Когда мне было лет 6-7, мама с бабушкой повезли меня в Москву на консультацию в институт имени Гельмгольца. У меня врожденное плохое зрение, и я с трех лет носила очки с толстыми линзами в пол-лица.
Летом очки съезжали с носа, зимой запотевали, когда я заходила с улицы в тепло, их били дожди и сдували норд-осты, а добрые одноклассники советовали установить «дворники» и называли меня, в зависимости от ситуации, «очкарик» «очкастая», «четырехглазая», «профессор» и даже «водолаз».
Для людей, незнакомых с дворовым фольклором эпохи позднего застоя, причинно-следственная связь между очками и водолазом неочевидна, но дворовая мудрость гласит: «у кого четыре глаза, тот похож на водолаза».
Поначалу это было обидно до слез, но со временем я привыкла и перестала обращать внимание. Устойчивость к троллингу и невосприимчивость к буллингу заложены во мне непростым бытием девочки-ботана. Потом наступил интернет и фэйсбук, но у меня была хорошая закалка.
Как мама пыталась облагородить мою внешность
Однажды маме сказали, что у меня разъезжаются верхние зубы и необходимы брекеты.
Мама, не терявшая надежды когда-нибудь сделать из гадкого утенка с кроличьим прикусом нечто приятное взору и впоследствии востребованное на матримониальном рынке, принесла в клюве радостную весть: на следующей неделе “мы” идем ставить брекеты.
Я с понурой покорностью ответила:
- Меня и так дразнят из-за очков, а теперь еще брекеты прибавятся...
Мама посмотрела на меня долгим взглядом, вздохнула и сказала: ну ладно.
И я осталась только «водолазом».
Мама очень переживала из-за моего зрения и постоянно водила меня по разным врачам.
Окулисты из поликлиники говорили ей, что операция мне не показана, но мама не сдавалась и добралась до профессоров.
Местные светила офтальмологии развели руками и подтвердили: «Операция не показана, мамаша». Но мамаша не пожелала с этим смириться.
Дальние родственники из Ленинграда дали телефон волшебной доктора Кац в Москве, которая, по слухам, была причастна чуть ли не к воскресению Св. Лазаря. Что ей моя дальнозоркость +5!
Тайна кулемы
Когда мы уезжали, дедушка обнял меня на прощание и сказал на ухо:
Эх, кулема моя, как ты там с ними будешь. Небось и мороженого никто не купит.
Дедушка почему-то называл меня кулемой - наверное, это слово казалось ему самым четким определением моей сути.
Мороженое было нашим большим с дедушкой секретом. Бабушка не разрешала мне его есть из-за “слабого горла”. Она грела его в эмалированной кружке на плите и только в таком виде давал мне. И отдельно к нему, вприкуску - вафельный стаканчик. Я ненавидела сладкую горячую жижу, в которое превращалось мое мороженое, но бабушка была непреклонна.
Когда мы с дедушкой ходили гулять, он покупал мне мороженое. Тайком от бабушки. И себе тоже - он его обожал. В некоторые дни мне перепадало по два мороженых: одно мы съедали, пока шли гулять, второе - по пути домой. Это была наша страшная тайна.
Дедушка побаивался буйного бабушкиного нрава и ему попало бы по пятое число, узнай она о наших махинациях.
Дедушка Володя - фронтовик, год был в плену у немцев. Человек неробкого десятка. Но один лишь взгляд бабушки Нади заставлял его бледнеть и меняться в лице.
Когда мы возвращались домой, дедушка на всякий случай каждый раз меня наставлял:
Ты же ей про мороженое не скажешь? И смотри, ешь за обедом хорошо, а то она все поймет! А я есть не хочу, покамись в гараж схожу.
Кулему я потом нашла в слове Даля - неловкий, неуклюжий, нерасторопный либо неумелый человек “Сидела на путях в ватнике и платке, как кулёма”. А “покамись” - у Чехова: покамест. Но моему дедушке слышалось “покамись”.
В Москву! В Москву!
И вот мы с мамой и бабушкой в купе поезда «Владикавказ-Москва».
Я смутно помню эту поездку, и, к сожалению, не осталось ни одной фотографии.
Занавески на пыльных окнах, чай в высоких стаканах в мельхиоровых подстаканниках и кубики сахара в бумажной обертке. Бабушки на станциях, их корзины с пирожками и чебуреками. Бойкие блондинистые проводницы в синих костюмах с оранжевыми губами. Серые простыни и комковатые матрасы в полоску. Страшная дырка в туалете - я ужасно боялась туда провалиться. Когда дергаешь за рычаг смыва, дно унитаза разверзается и видно проносящиеся под вагоном камни и землю.
Был конец июня. Торговки на станциях ведрами продавали вишню и абрикосы.
Моя хозяйственная бабушка Надя выходила, приценивалась, из спортивного интереса торговалась, возвращалась к нам и сокрушенно говорила: «Ай-яй-яй! Ведро за пять рублей отдают! Какой джем бы я сварила из этих абрикосов!».
Мама с бабушкой взяли в дорогу обычную железнодорожную еду: жареную курицу, бутерброды с колбасой, сваренные вкрутую яйца, огурцы и помидоры. Бабушка напекла пирожков с картошкой, капустой и печенкой. Мама взяла для меня в дорогу печенье “Юбилейное”. Кажется, мы только и делали, что ели. Было жарко и скучно.
На последней странице бабушкиной газеты я нашла кроссворд и за пару часов, читая вопросы по слогам, отгадала несколько простых слов - моему счастью не было предела.
И вот, наконец, Москва.
Папин коллега помог нам с номером в гостинице «Измайлово». В те времена это было совсем непросто, нужно было знать нужных людей и «дать им сверху», как тогда говорили.
Москва потрясала воображение. Первые годы моей жизни прошли в Сургуте, который тогда был деревенькой в тайге с деревянными настилами вместо тротуаров. На окраины города забредали лисы и волки. Однажды по пути в детский сад мы с мамой провалились в замерзшее болото. Вышло солнце, тонкий лед подтаял, но на нем были следы и мама наступила, не ожидая ничего плохого. На нас были надеты тяжелые шубы и унты - северная обувь из шкур. Мама начала выталкивать меня, но лед с краю постоянно обламывался, а ее саму затягивало все глубже. Если бы не пришедшие на помощь прохожие, вряд ли бы мы выбрались сами. Сейчас это место в Сургуте стало улицей и называется “проезд Дружбы”. После гибели папы мы переехали во Владикавказ, а оттуда - в Геленджик. Я привыкла к небольшим городам и их тихому укладу, поэтому Москва произвела на меня неизгладимое впечатление.
Три поколения провинциалок в столице
Москва показалась мне огромной, зеленой, просторной и светлой. Очень высокие деревья, очень широкие проспекты, несущиеся машины на бескрайних дорогах и быстро бегущих куда-то людей. А еще - необыкновенно вкусное мороженое.
У нас в номере на прикроватной тумбочке был черный блестящий телефонный аппарат.
Наше первое московское утро началось со звонка доктору Кац. В приемной сказали, что записаться можно только на следующий месяц. Не помогли никакие мамины просьбы, уговоры и доводы, что мы приехали издалека будем в Москве всего 10 дней. Черная трубка была неумолима. Мама положила трубку и в отчаянии расплакалась.
За дело взялась тяжелая артиллерия - бабушка Надя. Она извлекла из своей сумки пухлую записную книжку, взгромоздила на нос очки, полистала книжку, нахмурив брови.
Пара звонков во Владикавказ, звонок в Тюмень, потом кто-то всемогущий из Тюмени позвонил в Москву, и вот нам уже перезванивают из приемной волшебной докторши - записали на четверг и попросили не опаздывать, потому что «доктор очень занята и не будет ждать ни минуты». Сокрушительная победа всемогущей «тети Нины из Тбилиси» над столичными устоями.
Мы пошли праздновать в ресторан.
Вообще пока у мамы с бабушкой не закончились деньги, в Москве мы питались исключительно в ресторанах. Я впервые в жизни попала в такое роскошное заведение и вертела головой во все стороны. Там были картины, аквариумы с золотыми рыбками, красный бархат и позолота.
Мама заказала для меня персиковый сок. Обходительный официант в белой рубашке с бабочкой принес граненый стакан с соком на подносе и поставил на стол у моей тарелки, что-то приговаривая, с интересом поглядывая на мою ослепительно красивую маму и бесконечно расшаркиваясь. Бабушка смерила официанта суровым взглядом, и его как ветром сдуло. Принесли еду. У меня на тарелке лежала серая отбивная, зеленый горошек с сизым оттенком и голубоватое картофельное пюре.
Я продолжала вертеть головой по сторонам, разглядывая рыбок и картины на стенах. Бабушка строго велела мне доесть все: такие деньги плачены!
В Москве мама заглядывалась на витрины модных магазинов. Пальто, платья, туфли ... Я до сих пор помню универмаг “Лейпциг”. Бабушка больше отрывалась по посудным. А мне было интересно все подряд, кроме посудных и магазинов с одеждой. Но кто же меня слушал…
Кусачее платье и дедушка Ленин
Другая моя бабушка, Тамара, незадолго до поездки научила меня вязать крючком.
Собираясь в далекий путь, я связала из белых ниток воротничок для своего синего шерстяного “парадного” платья. Платье было страшно кусачее, носить его было настоящей пыткой, но мама настаивала, чтобы я его надевала по торжественным случаям: “Импортное, немецкое! У фарцовщиков купили! 25 рублей за него отдали!” и мне приходилось страдать и носить эту казнь египетскую, чтобы не расстраивать маму.
Лишь много лет спустя я узнала, что у меня аллергия на натуральную шерсть и называется это “контактный дерматит”. А тогда мама мне не верила и называла мою чесотку «капризами». Не сразу я придумала тайком от мамы надевать под платье фуфайку с длинным рукавом. Был нестерпимо жарко, зато платье кололось меньше.
Воротничок вышел кривой и несчастный, но я безмерно им гордилась.
Будучи типичным советским ребенком, я очень надеялась, что в Москве мы первым делом пойдем в Мавзолей к дедушке Ленину. Мне казалось, что для такого случая нужно что-то экстраординарное. Парадное платье с торжественным белым воротничком подходило к этому случаю как нельзя лучше.
Когда я с самым серьезным видом попросила маму пришить воротничок к платью и объяснила, зачем, они с бабушкой покатились со смеху.
Бабушка села на стул и, не в силах вздохнуть, лишь беззвучно смеялась так, что вздымалась ее массивная грудь и вздрагивали плечи. Она сипела, булькала, багровела и вытирала градом катившиеся из глаз слезы, не в силах сделать вдох. Мама рухнула на диван и сквозь взрывы смеха приговаривала:
- Воротничок! В Мавзолей! К Ленину! Ленин там лежит и ждет, когда ты придешь к нему в своем воротничке! Ой, не могу!
Я не понимала, что в этом смешного и серьезно смотрела на них сквозь свои толстые очки, как на двух умалишенных. Мой слегка сконфуженный вид рассмешил их еще больше. Они заходились смехом минут двадцать.
Отсмеявшись и утерев слезы, они мне объяснили, что Ленин вообще-то мертв, и довольно давно, в Мавзолее царит полумрак, проходить надо быстро и не задерживаясь, и мой дивный рукотворный воротничок останется неоцененным.
Пришлось проглотить и эту пилюлю.
Случай в метро
В ожидании четверга мы целыми гуляли по Москве. Какая же она огромная и красивая! Сколько в ней всего интересного! Особый восторг у меня вызвало московское метро: все эти мозаики, люстры, быстрые эскалаторы, снующие люди. Все это мне было в новинку и потому - бесконечно интересно.
Однажды на эскалаторе я, девочка из провинции, увидела афромосквича. Наверное, это был студент из какой-нибудь дружественной страны. До того дня людей такого цвета мне не приходилось видеть даже в кино. Он был очень высокий, с копной курчавых волос, и абсолютно черный, как эбонитовая статуэтка на бабушкином пианино. На лице были видны лишь белоснежные зубы и белки глаз. Я потрясенно смотрела на него. Он попытался скрыться в толпе. Кажется, моя голова развернулась на 220 градусов, как у голубя. Бедный парень смутился, закрыл лицо руками и на ломаном русском крикнул моей маме:
- Скажи, скажи! – показывая на меня пальцем.
Мама, державшая меня за руку, с досадой резко одернула на меня:
- Перестань пялиться на человека!
Я не сразу обрела дар речи.
- Мама!!! Что с ним? Почему он такой?
- Ничего, просто он из Африки
- И они там все такие?
- Да. Или нет. Не знаю. Спросишь у дедушки
Я еще долго шла совершенно обладевшая от увиденного: когда я приеду домой и расскажу друзьям, что видела настоящего человека из Африки, мне никто не поверит!
Неукротимый бабушкин шоппинг
Моя бабушка Надя была великой кулинаркой, и, дорвавшись до московских магазинов, пошла вразнос: кокотницы, супницы, новый миксер, эмалированные контейнеры с крышками для паштета, десертные ложечки, горчичные, сотейник для соусов…
Бабушка опомнилась, лишь когда у нас почти закончились деньги.
Нам надо было как-то прожить в Москве еще пять дней, и мы перешли на режим жесткой экономии.
На завтрак у нас были творожные сырки, на обед мы покупали в гастрономе 200-300 грамм вареной колбасы, попросив продавца тут же ее нарезать ломтиками. И пол-буханки ржаного хлеба. Ужинали мы обычно килькой в томатном соусе, вылавливая ее изысканными бабушкиными вилками прямо из банки и подбирая томатный соус остатками хлеба. Кажется, я до сих пор помню вкус этой кильки.
Кстати, в Мавзолей я так и не попала, несмотря на все уговоры: увидев очередь, мама с бабушкой со смехом сказали, что у нас нет столько времени, ведь мы в Москве всего на десять дней.
Вердикт доктора Кац
И вот наступил долгожданный четверг – день визита к врачу.
Я надела свое лучшее платье с рукотворным воротничком – не пропадать же добру.
Мы ехали на троллейбусе, потом на автобусе, потом шли пешком. Было жарко, с тополей летел пух, забиваясь в нос и рот, платье прилипло и кусалось сильнее обычного. В клинике мы долго ждали своей очереди.
Я чесалась во всех местах сразу. Проклятое платье в этот раз решило проесть меня до костей.
Кажется, у меня чесались и зудели даже нос, уши и пятки. Есть такое выражение: «как уж на сковороде». Мне не хочется представлять историю его возникновения, но, думаю, это образно описывает мои “ужимки и прыжки”.
И вот, наконец, нас пригласили войти в святилище – кабинет врача. Волшебная доктор Кац велела мне сесть на стул, назвать буквы на стене, попеременно закрыв правый и левый глаз, потом рассмотрела мои глаза сквозь хорошо знакомую мне штуковину, похожую на бинокль, где мне нужно смотреть на дирижабль, а доктору - на меня.
Медсестра закапала мне атропин, чтобы врач могла посмотреть глазное дно. Через несколько минут мир стал расфокусированным, люди превратились в мутные пятна. Жутко хотелось пить. Платье превзошло само себя и мне казалось что с меня сдирают кожу, колют иголками, трут стекловатой, или все сразу.
Доктор посветила мне в глаза каким-то лучом и, с любопытством глядя на мои пляски Святого Витта, со вздохом сказала:
- Операция не показана. Некорректируемая дальнозоркость и сильный астигматизм. Мне такое встречалось, но редко. Безнадежный случай.
Мама с бабушкой поникли и смотрели в пол.
К этому времени я чесалась и вертелась на стуле, как очень блохастая цирковая мартышка. Приглядевшись ко мне повнимательнее, она с легкой брезгливостью добавила:
- У нее еще и нервный тик. И, чуть помедлив, добавила: - И зубы нужно править.
Мама не выдержала и выпалила:
- У нее нет нервного тика!,- схватила меня за руку и мы чуть ли не бегом покинули кабинет волшебной доктора Кац.
Уезжали мы с помпой. Бабушка где-то нашла настоящий мешок от картошки и сложила туда свои кастрюльки, сотейники, кокотницы, противни и горчичные ложечки, предварительно любовно обернув каждую посудинку газетой, чтобы довезти все в целости и сохранности. Получился внушительный мешок ростом с бабушку. Они вдвоем с мамой еле его поднимали.
В транспорте на нас недобро оглядывались: какого черта сюда пустили этих колхозниц?
По перрону мама с бабушкой тащили мешок волоком и с трудом подняли в вагон. Попросили соседей-мужчин упихать его наверх, в нишу над дверью нашего купе.
Бабушка очень переживала, что мешок упадет и разобьются драгоценные супницы, и следила за ним во время качки со своей нижней полки. Мама на это мрачно заметила:
Если он упадет, то на вас, и супницы вам тогда уже не понадобятся.
И вот мы вернулись домой. Бабушка бросилась увлеченно разбирать. мыть и раскладывать свои кастрюльки. Мама залегла в ванну с пеной.
Дедушка, услышав, что операция мне не показана, погрустнел, потрепал меня по голове и тактично сказал:
- Ну ничего, кулема. Будешь такая ходить. Пойдем съедим по мороженому.
Почти хэппи энд
Но на этом мама не успокоилась. Меня показывали еще одному владикавказскому светилу, профессору Короеву. Он на пальцах объяснил и даже нарисовал на доске, почему операция в моем случае чревата полной потерей зрения. Когда через несколько лет открылся “федоровский” центр, моя несгибаемая мама возила меня и туда: а вдруг за это время медицина шагнула вперед и найден способ исправлять сильную дальнозоркость?
Центр показался мне восьмым чудом света: там были раздвижные двери, как в фильме “Гостья из будущего”, все на кнопках, посетителям выдавали бахилы, в окошке регистрации сидела космической красоты девушка, и все было такое сверкающе - белоснежное, что от этого ослепительного сияния хотелось зажмурить глаза. Однако вердикт врачей был все тот же: операция не показана.
О тике они не знали, а зубы к тому времени выправились сами.
А еще через пару лет до нашей провинции дошли контактные линзы. Мама, узнав об этом, взяла меня в охапку и мы помчались в Новороссийск. Мне подобрали правильные диоптрии и я впервые в своей сознательной жизни вышла на улицу без очков.
Дворовые мальчишки поначалу меня не узнали. Они долго молча меня разглядывали. Наконец, кто-то из них недоверчиво спросил:
- Это ты, водолаз? – и ласково добавил: - Где свои чичи потеряла?
Такой у нас был дворовой политес.
А мама иногда до сих пор спрашивает меня, когда мы созваниваемся:
- Ты проверяешь зрение? Спрашивала врача насчет операции? Нельзя сделать лазерную коррекцию?
И сокрушается, услышав ответ:
- Ну как же так, за столько лет ничего так и не придумали!
Да, я не могу читать без очков или линз, не могу играть в теннис (я вижу как бы два мячика в движении) и луна у меня двоится и расплывается.
Но другой я никогда и не видела, так что сравнивать не с чем ))
__
Мои книги здесь