Самолёт По-2, когда я увидел его в Парке Победы на Поклонной горе, показался мне неожиданно очень маленьким по сравнению с тем, как я его видел, когда мне было 15 лет. Самолётик-биплан, с двухэтажными крыльями, две кабины так, что головы пилотов торчат из него, над его фюзеляжем. Он стоял среди огромных танков, мощных самоходных орудий на выставке. Всю эту военную технику я много раз видел на улице Горького (на Тверской), в Москве, когда они с рёвом, изрыгая дым, шли на праздничные парады, на Красную площадь.
На Поклонную гору я пришел уже с повзрослевшими внуками.
А самолёт По-2 я впервые увидел очень давно, в 1946 году.
Тогда к нам в 636-ю школу пришел весёлый моложавый очкарик. После его рассказов все загорелись парашютизмом, и поехали туда, куда он нас звал. Рядом с железнодорожной станцией Силикатная Курской железной дороги расположился травянистый аэродром. Часть его стала тогда картофельным полем, росла и морковка, и свёкла — на прокорм лётчикам (время было очень голодное). Там, в одноэтажном доме, похожем на широченный сарай, к потолку были подвешены матерчатые лямки с железными кольцами. Нас, мальчишек, сажали, подвешивали на них. Учили, как сесть поудобнее на круговую лямку (это абсолютно необходимо для безопасного приземления на парашюте), показывали — за какие лямки тянуть, чтобы парашют повернулся и летел куда надо. Там же мы прошли медицинскую комиссию, все врачи — бывшие военные, с опытом Великой Отечественной войны.
Я был немало удивлен и запомнил на всю жизнь, когда немолодая женщина-врач измерила тонометром моё артериальное давление, посчитала пульс. Попросила попрыгать повыше 20 раз. Ещё раз замерила давление и сказала: «Ты, мальчик, будешь очень вспыльчивым: научись владеть собой». Я молча возмутился, ведь я, как мне думалось, не был таким. Как смогла она так легко, даже не разговаривая со мной, такое предсказать? И всё же всю жизнь приходится следовать её совету.
Интересно было, когда очкарик, а это был опытный парашютист-фронтовик Аркадий Васильевич Яров, показывал нам, как с двумя парашютами (один, основной — на спине, другой, запасной — на груди) влезать с земли на крыло, а потом в переднюю кабину самолёта По-2.
И, самое главное, как в полёте вылезать из неё. Из-за двух парашютов каждый из нас становился «горбатым» и очень «пузатым». Приходилось в кабине сидеть поперёк неё, повернувшись вправо.
И самым ответственным моментом было то, как правильно вылезти из кабины на крыло самолёта, чтобы спрыгнуть с него к далёкой, внизу земле! Яров нам объяснял:
— Левой ногой становишься на сидение, подымаешься, ставишь так же правую, наклоняешься вперёд, левую выносишь из кабины, ставишь на крыло, крепко держишься за передний край кабины, вынимаешь из неё правую ногу. И не прыгайте с крыла как с подножки трамвая! Самолёт лёгкий, не раскачивайте его! Делайте просто шаг с крыла и падайте.
— Ну, а если начать вылезать, став правой ногой на сидение?
— Ни в коем случае!! Тогда вылезать будешь лицом к хвосту самолёта. Правая — уже на крыле, а левая поднимется над задней кабиной, где сидит пилот. Ногой зацепишь его за голову. И даже можно вытащить его из кабины в полёте.
Спрашиваем:
— Вы много раз прыгали! При Вас хоть один был такой случай? (На груди у него значок-парашют, на нём цифра 1200 — число прыжков).
— Нет, не было.
— А Вы слышали о том, что хоть где-то это было?
— Нет! Но теоретически это возможно.
И вот, такой уникальный случай произошёл со мной. Летим. Это был мой второй прыжок. Пилот, капитан-фронтовик Астафьев, говорит мне:
— Приготовиться к прыжку! Вылезай!
Делаю всё как надо. Но тут Астафьев тихо выругался, он всегда был ворчливым. Понимаю, что я встал на сидение неправильно. Спускаюсь на пол кабины и решительно встаю на сидение, но уже другой ногой. Тут всё и началось! Как Яров говорил. Левую ногу пришлось задрать куда-то вверх. Зацепилась. Тяну со всей силы! И уже за край кабины не держусь. Лётчик мотор выключил. Хватает меня за лямки парашютные, чтобы меня не сдуло с крыла. Самолёт под ногами качается. А у меня стыд, и никакого испуга. Весь страх подавлен позором. Астафьев перекидывает мне через голову лямку, которая раскроет ранец моего парашюта. И я решительно прыгаю с крыла.
Приземляюсь, собираю парашют, засовываю в огромную сумку, которую мы брали с собой, подхожу к другим ребятам. Видим, что мой самолёт сел, но не подъехал к нам за очередным парашютистом, а отрулил на дальнюю стоянку, и Астафьев чего-то там возится. Смотрим, идёт к нам, что-то в руке несёт. Я спрятался за Мишку Соловьева, моего одноклассника. Подходит Астафьев. В руке — разбитое ветровое стекло от самолёта.
— Где этот рыжий? Убью! — и стеклом машет.
— Нет его, ушел, — это Мишка про меня. Я пригнулся, прячусь.
Как такое случилось, что смог я детским полуботинком на резиновой подошве раздавить ветровое стекло самолёта, так что оно треснуло?
Ну, думаю: «Не допустит Астафьев к третьему прыжку, не стану ”Парашютистом СССР”».
