Он уходил медленно. Боролся много месяцев с болезнью и возрастом. Не переставал работать. Всех нас сумел построить вокруг себя, мы включились в его рабочий ритм и следовали за ним так, как будто происходящее разумеется, само собой.
Мы даже успели привыкнуть к чуду: он уходил в больницу и возвращался. Вновь и вновь. Феникс? Никто не думал про огненную птицу, все было повседневно-обыкновенным: забрали в больницу, день операция, полдня подержат на контроле, потом привезут домой, и через два дня можно снова звонить и продолжать работать. Снова и снова.
В понедельник позвонили из его дома: очередная госпитализация. Вторник – манипуляции. Вечером он не позвонил. Это было маленьким нарушением ритуала: обычно к концу такого дня он набирал из клиники и слабым-слабым голосом рапортовал, что все сделали, он отоспится, и завтра, ЕБЖ (его присказка «если будем живы», одна из многих, прилепившихся к нему, технарю, из словарей гостов и сокращений) выпишут.
Он не позвонил.
Утро выдалось солнечным и искристым. Мороз упал еще ниже, и собаки, останавливаясь, поддергивали передние лапы, чтобы чуть-чуть согреть. Сжать-разжать кулак в варежке. Сжать-разжать пальцы в толстых носках в сапогах, чтоб разогнать кровь, идти вперед чуть быстрее.
С центральной укатанной просеки ушли в сторону. Прогулка замедлилась. Здесь ходим только мы. Снег по колено. Пестрые в солнечных бликах стволы сосен. Мы идем к косой тропе мимо сухого болота десять минут, по косой – еще двадцать и по кругу по центральным просекам возвращаемся к дому. В этот раз прогулка удлинилась, хвосты перешли с бега трусцой на шаг. А дальше, будто диджей поставил пластинку играть под пальцами, шаг – остановка, замерли, вернулись, еще шаг. Казалось, из самого воздуха слышится скрежещущий звук заторможенного времени: вжик-вжик, вперед-назад. Я шла за собаками, не торопя. Солнце. Снежный замерший лес и глубинное ощущение, что мы в нем не одни.
На косой тропе два дерева упали под тяжестью снеговых шапок. Одно обошли, второе перелезли. По глубокому снегу собаки не убегали в чащу, шли прямо передо мной, лапами и грудью проторивая путь. Медленно. Оглядываясь. Розовые языки свесились чуть не на плечо. Вокруг голов приметно вьется пар. Приладившись к медленному движению, вдыхаю морозный воздух. Мы идем так неспешно по знакомому маршруту, что можно уже не смотреть под ноги, не тратить усилия вытащить сапог из сугроба, заволакивать по снегу, как по воде. Тело разделилось. Голова плывет в морозном воздухе, глаза наслаждаются золотом на голубом. Туловище, ноги постепенно разогрелись от усилий. С чем сравнить ощущение? – С тем, как, спревая от тепла работы, перестаешь чувствовать тело, ему хорошо, а тебе, в голове, и подавно. Похоже на полет? – Скорее на дремоту, грезишь на холоде наяву с яркими картинками зимнего леса.
В очередной раз собаки застыли передо мной. Слушают. Кого? Справа просматривается насквозь искрящийся склон. Кряжистые стволы. Слева валежник, накопившийся на зыбкой почве. За ним сухое болото. В этом месте и летом возникает чувство неловкости, как будто вторгаешься по краю в другой мир. Сейчас, в сугробах, все утратило знакомые очертания.
За годы лесных прогулок я привыкла, что наши высоты обзора – моего и собак – позволяют нам совершенно по-разному воспринимать окружение. Накладывается разница в обилии запахов и звуков: хвосты реагируют острее, но зрительного контакта им подчас не хватает, чтобы все, пришедшее с воздуха, знание верно распознать.
И в этот раз. Я видела верхний абрис сугроба на завале. Наст очертил его острой искрящейся линией. Для собак вид на нее перекрывал раскидистый куст, превратившись в белый стог.
Тишина. Все замерло. И вдруг на самом верху огненное видение с черной умной мордой. Лис. Взвился на снежной вершине. Костер. С маленькими умными глазами. Белый галстук и черная отметина на кончике пушистого хвоста. Доли секунды мы смотрели глаза в глаза. Он усмехнулся и исчез.
Время расколдовали. Собаки кинулись по сугробам вперед, младший убежал глубоко в лес, мудрая овчарка не стала растрачивать силы: кто-то, невидимый ей, приходил, но теперь по снегам разве догонишь.
Мы шли по замерзшему лесу. Меня по-прежнему не оставляло ощущение, что за нами наблюдают. Почему лис (или это была лиса?) решил выскочить на меня? Он прекрасно понимал где мы, как движемся, он знал лучше нас каждое наше движение по нетоптаному снегу и все-таки показался? За годы в чаще я видалась по весне с глупыми от любви зайцами да летом с молодыми куницами, переоценившими свою скорость против собак. И вдруг лис. Красное на солнечном иссиня-белом снегу пятно. Острые черные глаза. Дирижерский взмах хвоста. Все в полной тишине.
Дух леса.
Днем после второго чая мне позвонили. Он умер. Кто разберет у больничных во сколько – уснул, устав от сражений.
