Ранее: Письма, письма...
Отец этой осенью опять месяц находился в стационаре, потом работал, чтобы были средства на жизнь и на дорогу к нам. А в это время к нам приехала мать. Когда меня позвали в контору, чтобы мы с ней встретились, то я сразу не хотела идти к ней. По правде, я встретила её очень враждебно, не могла простить ей ни Павлика, ни Юру.
Мне всё было неприятно в ней, она сама, её одежда, её голос и всё, всё, всё. Я сама не понимала почему эта женщина, которая родила меня, которая когда-то любила меня, носилась со мной, когда я болела, была мне самым родным человеком и вдруг стала мне так неприятна.
Само это ощущение вызывало во мне бурю необъяснимых чувств, я тонула в них и не могла разобраться ни в себе, ни в своих ощущениях. А потому быть может сосредоточилась на своих обидах, отгородившись ими от всего остального и от неё, как бы щитом.
Я не могла понять, как она могла предать малышей в самые тяжелые минуты. Ладно Павлик только скучал сильно, но ведь Юра фактически был уже приговорен. И она ушла именно тогда, когда услышала этот приговор.
Она что-то говорила в своё оправдание, но я была глуха. Только Витя и Тома были рады её визиту, и я не отрывала их от неё. Я в то время очень жалела их, понимая, что свою долю материнского тепла они не получили и никогда уже не получат.
Когда она стала оправдываться, что так получилось, то я ей многое припомнила, даже возможно и то, что она и предвидеть не могла. Вместе с тем, что она сделала по отношению к каждому ребенку, я обвинила её и в том, что еще дома она оставила меня двенадцатилетнюю в комнате наедине с мужчиной, который когда-то приставал и к ней, а накануне вечером очень пошло показал жестами и спросил, что можно ли её уже.
Я тогда была рядом и поняла оскорбительные жесты и преступный смысл его слов, и зверем посмотрела на него, а мать засмеялась и сказала, что нет. Может потому, что он был нашим родственником. На следующий день она пошла посидеть к соседям, а меня оставила с этим негодяем наедине. Только счастливый случай спас меня тогда от насильника.
Домой зашел братик Толя и увидев меня распластанную поперек кровати и эту тушу, стоящую надо мной, которая одной рукой прижимала меня к постели, а второй пыталась раздеть меня., несмотря на моё отчаянное сопротивление. Толик схватил табуретку и огрел его по спине, что было у него силы.
Удар пришелся как нельзя кстати, он взвыл и отпустил меня, а потом погнался за Толиком, который метнулся в дверь, а я выскочила в окно. В тот же день он уехал, сославшись на головную боль и выразительно посмотрев на нас, а мы с Толиком только усмехнулись ему в глаза, показав тем самым как он низок в наших глазах и как мы презираем его.
Потом мы с Толиком долго не вспоминали про этот случай, мне было стыдно, а он не хотел напоминать мне об этом, только однажды, в тысяча девятьсот восемьдесят шестом году, когда я с детьми приехала с Белоруссии после Чернобыльской катастрофы. Тогда мы с ним встретились после долгой разлуки, сидели и вспоминали своё детство.
Вспоминали и детдом, когда мы, девочки, часто оставались наедине с мужчинами, которые были нам совсем чужие, но никогда ни одного оскорбительного намека не было с их стороны. Наоборот опекали нас, как могли и помогали в трудные для нас моменты. А ведь сколько у них было возможностей для этого. Но это потом.
А тогда мать говорила, что и подумать не могла, что он мог нанести мне вред, что сама бы удушила его, если бы мы тогда ей что-то сказали. Сейчас она работает и, как только сможет, то сразу всех нас заберет, что скучает. Но я не слушала и не слышала ничего, слушать просто не желала.
Она отметила, что я хорошо поправилась и выгляжу совсем взрослой, а мне было все-равно что она говорит. Может с час я была рядом с ней, а потом ушла, предоставив право братикам и сестренке поступать так, как они сами этого хотят.
Насколько помню, Толик тоже ушел вслед за мной, а Витя и Тома пошли на вокзал провожать её. Внутри меня всё клокотало, было столько чувств, что я просто пошла и легла на кровать, стараясь отключиться от всего этого. Как сейчас понимаю, ноша моя на тот момент была непосильной моему разуму и психике. А девочки, стараясь не беспокоить меня, заходили в комнату на цыпочках и так же уходили. Разговаривали уже за дверью.
Мне она через Тому и Витю оставила китайскую шерстяную кофту, которую я долго не хотела одевать, но, как похолодало, мне другую теплую не выдали и мне пришлось одеть её. Носила её и думала время от времени как дорого она за неё заплатила, китайские вещи в то время были дорогими, не то, что сейчас.
Я понимала, что это она и смогла купить только мне, а на подарки другим детям у неё не хватило денег, только на дорогу к нам и вот на эту кофту, которую возможно и с рук взяла. Что где-то она живёт, бедно, но работает, не опустилась, также смотрит за собой.
Когда приехал отец, мы ему рассказали о визите матери, он всё допытывался что она говорила, как мы себя вели. А нам нечего было говорить. У меня после её визита образовалась пустота внутри, и всё время я сводила разговор с этой темы на нет.
Только отец приехал тогда, когда уже иней выпал, а Тома вышла к нему босиком. Я и то удивилась, а как отец. У него слёзы навернулись на глазах, когда Тома сказала, что кто-то украл её обувь и она уже неделю ходит в школу босиком.
Я была рядом, но не видела и не знала. В разных группах и занятия в школе в разное время. Тома не жаловалась, а я каждый день её не контролировала. Даже в столовой в разные смены. Мне было стыдно очень. При отце директор дал распоряжение и Тому тут же обули, а так как знать, как долго она бы еще ходила в школу по замороженной земле босиком. Но потом все это сказалось на её здоровье. Ничего не проходит бесследно.
Отец на несколько дней снял номер в вагончике-гостинице при вокзале, и мы ходили к нему в гости, а он к нам несколько дней. У нас были разные смены в школе и только после школы могли приходить к нему. Конечно, он мог ночевать и у нас в детдоме, но из-за его диагноза сам старался не оставаться у нас
Отец не смог после больницы быть у Павлика и Юры, приехал сразу к нам и обещал, что съездит к ним после нас. Обещал их сфотографировать. Но так и не знаю был ли он там или просто отписался, что был, так как ни одной фотографии нам не прислал. У меня не было денег на дорогу, чтобы самостоятельно съездить к ним.
Скучала по ним всё также сильно и уже сомневалась, что когда-нибудь будем жить вместе. Я всё больше узнавала о жизни и знала, не всё бывает так, как нам хочется, но все-равно была полна оптимизма и надеялась на лучшее. Понимала, что мне надо сначала строить свою жизнь, чтобы помогать своим.
Стала задумываться и о том, как живется отцу. Два раза в год он ложился в Тубдиспансер на профилактическое лечение. Откуда время от времени присылал фото со своим изображением. Раньше он как-то очень редко фотографировался.
Когда нас отправили в детдом, то отец познакомился с тётей Дусей из Детприемника и стал жить с ней, но у них ничего не сложилось, он вынужден был съехать от неё. Затем он перешёл жить к Тосе, материной подруге, она разрешила ему пожить у неё. Отец не воспользовался её гостеприимством и, видимо, нахамил ей, она не выдержала и выставила его.
Характер у Тоси и отца были несовместимые, еще по дому знала, как она неуважительно к нему относилась. Мужчин она предпочитала сильных, волевых и видных. А отец, с её слов, только детей мог делать. Это я слышала от неё, когда он земельный участок продал, не подумав о будущем семьи. Что настоящий мужик давно бы дом построил, тем более, что колхоз бы помог.
После он долго жил один, а вот после лечения в стационаре, он снова сошелся с какой-то женщиной в Сары-Агаче. Я всё спрашивала о ней, но он не говорил. В конце концов он поселился в Тоболино и при Быткомбинате ему дали какие-то помещения для фото и для жилья.
Это были сарайчики для угля и инвентаря. Но это только на теплое время года, даже прислал фото рекламного щита, где были и наши фото. Я была спокойна за него. Он взрослый и решит всё сам. Тогда этого знания для нас было достаточно.
Далее: Билеты в кино.
К сведению: Это одно из моих воспоминаний на моем канале "Азиатка" , начиная со статьи "История знакомства моих родителей". За ними следуют продолжения о моей жизни и жизни моей семьи. Не обещаю, что понравится, но писала о том, что было на самом деле.