Прогресс и марксисты
В 19 веке с бурным развитием промышленности и науки распространился взгляд на историю как на непрерывное развитие человечества, движение его от примитивных форм организации общества к все более совершенным. С появлением марксистского учения самой совершенной формой организации общества, следовательно, конечной точкой истории, объявлялся коммунизм. Эта концепция очень помогла большевикам во время Гражданской войны: поскольку всеми социалистами коммунизм признавался благом и неизбежным будущим (разница во взглядах между партиями состояла только в путях достижения коммунизма), то между большевиками и Белыми, которые коммунизм строить не собирались вовсе, социалистическая в своей массе российская интеллигенция выбрала большевиков.
Политические активисты эту концепцию быстро оценили: очень удобно объявлять свои взгляды единственно правильными по причине того, что они ускоряют наступление неизбежного светлого будущего.
У консерваторов ровно по этим же причинам слово «прогресс» стало вызывать понятное раздражение, вплоть до полного отрицания самого явления.
Что же за зверь такой этот прогресс?
Прогресс означает развитие, движение от более простого к более совершенному. Уже из этого следует, что невозможно говорить о прогрессе не определив, что есть «простое», а что - «совершенное». Нам не составит труда определить «простое» и «совершенное», сравнив, например, телегу и автомобиль и начертить между ними линию прогресса на которой поместятся карета и локомобиль. Если перед нами два завода, задачка будет посложнее, но, сравнив себестоимость продукции, скорость и объем выпуска можно понять, кто из них прогрессивнее. Во всяком случае, любое явление, которое имеет численные измерения, мы можем определить с точки зрения «прогрессивности».
Самое интересное начинается, когда прогресс приходит в область культурную и социальную. Как сравнить между собой произведения искусства? Если до 19 века можно было говорить о поступательном движении в живописи в смысле совершенствования техники передачи изображения на холсте, то с появлением импрессионизма, футуризма, кубизма, примитивизма и т.д. этот критерий явно перестал работать. Какая картина прогрессивней? «Последний день Помпеи» Брюллова или «Черный квадрат» Малевича? То же и в области политики. Что прогрессивней Афинская демократия или Американская демократия? Тут возникает соблазн привязать прогресс к линии времени: что позже появилось, то и прогрессивней. Но, тогда придется считать, что варварские королевства были прогрессивней Римской империи, а Гитлеровская Германия прогрессивнее Веймарской республики.
Неким общим местом стало считать, что чем более свободным, демократическим, справедливым и безопасным является общество, тем оно прогрессивнее, и все общества на Земле должны двигаться в этом направлении. На самом деле демократия самый древний общественный порядок: первобытные племена начинают с демократии. Реализация воли большинства – самое просто и естественное, что может быть. Тем не менее, из абсолютной свободы, равенства и демократии первобытного общество человечество стало развиваться по пути создания института рабства, имущественного расслоения, создания аристократии.
Эта неувязочка смущала еще историков-марксистов и для нее было придумано несколько корявое объяснение, что мол на том уровне развития производственных сил была прогрессивнее всех абсолютная монархия, а потом с развитием производственных сил стала самой прогрессивной демократия.
На самом деле, чем сложнее система, тем более она эффективна и более устойчива. И с этой точки зрения сословно-представительная монархия была более совершенной формой власти, чем абсолютная, обеспечивая, с одной стороны сдерживание власти короля, с другой стороны широкую опору для нее. По мере укрепления центральной власти, монархи получали возможность избавиться от ограничивающих их власть учреждений, таким образом со временем большинство монархий превратились в абсолютные. Система управления упростилась, но вместе с тем стала и менее устойчивой, в итоге все абсолютные монархии Европы либо пали, либо превратились в конституционные. Отсюда видно, что переход к абсолютизму был скорее регрессом.
Отметим тут две важные вещи:
1) Позже по времени не значит прогрессивнее
2) Прогресс может сменяться регрессом.
Самые свободные, самые эффективные
В целом, однако, разные формы правления сменяли друг друга на протяжении истории в разной последовательности, и попытка ранжировать их по «прогрессивности» выглядит скорее политической манипуляцей, чем попыткой выяснить реальное положение вещей.
Теперь давайте вернемся к критериям прогрессивности систем общественного устройства. На мой взгляд таковыми можно считать два параметра: устойчивость системы, т.е. ее способность справляться с внешними и внутренними проблемами, и эффективность использования человеческого капитала, которая по сути является производительностью труда, помноженной на эффективную налоговую ставку, но включает и неэкономические формы эксплуатации людей (проще говоря речь о том, в какой степени государство использует труд отдельного человека). В такой системе координат у нас на вершине рейтинга окажутся развитые страны с высоким уровнем достатка, как и должно быть. Вопрос лишь в том, как долго они смогу там продержаться.
Как только мы убираем в сторону всю идеологическую шелуху и меняем формулу «прогресс = свобода» на «прогресс = эффективность эксплуатации подданных» процесс развития цивилизации приобретает на удивление стройный вид.
Когда государства только складывались, центральная власть была довольно слаба и ограничивалась сбором дани (отсюда и слово «подданный»). Как сообщается в «Повести временных лет», Святослав пошел на вятичей и спросил: «Кому платите дань?», они ответили: «Козарам», тогда Святослав победил вятичей и возложил на них свою дань. Так вятичи стали частью древнерусского государства.
Часто помимо дани требовалось выставлять еще воинские контингенты по запросам столицы, но в остальном местная власть была полностью автономна: имело свои войска, законы, таможни. При этом местная власть тоже довольно слабо контролировала население своих земель. Впрочем, при такой слабости власти, каждый мужчина просто вынужден был уметь воевать, поэтому протогосударства при необходимости могли выставлять многочисленные и высокомотивированные ополчения. Но, чтобы такое ополчение согласилось собраться требовался веский повод: отражение вражеского вторжения или набег на богатых соседей.
В дальнейшем развитие обществ шло в форме укрепления власти: местная аристократия постепенно закабаляла крестьян, а князь усиливал свой контроль над аристократией. Этот процесс мог иметь различные формы – в Европе его апогеем стало крепостное право, в Древнем Риме возникли латифундии с рабами – но суть его была одна центральная власть получала все большую долю от труда каждого из своих подданных. В Средневековой Европе укрепление местной власти происходило быстрее укрепления центральной, что привело к возникновению феодальной раздробленности.
Тут стоит отметить, что с общественным прогрессом шутки плохи: те, кто отставал на пути централизации, поедались своими более продвинутыми соседями. Такая участь постигла, например, Речь Посполитую.
В XVIII - XIX веках централизация в общем завершилась: вся власть переходит к государственным чиновникам, а местная аристократия превращается просто в пережиток прошлого.
Впереди Европу то ли кризис, как в Римской империи, то ли успешная консервация, как в Японии, но в XVIII веке случилась промышленная революция, которая изменила все.
Машины начали вытеснять простой физический труд, открыли немыслимые ранее возможности, но одновременно создали спрос на образованных людей. Однако образованные люди начинали судить о политике, возмущаться ошибками правителя и сочинять проекты переустройства государства. В общем делать все то, что ранее могла себе позволить только высшая аристократия. Сформировавшиеся повсеместно к тому моменту абсолютные монархии оказались в ловушке: проигрывать в войнах соседям или плодить инженеров, которые будут рассадниками крамольных идей.
Последовавшая в XVIII - XX веках цепь революций и войн породила новую модель общества, в которой место кнута, как доминирующего средства управления, занял пряник. Пришло общее осознание, что мотивировать угрозой наказания выполняющего сложную работу человека – дело крайне неэффективное, и напротив, можно получить в разы больший эффект, мотивируя его наградой. Замена палочной дисциплины идеологической накачкой позволило резко повысить боевой дух солдат и стойкость подразделений.
Однако резкий рост производительности труда, приводит к тому, что человек теперь может, даже работая несколько часов в день, жить лучше, чем его предки. Как же заставить людей работать в полную силу? СССР пытался мотивировать население идеологией, а в капиталистических странах возникло общество потребления – постоянное повышения стандарта достойной жизни, смена поколений устройств, непрерывно меняющаяся мода и т.д. Время показало, что западная модель оказалась более эффективной и успешной.
Чтобы человек хорошо работал, необходимо, чтобы он комфортно ощущал себя и сам хотел работать. Ощущение своей важности, причастности к общему дело, вера в справедливость устройства своего общества – дают человеку чувство душевного комфорта. Так появляется всеобщее избирательное право (демократия с точки зрения управления очень низкоэффективная система, но зато дает людям чувство сопричастности к управлению государством, что искупает ее прочие недостатки), исчезают сословия и привилегии. Начинается ломка многих старых устоев, уничтожается все, что создает в обществе напряжение и мешает жить отдельным людям. После того, как были удовлетворены все желания большинства, пришел черед меньшинств. В общем понятно, что когда человек не подвергается дискриминации по расовому, религиозному или сексуальному признаку, то вероятность, что он будет хорошо работать и приносить обществу пользу возрастает (ну и остальные занимаются работой, вместо того, чтобы его палками по городу гонять). Следствием этих преобразований стало то, что в XX веке прогресс стали отождествлять со свободой, толерантностью, демократичностью, а страны либеральной демократии показали выдающиеся успехи в экономическом развитии.
Однако все имеет свой конец и этап либерализации в западной цивилизации к настоящему времени себя исчерпал.
Дело в том, что никто прямо не говорил людям: мы научили вас толерантости, дали женщинам избирательное право, защитили от дискриминации негров и сексуальные меньшинства, устранили ограничения традиционной морали, чтобы все лучше работали, государство получило больше налогов, а крупные корпорации больше прибыли… Поэтому, чтобы все выглядело красиво, для разрушения старых общественных конструкций в качестве тарана использовали идеи социализма и левого либерализма. Только вот незадача, эти идеи, сломав все старые преграды, которые мешали экономическому росту, не остановились, а начали на этом месте строить свои заборы, еще более высокие. Самый известный из них – позитивная дискриминация, когда представители национальных меньшинств получают льготы при получении образования и приеме на работу. Таким образом, менее способные люди занимают места более способных, чего при отсутствии дискриминации и полном равенстве не случилось бы. Разумеется, страна, не практикующая позитивную дискриминацию (как и негативную), будет более эффективно использовать свой человеческий капитал и развиваться более быстрыми темпами при прочих равных условиях.
Волны миграции, захлестывающие страны Западной Европы, ухудшают ситуацию с общественным порядком, коренное население все менее чувствует себя в безопасности. Большие подоходные налоги, за счет которых выплачиваются социальные пособия мигрантам, снижают мотивацию наиболее работоспособной и талантливой части населения и ее лояльность государству. Еще более разрушительны ограничения свободы слова ради заботы о меньшинствах, преследование инакомыслящих, запрет на научные исследования, противоречащие постулатам левого либерализма. У левых политических активистов самая ненавидимая социальная группа – белые цисгендерные мужчины, которые якобы имеют кучу привилегий и должны быть лишены их. Но эти люди являются главной производительной силой в странах Запада, их «привилегии» на самом деле являются справедливым вознаграждением за работу, которую они делают, и за работу, которую когда-то сделали их предки. Выстраивание системы угнетения большинства населения – процесс куда более разрушительный для общества, чем существовавшие в прошлом системы угнетения меньшинств.
Собственно, советское издание системы позитивной дискриминации было одной из причин краха СССР.
Итак, очевидно, что с точки зрения эффективности использования людских ресурсов страны Запада в последние десятилетия вступили на путь регресса. Если их курс не измениться, то лидерство на планете перейдет к какой-нибудь другой группе государств.
Регресс императора Ираклия
Теперь рассмотрим второй элементы нашей формулы прогресса – устойчивость системы. Достигая высот в эффективности использования человеческого капитала, общество, как правило становится хрупким. Как упоминалось выше, усиление центральной власти, которое само по себе было прогрессивным процессом, привело к падению представительских учреждений и появлению абсолютных монархий, которые были намного более хрупкими и неустойчивыми. Но, помимо изменения государственного аппарата, в процессе развития цивилизации модификации происходят и в самом обществе: растет уровень специализации, уровень безопасности, уровень комфорта. Взаимосвязь тут самая очевидная: чем больше человек специалист в своем деле, тем выше у него производительность труда, чем выше в обществе степень разделения функций и специализация труда, тем выше его эффективность. Однако высокая степень разделения труда приводит к тому, что, если специалисты терпят поражение, все общество оказывается обречено.
Эту эволюцию можно проследить на примере Римской империи, где армия прошла путь от призывной до профессиональной, а земли постепенно сконцентрировались в руках латифундистов (чем больше масштаб хозяйства, тем выше производительность). Но, когда, в конце IV века римская армия потерпела ряд тяжелых поражений от варваров, оказалось, что компенсировать потери среди профессиональных воинов очень сложно: выросших в сервильных условиях поздней империи римлян надо было очень долго готовить к боевым действиям. От тех времен осталось мало источников, но мы знаем, что, когда тысячу лет спустя, подобную задачу попробуют решить Палеологи в умирающей Византии, набранные из крестьян армии, не получив должной подготовки, просто разбегались при виде врага. В итоге Рим, начиная с императора Феодосия, переходит к наемной армии, что сыграет важную роль в крахе Западной империи. Попытка реставрации Римской Империи византийского императора Юстиниана опиралась на те же самые наемные войска из германцев и восстановление прав прежних римских латифундистов, поэтому оказалась по сути «прыжком дохлой кошки»: при приемниках Юстиниана Византия начала стремительно терять плоды его завоеваний. Скорее всего, ее ждала судьба Западной Римской империи, но все изменил один человек.
Император Ираклий взошел на престол в 610 году, в эпоху, когда Византию теснили со всех сторон: персы с востока, славяне с севера, германцы с запада. В этих условиях Ираклий провел военную реформу, которая обеспечила Византию надежной армией на последующие 4 столетия. Суть реформы заключалась создании призывной армии феодального типа: в империи создавался класс крестьян-воинов, которые за пользование землей, должны были нести воинскую службу, сама империя делилась на военные округа – фемы, которыми управляли стратиги. По сути это был регресс: профессиональных военных сменили крестьяне-воины (впрочем профессиональные войска у греков тоже остались), крупные земледельческие хозяйства сменились мелкими владениями, разделение труда сменила всеобщая милитаризация. Производительность труда в таких условиях должна была понизиться. Однако этот регресс обеспечил конструкции византийского государства необходимую прочность. Крестьяне-воины, конечно, не были столь хороши в бою, как профессиональные солдаты, но обходились империи намного дешевле, и позволяли быстро пополнять армию в случае неудач: военное дело передавалась в семьях о отца к сыну (на первых порах, видимо из-за нехватки воинов среди греков, Ираклий расселял по Византии в качестве фемных войск славян). Масса мелких земельных собственников была кровно заинтересована в существовании империи и готова была сражаться за нее. Правление Ираклия не было триумфальным: он смог разбить персов и вернуть восточные земли, но для этого ему пришлось уступить провинции Балканского полуострова славян, а владения в Испании – визиготам. В конце его правления началось наступление арабов, которые лишили империю Сирии, Палестины и всех Африканских провинций. Однако созданная им фемная система позволила Византии отразить все дальнейшие нашествия арабов. Хотя в следующие столетия не раз бывали случаи, когда мусульмане, разбив византийские войска, проникали далеко вглубь Малой Азии и даже доходили до Босфора, всякий раз местное население начинало партизанскую войну, которая не позволяла захватчикам закрепиться на занятых землях, а византийская армия быстро оправлялась от поражений. Когда в XI веке фемная система пришла в упадок, единственное поражение византийцев при Манцикерте привело к тому, что в последующие 20 лет вся Малая Азия оказалась захвачена турками, и большую часть этих земель греки вернуть уже не смогли.
Современная западная цивилизация идет по пути постоянного наращивания специализации при одновременной стерилизации общества. Еще одно-два поколения, выросшие в условиях, когда недопустимы любые, способные кого-либо оскорбить высказывания в Интернете и условный прорыв варваров за лимес будет встречен не партизанской войной и даже не потоками слез в чатиках (это ведь может кого-то обидеть), а гробовой тишиной.
Подводя итог, можно сказать, что западная цивилизация в настоящий момент регрессирует, понижая свою эффективность, при этом этот регресс не ведет к увеличению прочности системы, как это было в Византии при Ираклии, а наоборот сопровождается увеличением хрупкости общества, которое не только утрачивает всякие воинские качества, но и становится все менее лояльным государству. При отсутствии серьезных реформ тяжелый кризис выглядит неминуемым.
Артем Заметалов