(по мотивам малоизвестной русской былины)
Когда Михайло родился, родители его, младенца в церкви окрестив, сразу к старухе-ведунье пошли на судьбу сына погадать. Старуха-ведунья в своей темной избушке долго колдовала, лягушачью кожу жгла, пепел в миску с водой сыпала, что-то в воде разглядывала, заговоры шептала и такую судьбу младенцу нагадала, что родители, отец с матерью, домой от ведуньи вернувшись, собственного сына в глухой лес отнесли и там на поляне одного оставили.
Только дочь их, Марфа, коей тогда едва пять годочков исполнилось, это заприметила. Она брата уже в колыбели покачала, песенку колыбельную ему спела и полюбить его всей душой успела. Потому, когда она заприметила, что родители в лес с ребенком ушли, а вернулись одни, неладное заподозрила и в лес отправилась. Солнце уже садилось, в лесу темнеет и все страшней становится. В деревне да в поле мир людской, обжитой, в лесу, сразу за околицей, куда часто за грибами-ягодами бегают, где все тропы знакомы, да еще днем, когда солнечный свет сквозь густые ветви пробивается, не страшно. Но тропа все глубже и глубже Марфу в лес уводит, в лесу все темнее, Марфе все страшнее. Да знает она, не переживет ночь в лесу младенец, пересилила страх и на поляну вышла, где увидела, что ребенок брошенный на пеньке один-одинешенек лежит. Девочке брата до слез жалко. И не знает она, за что родители его на неминучую смерть обрекли. Взяла она брата на руки, вынесла его из лесу, вышла с ним на дорогу. А в ту пору ехали по дороге казарские купцы. Они на Русь с востока приезжали, привозили диковинные товары – ткани узорчатые, душистые травы, восточные сладости. Распродали купцы свои товары и, на родину возвращаясь, мимо родной деревни Марфы проезжали. Протянула девочка купцам ребенка и говорит: «Возьмите его с собой. Он родным родителям не надобен оказался, может, у вас к нему жалости поболее будет». Пожалели купцы чужого ребенка, взяли его к себе. Вырастет, чай, дело ему найдется. А Марфа купцам еще говорит: «Как он подрастет немного, речь понимать станет, вы ему скажите, что окрестили его Михайлой, а по отчеству он Петрович. Родом он с Руси, и есть у него сестра Марфа Петровна, что, не ведая, отчего на него родители озлобились, из леса его вынесла». Уехали казарские купцы, увезли ребенка в далекую Казарию. А Марфа долго им вослед смотрела, слезы рукавом платья утирала.
Там, на чужедальней стороне, отдали купцы ребенка на воспитание слугам – подрастет, станет в купеческом деле помощником. Мальчик своим воспитанием много хлопот не доставил, на диво быстро вырос, в двенадцать лет был уже сильнее всех в округе. Стали мальчика счету и грамоте учить, в купеческом деле без этого никак нельзя. Говорят, именно купцы первыми буквы выдумали, чтобы можно было учет товарам вести, сколько и какого товара куплено, сколько продано, кто кому сколько должен. Молодец смышленым оказался, счет и грамоту быстро постиг, но к купеческому делу душа у него не лежала, больше нравилось ему с оружием управляться, воинскому делу учиться. Нашлись в Казарии опытные воины, научили они Михайлу, как с коня мечом рубить, копьем колоть, из лука метко стрелять. И весьма Михайло в ратной науке преуспел. Купцы ему в этом деле не препятствовали, нужна им стража для защиты их купеческих караванов от лихих людей, разбойников. Да только как рассказали Михайле, что он с Руси и есть у него там сестра Марфа Петровна, что от родительского гнева его спасла, так он сразу же решил на родину вернуться. Очень ему захотелось узнать, за что на него родители прогневались, что он еще младенцем сотворить успел, да и сестру-спасительницу повидать надо. Не стали его казарские купцы удерживать, может, полюбили они смышленого молодца, или его непомерной силы испугались, но даже дали они ему коня хорошего, оружие, коим он владеть научился, меч, копье и колчан со стрелами ему с собой забрать позволили. Снарядился Михайло в путь, вскочил на коня и помчался на Русь.
Примчался Михайло Казарин прямо в Киев. Подивился он на крепостные стены и башни, надежно город защищающие. Но больше всего ему в Киеве понравились Божьи храмы, в Казарии он такого не видывал. Михайло княжеский терем быстро отыскал, он самый нарядный. Кровля у него расписная, столбики точеные, наличники резные, слюдяные оконницы на солнце блестят. Сошел Михайло Казарин на княжеском дворе с седла, коня к коновязи привязал и вошел в терем. Князь Владимир в ту пору, как обычно, с богатырями пировал. Поклонился Михайло князю и просит взять его в киевскую дружину. Князь Владимир вино из чаши допил, калачом закусил, на Михайлу глянул и говорит: «Я и знать-то не знаю, что ты за богатырь и каково твое воинское умение. Может, и не годишься ты в княжескую дружину, ни силой, ни удалью не вышел? Надо бы тебя в деле испытать. Пока же быть тебе ловчим. Сослужи-ка мне такую службу, поезжай к Днепру, настреляй мне гусей-уток на ужин. Посмотрим, на что ты способен».
Подивился Михайло Казарин тому, что князь Владимир столь неласков, но перечить не стал. Воротился он на княжий двор, вскочил на коня и поехал на Днепр. У Михайлы рука крепкая, глаз меток, быстро он гусей-уток настрелял и хотел уже в Киев возвращаться, да вдруг заприметил на ветвистом дубе черного ворона. Высок дуб, далеко ворон сидит, крылья его черным-черны, и захотелось Михайле меткость свою испытать, хотя в ворона стрелять никакой корысти. Ни мяса его не есть, ни крови его не пить, да потянулась рука у Михайлы к колчану за стрелой, наложил он стрелу на тетиву, натянул тугой лук. Но вдруг говорит ему ворон человеческим голосом: «Не стреляй в меня, Михайло Петрович, сослужу я тебе за это великую службу – дам мудрый совет, ты меня за него по гроб жизни благодарить будешь. Поезжай-ка на тот высокий холм, оглянись вокруг, и увидишь войлочные шатры, у тех шатров три степных богатыря полон делят. Только тебе этот полон больше, чем им, нужен. Коли не боишься один с тремя супротивниками сразиться, потешь свою удаль молодецкую. Со степняками биться, это тебе не в ворона стрелять. Но запомни мое слово – с полоном, что тебе достанется, осмотрителен будь, очертя голову в омут не бросайся. Может тот полон для тебя великим счастьем стать, а может великим горем обернуться». Сказал сие ворон, крыльями взмахнул, в небо взмыл, а Михайло Казарин на высокий холм поскакал.
Оглядел он с холма округу и действительно у самых русских рубежей увидел три войлочных шатра, а у них трое степняков сидят. Большой орде мимо богатырской заставы не пройти, а эти малым числом проскользнуть сумели. Дальше же как повезет. Этим повезло, сидят они, полон делят, а полон этот – красна девица. Много чего степные богатыри награбили, и золота, и серебра, и отборного жемчуга, и тканей драгоценных – бархата да парчи, и дорог рыбий зуб, что на далеком Белом море добывают. Эту добычу степняки быстро поделили, а вот девушку поделить не могут и решили жребий кинуть. Тут ветер в сторону Михайлы подул, разговор степняков до него донес. Первый степняк, самый богатый, в доспехах, золотом изукрашенных, говорит:
– Коли мне девица достанется, продам я ее на невольничьем рынке, много золота за такую красавицу выручу. Будет она на чужбине слезами умываться, будет весь свой век в неволе пребывать, хозяев своих тешить, всякой прихоти их угождать.
Второй степняк, в доспехах, серебром изукрашенных, говорит:
– Коли мне девица достанется, я такую красавицу себе возьму, в свой гарем отдам. У меня в гареме уже тридцать жен, кого купил, кого в полон забрал. Она тридцать первой будет. Днем ею старшие жены помыкать станут, ночью она в моей воле пребывать будет.
Третий степняк, в простой булатной кольчуге, говорит:
– Коли мне девицу жребий отдаст, я ее за своего сына замуж выдам. У него еще ни одной жены нет, эта первая. Он ее любить, кормить и поить будет. Родит она ему сыновей, и будут мне внуки на старость утешением.
Слушает девушка про свою долю незавидную, плачет, слезы рукавом утирает. Встала она утром с ложа мягкого в доме родительском, ночью же ей в чужедальней стороне ложе жесткое уготовано. Только сегодня утром матушка ей косу заплетала, а теперь неизвестно, кто ей косу расплетет.
Да не успели степняки жребий бросить – налетел на них русский богатырь. Хорошую ратную выучку он в Казарии, как оказалось, прошел. Хоть и первый у него это бой, да не смогли степные богатыри и втроем против него устоять. Того, что в доспехах, золотом изукрашенных, был, грозился девицу в неволю продать, он конем с ног сбил и копьем заколол. Степняка в доспехах, серебром изукрашенных, что гаремом своим похвалялся, он мечом зарубил. Третий степняк, тот, что в булатной кольчуге, бежать пустился, да Михайло его догонять не стал. Не до степняка ему, что со страху сломя голову прочь бежит, смотрит Михайло на красну девицу, взгляд отвести не может – красоты она неописуемой. У богатыря от такой красоты дух зашелся, дыханье перехватило, сердце в груди стучит, кровь молодая бурлит. Соскочил он с коня, взял девицу за руку, ведет ее в шатер. Там в объятия ее заключил, на ложе ее опустил, поцеловать хотел. У девицы губы алые, словно ягоды спелые, но говорит ему девица:
– Спасибо тебе, добрый молодец, за то, что от разбойников меня избавил. Увезли бы они меня на чужбину, мне в неволе несладко б пришлось, я слезами день-деньской умывалась. Но и тебе не пристало меня словно воинскую добычу брать, к любви склонять, даже имени-отчества моего не спросив.
Спохватился тут Михайло Казарин, что больно скор он на любовь, словно в омут с головой в нее бросился. Спрашивает он девицу:
– Как же тебя звать-величать?
Отвечала ему девица:
– А зовут меня Марфа Петровна.
Как услышал богатырь это имя, девицу из объятий выпустил, отшатнулся от нее в испуге, с ложа соскочил и спрашивает:
– А не было ли у тебя брата меньшего?
– Был, – отвечала девица. – Только, что с ним нынче стало, я не ведаю. Совсем маленьким его родители в лес унесли и там оставили.
– А ты его из леса вынесла и казарским купцам отдала, – молвил Михайло.
Вскочила тут с ложа Марфа Петровна и спрашивает:
– А ты откуда про то знаешь?
– Так я и есть брат твой младший, коего ты от смерти спасла, – отвечал ей Михайло. – Купцы казарские, кои меня вырастили, от меня не утаили, что родом я с Руси и есть у меня родная сестра Марфа Петровна.
Как услышала это девица, руками всплеснула, бросилась к богатырю, обняла его крепко.
– Видать, это промысел Божий, – говорит она Михайле. – Я тебя из лесу вынесла, ты меня из неволи спас.
– Как же это с тобой приключилось, что ты в полон попала? – спрашивал Михайло.
– Утро нынче ясное было, ничто грозы не предвещало, – отвечала Марфа. – Вышла я за околицу погулять, грибов-ягод пособирать. Разбойники серыми волками подкрались, черными воронами налетели, бросили меня на коня и умчали, так что никто и не видел, некому было в погоню пуститься, меня у разбойников отбить. Я уже с родной стороной попрощалась. Кабы не ты, век быть мне в неволе.
Присели брат и сестра на край ложа, Михайло Марфу и спрашивал:
– Скажи мне, сестрица, за что меня родители младенцем невзлюбили, да так, что на верную гибель в лесу обрекли?
Вздохнула Марфа Петровна и говорит:
– Долго я о том у батюшки с матушкой допытывалась, долго они мне о том говорить не хотели, не твоего, мол, ума дело, но в конце концов признались. Нагадала им старуха-ведунья, что сын их новорожденный, как возмужает, такой великой страстью к красоте своей сестры воспылает, что греха не миновать. Вот чтобы страшный грех этот не случился, родители тебя в и лес отнесли.
Усмехнулся горько Михаил Казарин и молвил:
– Судьба, старухой-ведуньей нагаданная, лишь тогда свершается, когда к ней слепо идут да других супротив их воли ведут. Кабы я в отчем доме рос да сызмальства знал, что ты сестра мне, вовек бы этого греха не случилось, никогда бы я на твою красоту не позарился, и в мыслях бы у меня этого не было, как сейчас нет, когда нам открылось, что мы брат и сестра. Родители меня не столько на смерть, сколько на этот страшный грех обрекли, все они сделали, чтобы предсказание старухи-ведуньи исполнилось. Если бы я в лесу не погиб и меня чужие люди нашли, никто бы им не сказал, что у меня сестра есть. Тогда бы и я об этом не знал и грех сей непременно случился бы. Ты ведь такая красавица, что немудрено страстью к твоей красоте воспылать. Я, когда тебя увидел, совсем голову потерял. Мы ведь на волосок от греха были. Ты же меня не только от смерти, ты меня от страшного греха спасла, и я тебе за это по гроб жизни обязан.
– Да уж, выходит, родители наши, сами того не ведая, к греху нас подтолкнули, но мы вместе его избегнуть сумели, – отвечала Марфа Петровна.
Посадил Михайло Казарин сестру на своего коня, на двух степных коней богатства навьючил, что степняки награбили, сам на третьего, у степняков отбитого коня вскочил, и поехали они к Марфе домой. Вот и родное село показалось, богатое село, на проезжей дороге стоит, по которой заморские купцы товары везут. Поклонились брат и сестра Божьей церкви, возблагодарили Господа, что от беды их уберег. А как подъехали они к родительскому двору, стал Михайло Казарин с сестрой прощаться. Одного коня с богатствами степняков отдал ей на приданое. Обещал ей, что, коли замуж она соберется да весточку о том ему в Киев пришлет, он на свадьбу непременно приедет. А с родителями он увидеться не захотел. Пересел богатырь на своего коня, двух коней в поводу повел и помчался в Киев.
Марфа Петровна с конем под уздцы, золотом да серебром, жемчугом, парчой да бархатом нагруженным, на родительский двор вошла. Выбежали родители из дома, обрадовались. Хватились они уже дочери, думали, навсегда пропала, а она вернулась, да еще с богатствами. Но когда рассказала Марфа, что с ней приключилось, откуда у нее такие богатства и кто ее из полона спас, поведала родителям, как они своих сына и дочь чуть на грех не сподвигли, много родители слез пролили. Осознали они свою вину, закаялись к старухе-ведунье за советом ходить, да сына им уже не вернуть.
А Михайло Казарин в Киев примчался, на княжьем дворе с коня сошел, в княжий терем вошел. Увидел его князь Владимир и говорит:
– Что-то долго ты за гусями-утками ездил. Я из-за тебя едва без ужина не остался. Видать, тебя только за смертью посылать. Али рука у тебя не крепка, глаз не меток, стрелы мимо цели летят? Мне такие слуги не надобны, нечего тебе в моей дружине делать.
Отвечал Михайло Казарин:
– Не беспокойся, князь, мне не только стрелы послушны, могу я тебе копьем и мечом послужить. Я не только гусей-уток тебе настрелял, я на русском рубеже трех степных богатырей одолел.
– Ох и врать ты горазд, – усмехнулся князь Владимир. – Гусей-уток добывая, замешкался, а теперь оправдания себе ищешь.
– Коли не веришь, князь, в окно выгляни, – говорим Михайло Казарин. – Увидишь там двух коней, добром навьюченных, что степняки награбить успели. Эти кони им теперь не надобны, ибо двое из них в степи лежат, а третий по степи пешком бежит.
Выглянул князь Владимир в окно, коней увидал и спрашивает:
– А почему коней только два, если богатырей трое было?
– Одним конем поделился я с той, что меня из великой беды выручила, – отвечал Михайло Казарин.
Не стал князь допытываться, что за беда с богатырем приключилась и кто его из беды выручил. Рад он и этой добыче. Казну-то ведь пополнять нужно. Расходы у князя велики, доходы за ними не поспевают. Чем полнее казна, тем больше князю славы. А русские богатыри обступили Михайло Казарина, за стол его усадили, в чашу меду ему налили, блюдо с калачами пододвинули. Выпил Михайло меду, калачом закусил и поведал богатырям – не в том его подвиг, что награбленное добро у степняков отбил, а в том, что свою родную сестру из полону вызволил. Тут Самсон Колыванович решил, что Михайле Казарину в киевской дружине самое место, да и князь Владимир перечить не стал. Коли сумел богатырь княжескую казну пополнить, честь ему за то и хвала.