Отношение к поэту Иосифу Бродскому в нашей стране, мягко говоря, неоднозначно. Что большинство из нас знает о нем? Диссидент, талант, нобелевский лауреат, еврей, сидел за тунеядство и эмигрировал в Штаты. Для многих сам факт того, что он уехал за границу, уже предательство, и неважно, что его усиленно «просили» уехать. Еще памятник ему установили в Москве, напротив американского посольства.
Скульптор Г. Франгулян, доводя свою идею до конца, фигуры простых людей сделал плоскими – это мы, обычные, заурядные… и только поэт полон объёма – идей, фантазий, новых строк!
Стоит себе бронзовый Бродский, руки в карманах, нос кверху на фоне безликой толпы, то есть нас. Ну как тут не взбрыкнуть? Но такой он и был. Самобытный, неординарный: все люди как люди, а я — поэт! Потом откроешь сборник его стихов — пахнет чем-то магическим, затянет, и прощаешь все:
Как славно вечером в избе,
запутавшись в своей судьбе,
отбросить мысли о себе
и, притворясь, что спишь,
забыть о мире сволочном
и слушать в сумраке ночном,
как в позвоночнике печном
разбушевалась мышь.
С весны не топлено, и мне
в заплесневелой тишине
быстрей закутаться в кашне,
чем сердце обнажить.
Ни своенравный педагог,
ни группа ангелов, ни Бог,
перешагнув через порог,
нас не научат жить.
Бог в его стихи пришел с подачи Ахматовой. Это она взяла под крыло неопытного поэта, «балбеса-второгодника, окончившего всего семь классов». Опальная поэтесса собрала вокруг себя кружок интересующейся поэзией молодежи и передавала ученикам эстафету Серебряного века. Ее возглас: «Вы сами не понимаете, что написали!» – ввел Иосифа в мир большой поэзии.
Путь начинающего поэта был извилист. Сменив пять школ, «балбес-второгодник» бросил учебу после седьмого класса: выперли за неуспеваемость.. До шестнадцати лет Иосиф проработал учеником фрезеровщика на заводе «Арсенал». Потом перебрался санитаром в морг. Свободного времени хоть отбавляй, работа не пыльная, никто не лезет с разговорами. Но судьба строила свои планы. Она явилась в образе помешавшегося от горя цыгана с ножом в руках. Как оказалось, мужчина приехал забирать тела двух своих детей, увидел швы от вскрытия и пришел в ярость. Он принялся гоняться за Бродским по моргу с кинжалом. Потрясенный Иосиф уволился с работы.
Потом были кочегарка и экспедиции геологов, куда Бродский устроился разнорабочим. Там он пристрастился к поэзии и начал писать стихи сам. Получилось. Пришло признание, внимание девушек, покровительство Ахматовой, аплодисменты. И Бродский отдал литературе всего себя:
Да. Лучше поклоняться данности
С короткими ее дорогами,
Которые потом
До странности
Покажутся тебе
Широкими,
Покажутся большими,
Пыльными,
Усеянными компромиссами,
Покажутся большими крыльями,
Покажутся большими птицами.
Когда на судебном процессе по делу о тунеядстве Иосифа спросят: «У вас есть постоянная работа?» – он ответит: «Я писал стихи. Я думал, что это работа».
Газета «Вечерний Ленинград» обозвала Бродского «окололитературным трутнем», а суд приговорил к «высылке из Ленинграда на пять лет с обязательным привлечением к труду». Естественно, именно здесь нужно улюлюкать: поэт! Нигде не работает, сидит на шее пенсионера-отца!
Друзей оказалось тоже немало. Из ссылки его вытаскивали Чуковский, Маршак, Паустовский, Герман и многие другие. Вернулся Сочинял стихи. Наблюдали и не издавали.
Но пришел 1972 год, и Бродского вызвали в ОВИР и предложили выбирать: психбольница или отъезд из СССР.
Мимо ристалищ, капищ, мимо храмов и баров,
Мимо шикарных кладбищ, мимо больших базаров,
Мира и горя мимо, мимо Мекки и Рима,
Синим солнцем палимы, идут по земле пилигримы.
Началась другая жизнь. Признание другого народа, знаки внимания от другого правительства: Нобелевская премия, звание поэта-лауреата США, должность консультанта Библиотеки Конгресса. Но писал и думал он на русском.
Ему предлагали написать о невозможности жить в советском несвободном государстве – он отказался, ответив, что своё отечество ему винить не в чем. В стихотворении 1980 года он говорит:
Что сказать мне о жизни?
Что оказалась длинной.
Только с горем я чувствую солидарность.
Но пока мне рот не забили глиной,
Из него раздаваться будет лишь благодарность.
Стихи Бродского непонятны? Да полно! Вот он пишет свои размышления о смерти маршала Жукова:
Вижу колонны замерших внуков,
гроб на лафете, лошади круп.
Ветер сюда не доносит мне звуков
русских военных плачущих труб.
Вижу в регалиях убранный труп:
в смерть уезжает пламенный Жуков.
Воин, пред коим многие пали
стены, хоть меч был вражьих тупей,
блеском маневра о Ганнибале
напоминавший средь волжских степей.
Кончивший дни свои глухо в опале,
как Велизарий или Помпей.
Годы шлифуют все. Прощаются ошибки, забываются грехи и скандалы. От Бродского остались врезающиеся в душу слова. А это, согласитесь, немало.
Как хорошо, что некого винить,
как хорошо, что ты никем не связан,
как хорошо, что до смерти любить
тебя никто на свете не обязан.
Как хорошо, что никогда во тьму
ничья рука тебя не провожала,
как хорошо на свете одному
идти пешком с шумящего вокзала.
Как хорошо, на родину спеша,
поймать себя в словах неоткровенных
и вдруг понять, как медленно душа
заботится о новых переменах.