал, что период стрит-арта окончен. Сейчас он пытается определить какую-то новую терминологию – так, например, монументальную роспись он называет неомурализом. Он также вводит понятие интермурализм – туда он включает художников, которые все еще работают в городском пространстве, но уже выработали свои авторские тактики и приемы. Такого рода художники работают и в галерейном пространстве, но их практика тесно взаимосвязана. Например, он причисляет к этому явлению Брэда Дауни, который делает в городском пространстве какие-то странные штуки (интервенции), а в галерее, если ты посмотришь, то находишь с ними взаимосвязь на уровне идеи и общего подхода. В то же время и я стараюсь работать в похожем ключе. Мои виниловые сетки, срезанные баннеры, какие-то фрагменты кирпича, документация, тоже как бы связывают мои студийные работы с городским пространством. То есть для меня это некое переживание города, выраженное в новой форме – в форме объекта.
Поэтому – да, стрит-арт умер, и умер глобально. Но он перешел в некое новое состояние и качество.
– А существуют ли различия между русскими и западными художниками? Или есть общемировые тренды?
ИП – Общемировые – все стремятся к монументальной форме. У нас я выделяю специфику, мы в свое время еще с Мейком (Антон Польский, соавтор partizaning . org ) обсуждали, что в России уличное искусство логоцентрично. Оно часто базируется на тексте, так как у нас сильная традиция, которая идет от концептуализма и литературы. Вообще, глобально Text based Street art достаточно развит, но у нас он привязан к локальной специфике и в основном выражен на русском языке. Думаю, это связано с литературоцентричностью нашей культуры в целом. Вот допустим, у Тимы Радя – политические или поэтические посылы, но они всегда на русском языке, кроме, конечно, Future , которое для меня остается загадкой до сих пор.
То, что другие художники создают, Владимир Абих, например, заигрывает с какими-то русскими пословицами, вот это всё: «На стену лезь» или «Лучшие годы», которые уплывают. Это же все именно про русский язык. Слава Птрк может сделать подобное высказывание, Миша Маркер, Илья Мозги, Максим Има, Кирилл Кто.
У нас в основном на русском языке надписи видимо еще и потому, что мы до сих пор не осознаем себя, как часть глобального мира. Мы обращаемся не к глобальной, а к локальной аудитории – в этом наша специфика.
– Мёртв, да?
ИП – Ну вчера же всё. У тебя же тоже всё вчера.
КТО ТАКОЙ ИГОРЬ ПОНОСОВ
– Скажи мне пожалуйста кто ты сейчас? Игорь Поносов – он кто?
ИП – Художник и теоретик уличного искусства.
– Теоретик уличного искусства?
ИП – Ну да, я же книги пишу. (На момент публикации Игорь издал: Искусство и город , Russian urban art и три книги Objects book , выступил соавтором и редактором Энциклопедии российского уличного искусства).
– Вот, например «Энциклопедия уличного искусства» – она вся написана тобой?
ИП – Нет, конечно. Там много написано мной, но работа велась сложным образом. Была редколлегия, были привлечены авторы, в начале я вообще не участвовал, меня привлекли уже за доработкой. На момент моей активной включенности большая часть работы была сделана Мартой Пакните – на тот момент она работала в Артмоссфере.
– Как туда попадали художники?
ИП – Была редколлегия, в которую входил я, Сабина Чагина, Юля Василенко, Кирилл Кто, Мейк, Володимер, Дима Аске. В процессе наших встреч был составлен список художников, который стал скелетом Энциклопедии. По этому списку рассылались анкеты каждому художнику, которые заполнялись самими авторами и на основе этих ответов уже писались тексты. То есть список сформирован коллективным образом. Кстати, мы взяли дополнительно порядка тридцати интервью, но они не вошли, потому что это такой же объем, как вся энциклопедия сейчас. Там каждое интервью страниц по 50. И если когда-то и будет переиздание, то скорей всего с интервью.
– У меня складывается впечатление, что комьюнити, именно то комьюнити, про которое все рассказывают, не существует.
Я говорю со своей колокольни, но ведь индустрия – это не один человек, её создает много людей. В каждом городе есть стритхантер, который фотографирует, выкладывает, делает пост, и тратит свое время, по сути, будучи медиумом для художника.
Часто именно хантеры создают узнаваемость и формируют ответ от аудитории.
Например, Александр Янг создал подкаст – это большая работа, работа на энтузиазме. Тратятся огромные силы, но от сообщества, для которого это создается, или которое подбрасывают к аудитории таким образом, нет поддержки. Почему?
ИП – Я думаю, что сообщество сильно изменилось. В нулевые, конечно, оно было совсем другим, оно было замкнуто само на себе. Абсолютно всё делалось на энтузиазме. Конкретно сейчас есть определенные перспективы, для чего ты это делаешь. Есть биеннале, где ты можешь выставиться, стрит-арт музей и проч. Ты можешь продать свои работы на аукционе, есть маркеты, ярмарки, онлайн площадки, то есть появились инструменты для монетизации, для представления своих работ в другом пространстве, не только на улице.
В нулевые этого не было и все организовывалось самими художниками, в том числе выставки. Аукционов никаких не было. Никто не интересовался приобретением работ. Книги издавались самими художниками и всё выстраивалось самими участниками сообщества, поэтому оно было крепче. Была тотальная самоорганизация.
Лично я вкладывал свои деньги в выставки, которые организовывал. В книжки, которые издавал. Это все были мои деньги, которые я зарабатывал в офисе, где я работал вплоть до 2012 года. И я сознательно не хотел зарабатывать на искусстве, разделял эти деятельности, но теперь все изменилось. После Партизанинга я начал воспринимать моё хобби как профессиональную деятельность. Я осознал, что искусство может быть моей профессией. И это на самом деле не так легко-то далось в личностном плане, так как никакой особой поддержки со стороны родителей, например, я не видел. Ни материальной, ни моральной – для них это все было странным (собственно, так и остаётся и сегодня). Это я к тому, что путь оказался непростым, но очень увлекательным.
В двухтысячных многие художники хотели сделать свой журнал, книгу, но сделали это единицы – далеко не у всех хватала запала, к тому же средства на издание было найти куда сложнее. Нужно было вкладывать либо свои, либо искать рекламодателей.
Журналы нулевых:
Spray it (выходил с 2001г.) один из первых полноцветных журналов,
У’лица (2003), который в 2005-м трансформировался в Code Red ,
Iron Curtain (2007-2008),
Objects (2005-2008),
нижегородский журнал Urban Roots (2006-2012).
В нулевые художники встречались в реале, показывали друг другу фото своих уличных рисунков и граффити, напечатанные на бумаге, показывали друг другу скетчи. Таким образом проходило общение. А сейчас вроде бы находимся в одном глобальном пространстве, но по факту все отдалены друг от друга. Субкультур тоже не стало, как таковых, поэтому и действительно устойчивых сообществ нет.
– Партизанингу 10 лет, он как-то изменился за это время?
ИП – Да, он прекратил свое существование. Сегодня у нас уже у каждого своя персональная история – и у меня, и у Мейка. Но в свое время Партизанинг оказал колоссальное влияние на наши жизни. Не только в творческом плане, но и вообще, жизнь у нас поменялась кардинально. Со многими людьми познакомились, с кем-то наоборот разошлись. Мне кажется, что тогда витало в воздухе то, что Москва требовала изменений. Плюс у нас были свои внутренние переживания, что город нам не принадлежит, он заставлен автомобилями, в нем невозможно было себя комфортно ощущать ни пешеходу, ни велосипедисту. Мы тогда активно ездили на велосипеде, поэтому мы, по сути, выражали накопленное недовольство и свое переживание городского пространства. Я как художник, да, и как гражданин, всегда стараюсь от этого отталкиваться. Все через себя пропускаю и если высказываюсь, то только на те темы, что меня действительно беспокоят.
В 2010 году, когда все начиналось, я работал в банке, а Мейк работал в The Village . Повестка городских изменений была настолько горячая, что как только мы делали какую-то акцию и постили у себя в Фейсбуке, то нас сразу же приглашали журналисты, брали интервью, со стороны медиа был суперинтерес. Даже не знаю, сколько интервью дал каждый из нас за эти годы, сложно посчитать. Это был увлекательный период нашей жизни и очень важный опыт лично для меня.
Тогда я работал в банке и не афишировал, чем именно занимаюсь. Но если ты на телике, то тебе начинают коллеги задавать неудобные вопросы. Помню, у нас у охранника был телевизор, как у каждого охранника, наверное. Как-то он на выходе мне говорит:
– А я тебя сегодня видел в телевизоре.
– Да нет, вы, наверное, ошиблись, – говорю ему я.
Последний год в банке (2011-й) был для меня крайне депрессивным, я сильно переживал, что занимаюсь не тем, чем хочу. Но не было другого пути, потому что мне нужны были деньги на аренду квартиры, еду и проч. Помню в какой-то момент приходит из другой комнаты сотрудник и говорит: «А я тебя сегодня видел в утренней программе Москва 24, ты вообще, чем занимаешься?», пришлось рассказывать. На меня стали странно как-то посматривать и в какой-то момент я подумал, что всё – хватит. Я ушёл в отпуск в горы, в Киргизию. Там мощные горные реки, ледники и вулканические озера. Очень красиво. Когда вернулся, сел за компьютер, то понял, что больше это рабочее место видеть не могу. Неделю, наверное, помучался, подал заявление и ушел.
– Не жалеешь?
ИП – Нет, но иногда бывает ностальгия накрывает – думаю, вот было бы классно посидеть в офисе. Коллеги вокруг, все в костюмах. Сидишь просто за компьютером.
– Как сейчас ты строишь свой день?
ИП – Как человек-институция. Я ведь и выставки курирую, и работаю с архивами, издаю книги, читаю лекции, провожу курсы, ну и я художник одновременно. В общем – всё сам. Поэтому, конечно, мне нужно себя самоорганизовывать. У меня есть свой внутренний директор, с которым я иногда не нахожу общий язык, но стараюсь. Обычно я по 2– 3 больших проекта беру одновременно.
- Что такое «большой проект»?
ИП – Книга, персональная выставка.
Сейчас я работаю над переизданием книги «Искусство и город».
Ещё большое дело – это собирание архива для Гаража, буду сдавать его весной.
– Ты собираешь только по уличной движухе?
ИП – Да, причём только по московской.
Затем я готовлю новый курс в Британской школе дизайна. Вместе с Сабиной Чагиной и Атмоссферой запускаем курс на базе Школы современного искусства. Это будет 3-х месячный курс, он будет связан с тем, как найти себя в художественной и продюсерской, кураторской деятельности. Сабина будет отвечать за продюсерский курс, я за художественный, хотя в той или иной мере мы будем в обоих блоках, будут приглашенные преподаватели.
Ещё, время от времени я делаю мастер-классы, практические семинары. Они состоят из того, чтобы открыть восприятие города в новом ключе. Знакомлю с методами, как можно анализировать городское пространство. По факту это имеет большой эффект. По отзывам слушателей, они после первого практического семинара переворачивают свое восприятие города. Задания могут быть максимально простыми.
А так задач много, поэтому моим расписанием управляет календарь. Я встаю с утра, смотрю какой у меня запланированный распорядок дня и ему следую. Так что меня никто не организовывает, держу сам себя в тонусе, и только так добиваюсь продуктивности. Мой внутренний директор следит за моим рабочим днём, вот сейчас, например, я много всего набрал и приходится работать по субботам. Обычно у меня пятидневка.
– Какие города тебе нравятся?
ИП – Петербург мне нравится. Там атмосфера кажется более свободной, что ли. Опять же, там проще организовать свое дело. В последнее время я все чаще думаю про свое публичное пространство с книгами и архивом. Но нельзя рассматривать город в отдельности от контекста, от культурной инфраструктуры. Я не могу уехать в деревню, например, и быть там счастлив, потому что мне все-таки нужен город, инфраструктура. Поэтому часто я не могу рассматривать никакую другую страну. Потому что неизбежно возникает вопрос: «Что я буду там делать?». Вот если появится какое-то конкретное дело – работа в музее, например, то я бы поехал с удовольствием туда поработать. У моего друга в Париже Кристиана Омодео книжный магазин по теме уличного искусства, граффити, стрит-фешн, фотографии, все тематическое и узконаправленное. Пространство с зонированием на магазин и зал, где можно лекции читать, плюс архив, библиотека, куда можно записаться и посмотреть редкие книги. Наверное, какой-то такой формат мог бы быть и у меня. Кажется, Петербург для такого идеален, может быть это будет кабинет-мастерская, что-то в этом роде.
– Что-то похожее говорил про Инвалид хаус Костя, ты как к новым уличным относишься?
ИП – Нормально отношусь. Ребята заигрывают с темой авангарда, часто их призывы будто бы выдержки из футуристических манифестов – вдохновляются. Они также переосмысляют опыт Тимура Новикова и объединения Новые художники 80-х. То есть, Новые Уличные я воспринимаю как оммаж к Новым Художникам. В свое время Новые художники критиковали, подрывали авторитеты в искусстве, то есть практически то же самое, чем Новые Уличные занимаются и сейчас, но в контексте уличного искусства. И в принципе, это нормально, потому что для художников, которые «новые», как о себе заявить? Нужно подорвать уже сложившиеся авторитеты в первую очередь, нужно доказать свою новизну. Однако для меня в этом нет ничего нового.
Я и сам подобное проходил в середине нулевых, так как не был воспринят московским граффити-сообществом. Когда я приехал, я, естественно, не был участником местного граффити-сообщества. Приехал я в Москву в 2003 году и почти сразу открыл сайт, начал книжку издавать, декларировал новые направления в граффити, ну и все прифигели.
– В 2004 г. ты какой открыл сайт?
ИП – V isualart i facts.ru – это был сайт, посвященный Стрит-арту. Вообще, в России на то время понятия «стрит-арт» не существовало. То есть, на тот момент у нас делали в основном шрифты, а я говорил: «Меня интересует всё, что не шрифты». Я начал это развивать, популяризировать и конечно ряд деятелей, Дима Аске и Оскес, например, еще ряд художников меня критиковали. Тогда это происходило в ЖЖ (живой журнал), помню, что они меня всячески поносили. Это было задорно.
В то время мы придумывали разную шуточную терминологию, например, граффитчиков мы называли графинчики, а когда ты шёл рисовать на улицу, ты мог сказать: «Я пошёл брейк танцевать» или «Рэп читать». То есть это было всё в шуточной форме, как будто мы все занимаемся хип-хопом, хотя уже тогда было понятно, что граффити и уличное искусство к хип-хопу отношения не имеет.
«Хип-хопом» могли называть именно шрифтовые граффити как пережиток – то, что утратило актуальность. Так что «новая» терминология НУ – это тоже самое. Просто уже 15 лет прошло, а ребята не знают истории движения, так как они не участвовали в его формировании. Думаю, это просто новая волна, как раз и есть самая, что ни на есть «уличная волна».
Мне, кстати, термин «уличная волна» сразу не понравился. Однако теперь понимаю, что «уличная волна» – это те художники, которые появились после того, как возник интерес и институциональная инфраструктура ближе к середине 2010-х – это музей Стрит-арта, Биеннале «Артмоссфера», Форум, премия и проч. То есть, «Уличная волна» в какой-то степени инициирована этими институциями и событиями. В «волну» входят те художники, которые начали работать на улице в 2013-2014 гг., но эта «волна» скоро пройдет и будет гладь. Вот тогда можно посмотреть, кто будет на поверхности. Не исключено, что многие уйдут в галерейное пространство.
– Что такое уличное искусство сегодня, на что подразделяется и ответвляется?
ИП – По-прежнему есть теги, наклейки, по-прежнему есть трафареты, все это существует и сегодня, просто это не имеет веса как раньше. Появились и пограничные жанры, «Городские интервенции», например. Про них я пишу в книге «Искусство и город», это такие междисциплинарные акции. Например, то, что мы делали в Партизанинге, невозможно причислить к уличному искусству, к искусству вообще. Возможно, к активизму, но так или иначе это что-то на границе урбанистики, дизайна, активизма и искусства. И на самом деле это хорошо, когда нельзя вот так охарактеризовать четко, потому что это дает некую свободу в интерпретациях в последующем.
Ещё есть партиципаторные практики с вовлечением людей – например, когда делают уличную работу с участием горожан, либо как-то учитывают их интересы. Но в России этого практически нет. Можно привести в пример Кирилла Кто. Он раньше всегда находился в диалоге с прохожим, охранником, зрителем. Мог добиться того, чтобы охранник ему помогал что-то создавать на улице нелегально. Иногда Кирилл интегрировал какие-то комментарии людей в свои работы.
Мне лично больше нравится экспериментальный и изобретательский характер в искусстве. Я ценю те работы, которые сообщают мне что-то новое. Например, я вижу какую-то визуальную форму, и думаю: «О, это интересное сочетание материалов и форм». Или какую-то искрометную мысль художника, высказывание, которое открывает мне новое знание, наводит на размышление.
– Есть примеры?
ИП – Больше всего я вдохновлен Брэдом Дауни, у него как раз очень изобретательский подход в искусстве. Он основан на том, что ты берешь и что-то переворачиваешь, добавляешь – и это уже выглядит интересно. Или это становится каким-то оммажем к существующему произведению, например.
– Кто тебя удивляет на улице?
ИП – Сложно сказать. Да, мало кого вообще встречаешь на улице. Вообще, чаще всего вижу работы Димы Греда или Стаса Доброго. Действительно те, кто работает много, видимо. Олега Кузнецова видно, мне нравятся человечки, которых он делает. Или какие-то новые ходы, которые он придумывает – они часто остроумны. Матвей Кайф, я его тоже встречаю на улице. Хорошо, что они делают – молодцы. Но серьезно пока воспринимать не могу. Фак, конечно, но он только тегает.
– Не только, он много делает на Лайнах.
ИП – На лайны не смотрю, я там не бываю.
– Как ты относишься к графферти?
ИП – Никак не отношусь, я не знаю, что это такое.
– Веришь ли ты в Бобоянг?
ИП – Что это за вопросы? Паша Безор попросил задать? Я не знаю, ни что такое Граферти, ни Бобоянг. Я тебе уже рассказывал, что в свое время мы тоже придумывали какие-то смешные названия, но это на самом деле какая-то больше подростковая забава по подрыву устоявшихся авторитетов и по попытке придумать что-то новое. Но по сути, кроме названия ничего нового там нет. Пускай работают дальше, приходят к новым формам. Я позитивно отношусь к тому, что они делают. Это классно, но пока достаточно времени не прошло, чтобы воспринимать это серьезно.
– Все хотят быть четко встроенными в ряды устоявшихся теорий?
ИП – Они, наоборот, не хотят, поэтому и придумывают, чтобы никто не мог описать. Они же придумали, пускай и описывают.
– Существуют стадии трансформации имени у уличных художников?
ИП – Сначала никнейм, а потом художники переходят на имя и фамилию. Наверное, это связано с тем, что сначала ты на улице делаешь анонимно, придумываешь никнейм, а в публичном поле в этом смысла уже нет. Могу про себя сказать. В какой-то момент мне захотелось использовать свою фамилию и имя.
– А какой у тебя был никнейм?
ИП – У меня было несколько никнеймов, как и у многих, наверное. Например, был MOS67 , когда я делал граффити. Честно говоря, непонятно как эти никнеймы рождаются. Видимо просто удачно складываются буквы друг с другом. Например, можно проследить, что у многих граффитчиков никнеймы довольно часто заканчиваются на К или R потому, что ими удачно можно закончить тег или кусок. Можно написать со стрелкой, с завитушкой какой-нибудь.
- Ты делал куски?
ИП – Делал, конечно. Но сегодня они мне не нравятся. Они так себе если по технике. Я никогда не мог себе позволить много бомбить, видимо поэтому у меня так и не набилась рука на граффити. Я постоянно работал, что-то делал помимо: открывал сайты, издавал книжки, организовывал выставки.
- А когда ты начинал, кто вдохновил?
ИП – Меня вдохновлял хип хоп, экстремальные виды спорта. Брейк-данс, всякое такое. Я слушал рэп в 90-е – тогда это было интересное андеграундное звучание. Были такие содержательные композиции, сейчас я понимаю, что рэп сильно на меня повлиял в то время. Это заложило во мне какую-то определенную философию, подход к жизни, что ли, помогло выработать критический подход к жизни.
– Кто из новых тебе нравится?
ИП – За новыми я не успеваю следить, у меня не хватает времени. Да и что за ними следить, пускай подрастут, поднаберутся сил, потом уже будет смысл обращать на них внимание. Если говорить про анализ, и кто включается в мое поле исследования/наблюдения, то у меня всегда был такой взгляд на уличные практики: я даю выдержку каждому художнику, лет 5-6 хотя бы. Смотрю, как практика будет видоизменяться, и вообще останется ли художник на улице. Потому что многие же уходят, мигрируют – в галереи, иллюстрацию, дизайн, менеджмент, куда-то ещё. Поэтому смысла за всеми следить нет, а 5-6 лет – это не серьезно в контексте какого-то творческого пути в искусстве.
– Тебе не кажется, что от уличного искусства остался Тэг?
ИП – Всегда было так, тэгов больше производится, потому что их легче делать. Написать что-то проще, чем создавать качественный рисунок или продумывать идею. А кто тебе пойдет, что-то такое делать качественное, если это закрасят сразу? Тэгать ты можешь везде, закрасят – еще больше сделают. Это очень простая и воспроизводимая форма, поэтому и бросается в глаза.
– Единственный теггер, который был всегда и до этого повального движения – это THE NOOK.
ИП – Это классно потому, что он придумал метод сохранения себя в этом безумном городе. И думаю, это многих вдохновляет. Кстати, в Петербурге очень развит микротеггинг, его там много. Другие райтеры его используют, а у нас в основном только Nook .
– Почему ты делаешь выставку в галерее Syntax ?
ИП – Когда я делал выставку здесь на Фабрике в августе 2020-го («Разрезая стены»),
то я пригласил Эльвиру Тарноградскую посмотреть, и мы сразу договорились. Она сказала, что знает мои работы и следит за моей деятельностью. Как-то я даже писал текст к выставке Кирилла Кто, проходившей в её галерее. То есть, мы были знакомы заочно.
- Ты в классный момент заходишь в эту галерею после триумфальной выставки Косолапова.
ИП – Да, она очень прокачалась с точки зрения медиа. Посмотрим, как это все сработает. Потому что в коммерческой галерее я не делал выставок, и для меня это новый опыт. На самом деле, я скептически настроен на тему рынка, потому что мне кажется несерьезным всё, что у нас происходит. Это не работает должным образом, мало кто чего-то может продать, особенно если это выходит за рамки холста и очевидных тем.
Все эти аукционы, которые только демпингуют цены, типа «Владей всё по 100» или «Шар и крест» как сообщество. Кто-то может сказать, что это, наоборот, формирует рынок с совсем новыми коллекционерами, однако вопрос открытый насчёт качества этого рынка.
Но не важно, летом я хочу сделать ещё выставку своей графики.
– Твои ванлайновские работы?
ИП – Да, мне хочется их показать, потому что многим вроде нравится, и мне хочется подытожить, так как этой серией («Пересечение снов/слов») я занимаюсь уже несколько лет. Вообще, много чего скопилось (графики, коллажей, фотографий) – я же раньше не думал про персональные выставки и про монетизацию вообще, потому что многое делал на улице, всё оставалось там. Да и у меня никогда не было перед собой чёткого ответа, зачем мне что-то показывать в галерейном пространстве. Но сейчас момент обратный – н а улице, как раз, мне не очень хочется что-то создавать. Опять же, всё закрашивается, просто не вижу в этом смысла. Сейчас мне хочется попробовать поработать именно в пространстве мастерской и в галерее. Все это достигло критической массы – пора показать всё, что наработал за эти годы.
– Как писать книги?
ИП – Ну это как спросить, как написать картину. Это же умение, которое ты приобретаешь с годами. У меня это многие годы плодотворной работы. Ведь у меня нет образования, я учусь на собственном опыте. Дизайн-школ я не заканчивал, но оформляю и верстаю книги всегда сам. То же самое касательно текста, плюс системное мышление. Я просто ставлю задачу, беру ту или иную программу и изучаю её. И всегда стараюсь все профессионально делать. Для меня это в какой-то степени вызов. Я его принимаю от кого-то или ставлю себе сам, а потом борюсь за результат. Мне это интересно.
- Кто ты через 5 лет?
ИП – Сложно сказать, ведь мне уже будет много лет. У меня же еще возрастная тема, мне уже 40, так что я не могу себе позволить делать что-то бесплатно так, как раньше. Я не готов тратить энергию куда попало. Если раньше для меня было нормально ездить в час пик с утра, встречаться ночью, не спать, чтобы верстать книги, то сейчас я работаю с максимальной производительностью, но в режиме экономии энергии, как-то так. Только в 30 лет я понял окончательно, чем именно хочу заниматься и ушел в искусство как в профессию. Это был поворотный момент и болезненный процесс, но он произошел вовремя. В 40 же ты делаешь все не так как в 30, ты уже не можешь просто лететь в Иркутск по фану, чтобы прочитать лекцию (хотя это тоже не исключается, редактура интервью проходит на следующий день после моего возвращения из Салехарда, куда я летал одним днем).
В общем, через 5 лет хочется заниматься какими-то монументальными вещами. Работа в молодежном или культурном секторе, в искусстве, но не в качестве чиновника, который погрязнет в бумажной работе, а на более креативной позиции, что ли. Наверное, я бы поработал культурным атташе при посольстве в той или иной стране. Это может быть одним из сценариев. Как художник я планирую поработать в Европе. Я, конечно, участвовал в разного рода фестивалях, но полноценных персональных выставок в Европе не было, хотелось бы попробовать и такой формат. Ну и наконец третье, думаю я бы поработал в каком-нибудь европейском музее современного искусства на позиции куратора может быть ассистента директора. Примерно такие сценарии.
– Хочешь институционально влиять на процессы?
ИП – Да, хотелось бы и этого в том числе.
Игорь Поносов (1980 г.р. Нижневартовск) Художник, куратор, исследователь уличного искусства. С 2010 по 2013 год совместно с Кириллом Лебедевым (Кто) и Андреем Целуйко ( Zeaner) Игорь сокурировал проект "Стена" в московском ЦСИ "Винзавод".
(с) Энциклопедия уличного искусства
Сайт художника: http://igor-ponosov.ru/
Инстаграм художника: instagram.com/igor_ponosov