1 марта 1995 года в Москве был убит Владислав Листьев. В моей книге о детях 1990-х "Мама!!!" самая большая глава начинается утром после убийства Листьева и значительная ее часть посвящена тому, как дети восприняли это событие. Казалось бы, какое отношение Листьев мог иметь к школьникам депрессивной сибирской глубинки? Тем не менее смею утверждать, что именно убийство Листьева стало одним из знаковых для всего населения событием, потому что с него начались настоящие 90-е, с разборками и пр. Уже позже мы выросли и узнали, что за убийством Листьева последовал передел рекламного рынка, установка диктатуры олигархата, информационные телевойны, противостояние, а потом - конгломерат Березовского-Гусинского, которые устроили в 1996 году победу Ельцина. 2 марта 1996 года обычные люди в России ничего этого даже не предполагали, но почувствовали то ли нутром, то ли шкурой, что именно выстрел в доме на Новокузнецкой улице сбросил драпировку и открыл настоящую реальность, в которой нашим людям еще долго предстояло жить.
Итак, представляю фрагмент из своей книги "Мама!!!". 2 марта 1995 года. Пятиклассница Саша узнала в школе от учительниц (крики после звонка "Листьева убили!!!"), что Листьев убит. Саша сидит одна в их комнате 13 кв. м в пансионате, как всегда, она ждет маму, которая поздно возвращается с работы на трех автобусах. Пансионат - страшное место на окраине самого страшного района Тюмени под названием "Лесобаза". Из взрослых дома - только потрет покойного Листьева в подтяжках. Саша сидит напротив телевизора и разговаривает с ним, потому что больше не с кем. Роман "Мама!!!" вышел в конце прошлого года в издательстве АСТ, Редакция Елены Шубиной. Книга в продаже в сетевых книжных магазинах, есть электронная и аудиоверсия. В этом фрагменте есть момент - Саша сидит и смотрит выпуск вечерних новостей, посвященных Листьеву. Я вставляю в текст это видео, архивную запись телепередачи. А мои комментарии к тому выпуску, которые я делала, когда писала саму сцены Саши перед телевизором, можно почитать здесь. Надеюсь, будет удачный опыт сопрягания художественной, реальности, истории и современной действительности.
Поехали. Саша у телевизора 2.03.95:
"Снова Листьев! Его портрет в больших очках, в рубашке, с цветастыми подтяжками так и висел на экране. «Владислав Листьев убит». Она поджала под себя ноги, обхватила их покрепче руками. Черт возьми, изомнет ведь юбку! Надо встать, снять юбку и кофту снять, потому что маме некогда будет утюжить. Но нет сил. Как же страшно! Как же нестерпимо страшно сидеть одной напротив этого портрета!
…все горести и беды,
Ты другим дарил всегда
Золото победы…
Тамара Гвердцители. Саша ее узнала. У нее голос, будто собрали все пули в мире и отлили из них песню. Они были с мамой в Грузии, когда там шла война. Прямо во время войны. Ехали из Адлера в Сухуми, потом – в Поти, потом их отвезли по ошибке в Батуми, хотя надо было в Кобулети. Там они жили в доме отдыха, купались в море, а грузины сидели на пляже, слушали по радио последние новости, хватали каждого купальщика за руку и объясняли, что у них на войне сын остался без дома, тетку убило, сестра в бомбоубежище сидит. А они с мамой купались. Саша до последнего не выходила из воды, уже и сопли шли пузырями, и руки замерзали, а она всё купалась, чтобы не встречаться с грузинами, которые так и поджидали приезжих, чтобы поговорить о войне. С тех пор не может слушать Тамару Гвердцители. Кажется, что она останавливает так же, хватает за руку и кладет в нее полную горсть пуль.
Ты так играл, ты был артист,
И вот настал твой бенефис!
Вдруг и Сашу убьют? Нет, конечно, те, кто убил Листьева, на Лесобазу не приедут. Зачем им? Но вдруг приедут другие? А она даже не проверила, дома ли тетя Оля с дядей Толей. Не успела же покричать. Пули, пули… Листьев смотрит. У него не короля взгляд и не мудреца. Обычный такой взгляд. И фотография обычная. Даже немного смешная, могли бы в день смерти и серьезную выбрать. Потому что от этой обычности его лица, его взгляда совсем уж не по себе. Был обычный и умер. Вчера ведь еще его показывали, про наркоманов передача, Саша смотрела. Или позавчера? Если бы он как‑то заранее готовился, все бы поняли, что он умрет, было бы легче. А так был, сидел в кресле, говорил и вдруг убит. Ведь и ее, Сашу, могут убить. Просто взять и убить. Расстрелять. За что? Да ни за что! Мало у них убивали? Вон, в параллельном классе мальчик дома спал, когда грабители залезли и его убили. Надо выключить телевизор. Чтобы он не смотрел. Господи, да пусть же он не смотрит!
«Мама!» «Мамочка!» Саша заметила, что повторяет эти слова про себя. Даже если шептать, могут услышать. Услышат, что она дома, и придут. У них нечего брать. Совсем нечего, только ее. Она раньше шумела в комнате, пока мамы не было, чтобы показать, что дома кто‑то есть, а бабушка ей объяснила: не надо шуметь, надо тихо сидеть. У них по одной двери видно, что красть нечего. Только она, Саша, добыча. Не будут знать, что она дома, не придут. Пусть думают, что мама дома. Или забыли выключить телевизор. А ее пусть не слышат. Она даже не шелохнется. Будет так сидеть. Замрет. Притаится. И они не заметят. А потом мама придет. А потом еще так она посидит по вечерам месяц, два, три. Может, год, может, полтора. И они наконец переедут в квартиру. В новом доме не страшно, мама говорила. Там им дядя Рашид поставит железную дверь, сам сделает, никто не зайдет. И с балкона не зайдет, потому что двор большой, светлый, все жильцы приличные: преподаватели, библиотекари, во дворе фонари, и люди следят, чтобы воры ни к кому не забирались. Надо только досидеть. Вот так досидеть, не сорваться. Чтобы не заметили.
Прощай, король, прощай! Прощай, король!
Лишь я «Прощай!» не говорю,
«Прощай!» не говорю.
Лишь я «Прощай!» не говорю.
«Прощай», – тоже произнесла Саша. Одними губами. И посмотрела на Листьева. Вообще, она бы, наверное, лучше умерла. Лучше ведь умереть, чем так сидеть. Она давно решила: если им не дадут квартиру, она умрет. Как‑нибудь. Примерялась к окну. Смотрела вниз – высоко. Как‑то раз они мылись в бане с одной женщиной, у которой прыгнул с крыши соседнего пансионата муж и остался жив. Только весь искалечен. И теперь та женщина не раз в неделю, а раз в месяц в баню ходит – не с кем его оставить. Так что ненадежно. Саша еще не придумала, но подумает. Она бы уже. Честное слово – тут Саша посмотрела на Листьева, как будто ему объясняла, – честное слово, она бы уже, но с этой квартирой непонятно. Постоянно говорят: скоро, скоро. Теперь летом обещают. Дом строиться начал, когда Саша в садик даже не ходила, почти десять лет назад, и никак не мог достроиться. Теперь его построили наконец. И они с мамой были внутри. И им даже квартиру выделили, номер известен, они туда ездили, там малярши жили.
У мамы приступ случился сердечный, пока квартиру делили. Ее подружка с работы, тетя Рита, стояла в очереди на квартиру сразу за мамой. И как сказали, что это последняя квартира для преподавателей в последнем доме и что других домов не будет, тетя Рита чуть не сошла с ума. Она жила в общежитии при училище, вообще без своей кухни и с общим туалетом. С мужем и с дочкой. Она срочно забеременела, так и говорили – «срочно», и требовала поменять ее с мамой местами в очереди, потому что у нее скоро будет двое детей. Саша с мамой ходили к какому‑то Шмакову в какой‑то департамент. Шмаков, похожий на актера Калягина, строго смотрел на них, а мама ему говорила: «Да вы поймите! Поймите, что она специально! А потом аборт сделает». Но оказалось, что ничего тете Рите не положено. Так и остались они в комнате в общежитии. И аборт не сделала. Родила и еще больше сошла с ума. А у мамы был сердечный приступ, но она осталась в очереди первая. Дочка тети Риты выросла, в садик ходит, а они всё еще не могут уехать с Лесобазы. Потом мама с тетей Ритой помирились и уже вместе ходили к этому Шмакову. И мама научила тетю Риту брать с собой обеих дочек. Мама умоляла дать тете Рите квартиру, потому что она теперь на весь город первая в очереди. А он им говорил: «Да вы поймите, нет больше домов для работников профтехобразования! Вообще ни для кого нет больше бесплатных квартир!» И тряс через весь длинный стол рукой. Вот так.
Саша осеклась, заметив, что сама трясет ладонью и только‑только закрыла рот. Да ведь всё это она говорила Листьеву! Объясняла ему про малярш, про тетю Риту, про Шмакова. А он смотрел на нее и слушал. Тамара Гвердцители допела, включилась пауза. Нет музыки и слов, только гудит что‑то за Листьевым. То есть за телевизором. Будто далеко‑далеко за ним летел самолет. Она зажмурилась. Нет страшнее звука. Ну разве что скребут в дверь. Самое страшное – это когда отменяют передачи. Саша помнит. Когда стреляли по Белому дому, она была одна и так же слушала длинные паузы между передачами. Она тогда скрючилась на полу от страха, боялась залезть на кресло. Будто ее с кресла станет лучше видно и те же люди, из Москвы, ее тоже расстреляют. И в 1991 году Саша одна смотрела «Лебединое озеро». Заболела тогда, а маме не продлили больничный. Срочно нужно было на работу. Саша сидела дома и посмотрела «Лебединое озеро» три раза. Она поняла в тот день, что случилось. Откуда‑то поняла. И запомнила эти длинные паузы между передачами. Когда они совсем уж затягивались, появлялось цветное табло, как во время профилактики.
Вдруг и сейчас включат? Она приоткрыла глаза, чтобы не испугаться длинного пикающего звука, который всегда раздается в начале профилактики. И ровно в это же мгновение, только она поймала взглядом экран, на нем появился летящий циферблат, зазвучала музыка программы «Время». Надо же, «Время!» Не будет тишины и этого гула самолетов. «Время»! Саша обрадовалась. Вот уже на экране выскочила белая надпись. Потом на секунду экран погас, стал черным‑черным. И вновь появилась эта фотография Листьева, но без самолетного гула. У Саши хлынули слезы. Моментально, будто по команде, полились из глаз, а изнутри вырвался рык. Лучше бы она умерла, чем сидеть так одной с этим Листьевым. Больше ведь не с кем. Нет никого. Даже кошки нет, она у Кузи, у Таньки то есть, через стенку. Свадьба у них. Одна Саша. Только она успела об этом подумать, как в телевизоре заговорила женщина.
«Влад Листьев убит»… И подпись – Нелли Петкова. Живая! Живая женщина по имени Нелли. Не мертвый Листьев. Слезы у Саши сразу высохли, будто их сдуло сильнейшим горячим ветром. Настоящая живая Нелли пообещала сообщить сейчас все версии мотивов и обстоятельства преступления. Ну хоть так! Ну хоть что‑то! Сообщайте, Нелли! Только не молчите! Мамы нет, мама, быть может, опоздала на свой автобус и тогда придет только в десять. А Саше страшно! Она не хочет смотреть про Листьева, но ей страшно встать и переключить канал. Может, по другому каналу показывают какое‑нибудь кино. Или концерт. Но не встанет Саша и не переключит – так ей страшно. Картинка сменилась. Показывают окна. И новых людей. «Вчера вечером в подъезде своего дома, улица Новокузнецкая, дом 30, был убит Владислав Листьев». Корреспондент спрашивает милиционера. Его зовут «И. Чабан», он рассказывает, как поступил сигнал. Как выехал дежурный наряд и как они сразу узнали Листьева. Хоть и сухой, с колким взглядом, растерянный, И. Чабан тоже был живой. Он, правда, сказал, что им по телефону сообщили, что в 21:25 вышел из своей квартиры с огнестрельным ранением человек. Как вышел? Тут же мертвый Листьев… Саша не успела зажмурить глаза – показали его тело. Он лежал на полу без очков, совсем не похожий на тот портрет, где он был в подтяжках. И почему‑то на подушке.
Тот самый выпуск новостей
Ну зачем она включила? Саша зажмурилась, для надежности отвернулась от экрана и уткнулась в спинку кресла. Да, мертвый Листьев на живого совсем не походил. И какая грязь у него в подъезде! Облупленные перила, плевки на полу. «Слепое огнестрельное ранение головы с разрушением мозга». Саша не поняла, что же это: ему отстрелили голову, а он сам вышел и еще на подушку лег? Открыть глаза и посмотреть она не могла – смелости не было. И как так? Ведь вчера же, ну или позавчера она видела передачу, а сегодня его застрелили, он вышел из своей квартиры, лег на подушку. Но смерть наступила мгновенно. Деньги были при нем, полторы тысячи долларов и миллион рублей. Деньжищи‑то какие!
Про причины убийства сказали, что может быть месть или Останкино. И дело ведет особое подразделение уголовного розыска, которое специализируется на расследовании убийств депутатов и банкиров. Сколько же их убивают, этих банкиров и депутатов, если нужно целое подразделение? Разыскивают иномарку с двумя хорошо одетыми людьми. А хорошо одетые – это как? По телевизору был слышен рев машины. Уже, поди, не показывают Листьева? Она открыла глаза. Нелли снова что‑то сказала, потом появились люди. Много людей, несут к дому цветы. Да они все хорошо одеты! Саша на Лесобазе ни одного не видела так хорошо одетого. В Москве старушки в пальто и беретах – у них так мамы ходят, а старушки донашивают плащи, подвязанные веревочками, шубы с проплешинами. У них бы на Лесобазе этих двоих, которые даже по меркам Москвы хорошо одеты, мигом нашли. Да еще на иномарке. Без шапок, кстати, в Москве ходят. А в Тюмени еще холод. Разве что покажется иногда весеннее солнышко, нагреет щеку докрасна, пока на уроке сидишь, и уйдет.
«Это я!» – заколотила в дверь мама. Саша подпрыгнула. Неужели мама? Мама! Она побежала открывать дверь и едва не растянулась в шпагат на линолеуме. Ма‑а‑а‑ма! Саша открыла один замок, второй, а третий мама успела сама.
– Мама! Мама! Листьева убили! – Саша прыгнула к маме на шею.
– Да подожди ты! – Мама не снимала Сашу с шеи, а старалась протолкнуть ее вперед, чтобы закрыть уже дверь.
– Листьева убили! – кричала Саша с такой радостью, что мама насторожилась.
Она отцепила наконец Сашины руки, чуть отодвинула ее от себя и посмотрела внимательно в лицо.
– А ты‑то чего так радуешься? – спросила мама серьезно. Было видно, что она испугалась – вдруг Саша не поняла, что вообще происходит.
– Да я не радуюсь. Это я радуюсь, что ты пришла! – Саша снова обхватила мамину шею.
– Вижу, что радуешься. А почему нарядная, как на концерт?
– Да я репетировала. Тут танцевала. И кассету зажевало, я искала‑искала песню, а потом он вернулся, как заскребет и спрашивает: «Ты что там делаешь?»
– Кто заскребет? – испугалась мама.
– Да Максимка.
– Какой Максимка?
– Да Мякишев!
– Заглотыш ваш?
– Ну Максимка, ага!
Мама снимала один за другим сапоги, подолгу расстегивая каждую молнию, которая заедала.
– Мякишев Максимка? И что он тут делал на ночь глядя?
– Да он провожал. А потом вернулся, я ему картошки дала с мясом.
– Провожал? А зачем? – мама искренне удивилась.
Саша осеклась: что же, мама не понимает, зачем ее нужно провожать? Она развернулась и пошла в комнату. Сказала маме на ходу:
– Ну страшно же.
– А картошку зачем дала? Потом привыкнет сюда ходить.
Саша вернулась к маме:
– Да я не ему, я Лорду. Чтобы Лорд его проводил.
– Лорду? Ну давай еще Лорда будем кормить.
– А почему его не кормить? Он меня больше всех провожает.
– Чего это тебя больше всех? Ты на восьмом живешь, он тебя последнюю видит, – сказала зачем‑то мама.
Она сняла пальто, шапку, стряхнула с них то ли капли дождя, то ли снег и повесила на крючок. Зашла в комнату и сразу же села смотреть телевизор. Саша встала рядом и немного навалилась на подлокотник. Ей хотелось прижаться к маме, но она всё еще обиженно думала – как же мама не понимает? Посмотрела на телевизор – там Ельцин. Говорит про какие‑то «мафиозны группы». Так и сказал: «мафиозны». И еще – «прокаратура». Прям как баба Лиза. Пьяный ведь. Саша пьяных не переносит и за версту видит. Даже за тысячу верст.
– Ну так что? Почему Лорд тебя чаще всех провожает? – переспросила мама. Привязалась же.
Саша перешагнула через спинку кресла и, получается, через мамину голову прямо на свою кровать. Легла. Хотела залезть под одеяло с покрывалом, но вспомнила про костюм. Пока полежит так.
– Да потому что я больше всех боюсь!
Мама повернулась к ней.
– Ну ладно, ладно! – она пересела на кровать, сняла с нее аккуратно юбку, блузку, красную «тельняшку». Распустила волосы и сама укрыла. Ельцин продолжал говорить. Снимут каких‑то начальников. Виноваты какие‑то мафиозы. Толстый. Ну натурально заплыл и сейчас лопнет. Кто же его такого пустил выступать? Мама слушала Ельцина. Саша обхватила ее двумя руками.
– В туалет сходила? Сходи давай. А то напугалась, поди, сегодня описаешься опять.
Она посмотрела на Сашу.
– Напугалась?
Саша серьезно кивнула. Мама поцеловала ее.
– Сходи давай пописай.
Но Саша мялась.
– Боишься? Давай вместе сходим.
Рука мамы нащупала под одеялом Сашину руку, вытащила ее наружу и потянула за собой. Они дошли до туалета, Саша пописала, пока мама стояла за дверью. Сторожила. Потом вернулись. Ельцин долго еще говорил что‑то о наказании начальства. Еле языком ворочал. Вслед за ним взял слово низенький дедушка с огромными бровями. Он выступал очень торопливо, сбивчиво и неразборчиво. Саша ничего не поняла, кроме того, что у президента есть сторонники и что не надо делать поспешных выводов. Глаза ее закрывались. С первого крика учительницы «Убили Листьева!» она мечтала об этой минуте. О том, как вернется мама, как укроет ее одеялом, обнимет и убаюкает. И всю ночь будет рядом, только утром уйдет на работу. Уж завтра‑то Саша не проспит. Она обязательно встанет и проводит маму. Или пойдет к Аньке, хоть ее и не звали.
Какой противный звук этот писк, почти как перед началом профилактики. Саша чуть приподнялась выглянуть из‑за маминой спины. Ельцин и дедушка с бровями стояли теперь перед огромным портретом Владислава Листьева, больше них самих. Точно таким же, какой был до «Времени». Оба вдруг сделались перед Листьевым растерянные, какие‑то мелкие, нелепые. Можно представить, как им страшно, – убийцы‑то в Москве. Их самих тоже могут убить. Запросто. Саша вообразила, как стреляют в подъезде в пьяного Ельцина. Нет, он ведь во дворце живет! Во дворце стреляют, значит. Интересно, у него во дворце пол чистый? Саша видела дворцы на открытках из Петергофа. И в книжке «Петербург. Петроград. Ленинград». Ну и по телевизору, конечно, в познавательных передачах. Не замечала, какой там был пол. Уж наверняка не заплеванный. Она еще раз попыталась представить, как убьют на полу Ельцина. И как все будут плакать о нем. По‑настоящему. Еще сильнее, чем по Листьеву. Только они с мамой не будут. Наплакались…
Саша отвернулась лицом к стене и тут же заснула".
-------------------------------------------------------------------------------------------------
Подписывайтесь на мой основной канал Анастасия Миронова. Этот текст я опубликовала на запасном, так как в 2019 году он выходил в журнале "Знамя" - Дзен сочтет его выкладывание копипастом и снизит мне карму.