-------------------------------------------------------------------------------------------------
«Ну, что же теперь, а?»
Будто писатель, пытающийся перебороть пустой лист, Алекс задаёт самому себе один и тот же вопрос. Из раза в раз по ходу повествования этот вопрос обращается как бы в пустоту, пространство, символизирующее читательское воображение. «Спроси себя и ты», — как бы говорит Энтони Бёрджесс, — «поразмышляй!»
«Заводной апельсин» удивителен в своей неоднозначности. Чтение этого романа можно сравнить со стремительным рывком по туго натянутому над двумя оврагами канату. Упав в первый, рискуешь сломать обе ноги и, извергая отборный и в какой-то степени элегантный поток нецензурной брани, начать ненавидеть этот chertov мир. Свалившись во второй, скорее всего, ударишься головой и пустишься в глубокомысленные суждения, предшествующие экзистенциальному кризису.
История, рассказанная от лица самого настоящего падонка, пропитана насилием мысли, плоти и души. Оно, выраженное строгой печатью на бумаге, принимает вполне себе материальное воплощение в умах "любителей кристаллографии", время от времени любящих озаботить себя книжным просвещением и прочим kalom.
Размышляя о том, куда бы убить очередной вечер, компания молодых и пылких совсем не джентльменов во главе Алексом открывает для читателя двери во вселенную kisok и malltschishek.
«Ну, что же теперь, а?»
«Насилие», — марко и стильно расписывается под этими словами Бёрджесс. В нём видит свою сущность, жизнь и смерть его «подопечный» — любитель классической музыки, жестокий харизматик и, в общем-то, ещё ребёнок Алекс.
Говоря устами нашего антигероя, писатель выносит на обсуждение тему оправданности и деструкции насилия как явления. Что может Создать человек, Разрушая своё окружение? Что, как не образованная законами самой Вселенной, не менее сокрушительная сила противодействия может быть результатом того, что кое-кем считается вполне себе искусством?
Это общество задыхается в тисках разгульной жестокости и назидательно-карающей руки, неумолимо обращённой к каждой соринке, волею случая оказавшейся вне пространства мусорного бака. Мусор необходимо убирать. Не должна его мерзкая вонь своей смрадной дымкой окутывать светлые человеческие умы. Убирать и перерабатывать. Да, то что нужно! В этом определённо есть зерно, способное прорасти прекрасным tsvetujotshkom. Тем, что будет распространять благодатный аромат своих красивых лепестков.
Но станет ли меньше вони? И возможно ли переработать весь мусор?
«Ну, что же теперь, а?»
Проблематику этого «мусора» и изучает Бёрджесс. Руками и ногами Алекса, колотящего очередного беднягу, пишется картина общественной отрешенности. Отрешённости от проблем воспитания, образования и социализации.
Насилие порождаёт насилие — до банальности просто и невероятно точно. Порождённые насилием над умами, они придают мыслям физическое воплощение и выносят его на улицы. Тело, лежащее в луже свежей тёплой крови, видится живописным полотном, настоящим социальным высказыванием.
Главный герой «Заводного апельсина» — само насилие, со всеми его проявлениями и последствиями. Оно — инструмент регуляции жизни того общества, членами которого в своё время стали и уличные «джентльмены», и заурядные завсегдатаи бара «Дюк-оф-Нью-Йорк», и, конечно же, надзиратели гостюрьмы 84-ф. Именно в её дружелюбно холодные и обшарпанные стены, ведомый жаждой творить, попадает Алекс.
«Ну, что же теперь, а?»
Тюрьма не способна перевоспитать. Она учит лести, притворству, сокрытию части эмоций, но не воспитывает правопорядочных и честных граждан. Но что в таком случае может изменить положение дел?
Завести апельсин подвластно насилию. Глубокое внедрение, на уровне инстинктов задающее корректные установки и лишающее возможности к появлению одной только мысли о том, чтобы кому-либо навредить. Прекрасно, не так ли?
Однако при всей кажущейся выгоде такого подхода, его можно считать истреблением человеческой воли, выжиганием способности самой личности к осознанию и принятию себя.
Дело в том, что Алекс, подвергшийся подобного рода реконструкции, лишь марионетка. Он — удобное обстоятельство, человеческий ресурс, используемый для построения корректного общества, очередной кирпичик в стене. Особенностью его «переформатирования» является то, что ценой оного, помимо прочего, стала выработанная рефлекторная неприязнь к бесспорно настоящему искусству, а именно к классической музыке.
Это обстоятельство и возвышается над всем в романом в виде символа уничтожения личности. Вместе с перевоспитанием погибает и естественность, искренность и, как это ни странно, человечность. Погибает само искусство.
«Ну, что же теперь, а?»
Прецедент Алекса используется как удобное средство манипуляции общественным сознанием. Перетягивание каната социальной любезности окончательно сводит на нет его восприимчивость к высокому и невероятно опьяняющему искусству. Он снова может слушать Бетховена, но в динамике новенькой стереоустановки всё чаще звучит всякий эстрадный kal. Впрочем, жизнь идёт своим чередом.
Герой чувствует, что пора бы задуматься о чем-то серьёзном, о том, чему можно по-настоящему посвятить свою жизнь. Период подростковой тяги к жестокости, как кажется, закономерно преодолён. Бёрджесс дидактирует читателю вывод о «непреложной значимости нравственного выбора», который сам писатель (предисловие к переизданию романа в 1986 г.) считает «до оскомины банальным».
Но ведь тем и отличаются знаковые произведения, что по прошествии лет продолжают оставаться кладезем регулярно обсуждаемых и разнообразно интерпретируемых идей. И здесь мы вернёмся к упомянутой выше манипуляцией общественным сознанием. Алекс — «заводной апельсин», неортодоксальное явление, только что вышедшее из-под пера новой перевоспитательной программы. Он, лишённый права выбирать, взрослеет. Совершает искусственный переход на новый этап жизни. Манипуляция заключена в идее выздоровления, лишь сконструированной для разума, познавшего рефлекторное отторжение некогда желанного и значимого.
«Заводные апельсины» обеспечат общество стабильностью и уверенностью в завтрашнем дне, увы, позволяя погибнуть частичке себя.
Частичке, возможно, самой важной. Вмешательство не пройдёт бесследно. Однако о полноценности такого общества можно будет судить с чувством подступающей тошноты.
И повзрослейте уже, найдите мусору правильное, бллин, применение!
-------------------------------------------------------------------------------------------------
Ну, что же теперь, а?