Человечество развивается стихийно. Этот следует из самого факта противоречивости этого развития, когда исторический прогресс сопровождается непрерывными войнами.
Но стихийное развитие не означает отсутствие закономерностей. Раскрыть эти закономерности ученые пытались не раз, но сначала для этого не хватало научных кадров. Капитализм решил эту проблему, создав научную общественность, которая исследовала историю до появления человека на Земле. Но само классовое устройство общества и заинтересованность правящего класса в сохранении своего господства вновь поставило преграду для открытия законов развития человечества.
И только Марксу удалось заложить основу теории общественного развития, разделив историю человечества на общественно-экономические формации, и указав, на способ производства, как на основу, на которой формируется ее общественная надстройка.
Между прочим, из теории необходимо следует, что историю творят трудящиеся массы, а не вожди, которые постольку становятся ими, поскольку они обеспечивают прогрессивное развитие и до тех пор, пока прогресс в жизни трудящихся классов сохраняется.
Теория формационного развития, представленная в работах автора, показывает, как смена способов производства приводит к смене общественных формаций в истории России, что изменение способов производства приводит к изменению формы семьи и формы правящего класса. Показано, что изменение самого способа производства вызвано явлением абсолютного перенакопления, предсказанного Марксом для государственного капитализма и обнаруженного автором на всех этапах развития, начиная с заселения славянскими племенами Русской равнины.
Но не только Маркс и автор обратили внимание на явление абсолютного перенакопления, которое приводит к снижению интенсивности и качества труда. Оно также отражено и в произведениях русских писателей 18-19 веков. Например, явление описано в романе «Анна Каренина» Льва Николаевича Толстого, величайшего классика российской и мировой литературы.
С отменой крепостного права в 1861 г. крестьяне получили возможность переезжать в города и устраиваться на фабрики и заводы, или наниматься в успешные фермерские хозяйства. Рабочих рук на селе перестало хватать, что и создало их дефицит и конкуренцию за них между крупными землевладельцами, каким был один из героев романа - Константин Левин. Вот как выглядел труд крестьян в условиях перенакопления.
«Он (Левин) послал за плотником, который по наряду должен был работать молотилку. Но оказалось, что плотник чинил бороны, которые должны были быть починены еще с масленицы. Это было очень досадно Левину. Досадно было, что повторялось это вечное неряшество хозяйства, против которого он столько лет боролся всеми своими силами. Решетки, как он узнал, ненужные зимой, были перенесены в рабочую конюшню и там поломаны, так как они и были сделаны легко, для телят. Кроме того, из этого же оказывалось, что бороны и все земледельческие орудия, которые велено было осмотреть и починить еще зимой и для которых нарочно взяты были три плотника, были не починены, и бороны все-таки чинили, когда надо было ехать скородить. Левин послал за приказчиком, но тотчас и сам пошел отыскивать его. Приказчик, сияя так же, как и всё в этот день, в обшитом мерлушкой тулупчике шел с гумна, ломая в руках соломинку.
— Отчего плотник не на молотилке?
— Да я хотел вчера доложить: бороны починить надо. Ведь вот пахать.
— Да зимой-то что ж?
— Да вам насчет чего угодно плотника?
— Где решетки с телячьего двора?
— Приказал снести на места. Что прикажете с этим народом! — сказал приказчик, махая рукой.
— Не с этим народом, а с этим приказчиком! — сказал Левин, вспыхнув. — Ну для чего я вас держу! — закричал он. Но, вспомнив, что этим не поможешь, остановился на половине речи и только вздохнул. — Ну что, сеять можно? — спросил он, помолчав.
— За Туркиным завтра или послезавтра можно будет.
— А клевер?
— Послал Василия с Мишкой, рассевают. Не знаю только, пролезут ли, топко. — На сколько десятин?
— На шесть.
— Отчего же не все! — вскрикнул Левин.
Что клевер сеяли только на шесть, а не на двадцать десятин, это было еще досаднее. Посев клевера, и по теории, и по собственному его опыту, бывал только тогда хорош, когда сделан как можно раньше, почти по снегу. И никогда Левин не мог добиться этого.
— Народу нет. Что прикажете с этим народцем делать? Трое не приходили, вот и Семен.
— Ну, вы бы отставили от соломы.
— Да я и то отставил.
— Где же народ?
— Пятеро компот делают (это значило компост). Четверо овес пересыпают; как бы не тронулся, Константин Дмитрич.
Левин очень хорошо знал, что «как бы не тронулся» значило, что семенной английский овес уже испортили, — опять не сделали того, что он приказывал.
— Да ведь я говорил еще постом, трубы!.. — вскрикнул он.
– Не беспокойтесь, все сделаем вовремя.
Левин сердито махнул рукой, пошел к амбарам взглянуть овес и вернулся к конюшне» (Толстой Л. Н., Анна Каренина, часть вторая, гл. XIII ).
В этом чудном описании быта дореволюционной деревни мало кто мог бы рассмотреть абсолютное перенакопление - общественно-значимое экономическое явление, главный двигатель формационного развития, если бы Маркс не предсказал его и не описал. Но современные ученые не знают ни Маркса, ни экономической истории должным образом, а потому сегодня человечество стоит с завязанными глазами на краю гибели классовой формации, за которой маячит светлое бесклассовое общество, но политики и журналисты только пугают человечество грядущим апокалипсисом.
