– Перед своим уходом Джордж Баланчин произнес: «После меня все будет по-другому». Как вы думаете, что именно он имел в виду? Считаете ли вы, как Жак Д’Амбуаз, что наследие великого Баланчина – это крупный бизнес, а танцовщики передают только текст движений в его балетах?
– Ну, конечно, это бизнес и очень крупный бизнес. Баланчинский траст – один из самых страшных трастов, с которыми театры имеют дело. Каждый раз приезжает новый педагог и заново переделывает балет. Спектакли не узнать. Если вы возьмете старую запись New York City Ballet, вы не узнаете хореографию.
Когда Баланчин подошел к смертному одру, он все балеты, которые создал, разделил между своими артистами, чтобы у них был доход. В частности, "Symphony in C" принадлежал Джону Тарасу. Он приезжал к нам, в Мариинском театре работал и в Большом театре работал. Но Джон Тарас умер и у них было так заключено, что все эти права на балеты попадают в траст и дальше ими уже траст владеет и распоряжается. И вот как только Джон Тарас умер, стали приезжать и переделывать эти спектакли. А когда им говорили, что Джон Тарас показывал по-другому, они отвечали: «Нет! Он неправильно показывал». Потом приезжал следующий и опять: «Нет! Он не правильно показывал».
Я вам даже пример приведу. «Пиковая дама» ставилась только на меня, не было никогда другого. Когда я лучил травму, приехал репетитор Луиджи Бонино. Он был в тот момент, когда Ролан Пети ставил это на меня, он был в зале. И когда Гуданова вводили, что-то там они, видимо, меняли. Ну, во-первых, Гуданов левша, а я правша. Я в это, естественно, не вмешивался и меня никто не привлекал к работе, хотя я на самом деле мог прийти и показать, я был в доступности, я только не мог танцевать тогда. И когда я пришел на спектакль, я был немножко удивлен.
Потом Ролан увидел это в Париже, когда мы танцевали. Генеральную репетицию, три спектакля танцевал я, а один спектакль танцевал Дима. Ролан жутко ругался и не вышел на сцену на поклон и предъявлял претензии мне, просто в этот день был двойник. Я ему сказал: «Ролан, слушайте, я живым должен остаться?». Он наругался, что я не танцевал все, потом он у меня спросил, почему такой порядок, я ему говорю: «А вы спросите своего ассистента, я тут при чем?». Понимаете, при его жизни уже переделывали спектакль.
Когда меня пригласили в Японию танцевать «Юношу и смерть», Ролан со мной лично его готовил, Луиджи сидел рядом, но он ему не разрешал что-либо показывать. Но я видел потом, как Луиджи репетирует с другими – и это не то, что показывал Ролан. Но Луиджи сам танцевал этот балет, может быть, у него было другое восприятие.
Что касается стиля Баланчина, тут тоже сложная вещь. Он попал в страну, где не было ничего. Он на ровном месте сначала создал школу, а потом стал создавать свой балет. Конечно, у него была модель Императорского Русского театра, и он к ней все время тянулся и сам честно писал: «Когда у меня были деньги, я одевал артистов, а не было денег – они танцевали в купальниках и в трико». Никакого стиля он не преследовал, просто была такая ситуация.
Очень смешно, когда в «Серенаде» девушки стоят с вытянутой рукой и одна из них как бы запаздывает, а после встает на свое место. А это просто одна артистка действительно опоздала, Баланчину это очень понравилось и он это использовал в балете. А руки... Понимаете, если в русской школе они поставлены, то на Западе не поставлены, не умеют люди ставить руки – это очень тяжело, поставить корпус и руки. Потому вот эти их такие руки – якобы это его стиль. Ничего подобного. В основном ведь его труппа состояла из непрофессионалов, и он, выкручиваясь, придумывал многие вещи.
Поймите, американский балет учили две педагогини: Фелия Дубровская и Александра Данилова, выпускницы Театрального училища, которое сейчас носит имя Вагановой. И Баланчин учился тут и тоже учил американцев. Значит, это все русское.
Они тогда, в двадцатых, тридцатых годах, учили всех на пальцах заниматься у станка, а когда я сейчас какие-то вещи требую и говорю, что это не придумка Баланчина, так было в нашей школе, мне говорят «нет». Семенова всех заставляла заниматься в пальцах на классе, девочки из шести дней делали три раза пальцы – всегда. Она мягкую обувь не разрешала носить, только в пуантах занимались, потому что балет происходит в пуантах. А то, что творится сейчас, когда на ноге мужские тапочки… Падение тотальное. И от этого травмы, от этого потеря техники, от этого потеря стиля.
Потому люди приходят и спрашивают, где бесшумная пробежка? Да какая там бесшумная пробежка, если они вообще не умеют в этой обуви бежать, потому что не ходят в ней. Раньше к каждому спектаклю балерины делали туфли, а сейчас купили этот Гейнер и танцуют в нем по три года. Бросили в стиральную машинку и опять танцуют, потому что он из каучука сделан.
