Язык чиновников понимает всего 5 процентов россиян . К такому выводу еще несколько лет назад пришли эксперты Санкт-Петербургского государственного университета. Они проанализировали более 36 тысячи законодательных актов из разных сфер деятельности и выяснили, что чиновничья манера изъясняться недоступна большинству обычных людей. Почему? На этот вопрос пытается ответить журналист, филолог Ксения Туркова.
Однажды в сатирической программе писателя Виктора Шендеровича «Итого» прозвучала фраза бойкой московской чиновницы: «Все дети в нашей стране подлежат отдыху!» — с гордостью отрапортовала она. И за детей стало немного страшно: ведь «подлежать» — значит, согласно определению в словаре, принудительно подвергаться. Такое словоупотребление отражает не только концепцию «принуждения к счастью», которая лежит в основе многих действий российских чиновников, но и особенности их отношений с родным языком. Можно сказать, что язык, на котором они говорят, тоже «подлежит», «подвергается использованию».
Часто понять, что имеет в виду то или иное официальное лицо, очень сложно, а то и невозможно. И чем серьезнее ситуация, о которой говорит чиновник, тем больше его речь похожа на шифровку. Не случайно весной 2020-го, во время карантина (или «нерабочего режима», как назвали его российские власти) по соцсетям разошлась шутка — стилизация типичной речи чиновника:
«А тем временем в Москве наблюдается постепенное усиление полной приостановки частичной отмены временного запрета карантинных мер».
Распутать цепочку отглагольных существительных в этом предложении невозможно: получается, что запрет отменили, отмену приостановили, а приостановку — усилили! Но понять, что же именно произошло, это все равно не помогает.
Журналист Михаил Зыгарь называет такие обороты «нечеловеческим чиновничьим языком». В одном из своих постов в фейсбуке он призвал подписчиков поделиться своими любимыми чиновничьими перлами из серии «даже со словарем не разберешься».
В список, пополняемый с большим энтузиазмом, попали такие канцеляризмы-мутанты, как «оказал сопротивление сотруднику полиции путем упирания ногами в асфальт», «по прибытии собаки был произведен комплекс поисково-розыскных мероприятий» и «на объекте соблюдается внутриобъектовый режим».
Чтобы понять, что все эти фразы — не выдумки и не преувеличение, достаточно, например, зайти на сайт правительства РФ и пробежаться по стенограмме любой рабочей встречи или заседания. Вот, например, встреча российского премьера Михаила Мишустина с представителями малого и среднего бизнеса в сфере агропромышленного комплекса Республики Калмыкия. В разговоре встречаются такие завораживающие своей нечитаемостью утверждения и вопросы:
«Для укрепления кормовой базы нам необходимо увеличить посевную площадь путем ввода в оборот неиспользуемых земель».
«Просьба принять меры, предусматривающие возможность проведения истребительных мероприятий против саранчи на особо охраняемых природных территориях. Что делается по этому вопросу?»
Больше всего чиновники любят три вещи: отглагольные существительные, пассивный залог и слово «данный».
Отглагольные существительные, как нетрудно догадаться, образованы от глаголов. Многие из них заканчиваются на -ние. Когда концентрация -ние в тексте зашкаливает, это создает у читающего (а тем более у слушающего!) чувство застрявшей в зубах старой ириски: текст становится вязким и непролазным. Вместо «обстановка ухудшилась» чиновник скажет «наблюдается ухудшение обстановки», вместо «выпадет снег» — «возможно выпадение снега», вместо «продвинуться вперед» — «принять радикальные решения по продвижению вперед». Последнее — реальная цитата из заявления мэра Москвы Сергея Собянина.
Виртуозно владеет таким языком бывший главный санитарный врач России Геннадий Онищенко. Недавно он в очередной раз продемонстрировал свои умения, отговаривая людей выходить на митинги:
«Массовые скопления людей на улицах могут способствовать быстрейшему заражению с вытекающими последствиями».
Ириски-существительные, как правило, соседствуют со странными словами, которые нормальные люди не употребляют. Вряд ли, например, можно услышать в бытовом разговоре, что кто-то подвергся «схождению снежных масс с крыши». Однако в текстах чиновников снежные массы вместо снега — обычное дело.
Трудно представить речь чиновника и без пассивного залога. В его речи никто не действует сам — все только подвергаются каким-либо действиям, как дети, которые подлежат отдыху. Именно поэтому чиновник никогда не скажет, что провел проверку — он скажет, что проверка «была осуществлена». Даже если это краткое страдательное причастие выговорить сходу не получается, так все равно солиднее.
Несолидно звучит речь чиновника и без предлога «по», который в последние годы, кажется, вытеснил из официальной речи все остальные предлоги. Настоящий чиновник не обсуждает вопросы производства колбасы — он «работает по колбасе». Очередное подтверждение находим в недавней речи того же Онищенко.
«Российских свиней, пожалуйста, ешьте, если вам позволяют ваши убеждения, образ жизни, а также кошелек. По российской свинине у нас все в порядке», — сказал Онищенко на пресс-конференции в Москве.
Наконец, еще один любимец чиновников — прилагательное «данный». Чиновник не говорит «в этом случае», только «в данном». Он не обсуждает «эту проблему», только «данную». И, конечно, им осуществляется большая работа по данному вопросу.
Лингвист Ольга Северская в книге «Эффективная бизнес-коммуникация» приводит такой пример предложения со словом “данный”:
«Данным письмом сообщаем, что данные образцы вашей продукции, присланные с курьером, представляют собой продукцию надлежащего качества, о чем свидетельствуют результаты нижеследующей проверки».
Она отмечает, что вообще-то все это можно сформулировать коротко и просто: «Высылаем результаты проверки вашей продукции». Но такая простота говорящим и пишущим кажется несолидной.
Лингвисты отмечают и такую особенность языка чиновников, как эвфемизацию, то есть замену неблагозвучного благозвучным, сильных слов — слабыми. О взрыве часто говорят «хлопок», наводнение называют «подтоплением», пожар — «задымлением», а падение рубля — «отрицательным ростом». Эту особенность в 2020 году даже отметили эксперты российского конкурса «Слово года», включившие такие слова-подмены в номинацию «Антиязык».
Почему чиновники так говорят? Их этому где-то специально учат? Или они становятся жертвами бациллы канцелярита, переступая порог чиновничьего кабинета?
С одной стороны, в этом нет ничего удивительного. У представителей многих профессий есть свой профессиональный жаргон. Манеру чиновников изъясняться можно тоже назвать их жаргоном: именно так они понимают друг друга. Проблема заключается в том, что в их коммуникационной схеме есть еще одна сторона: народ, то есть те, к кому чиновник непосредственно должен обращаться. Законы, написанные на странном языке, не понятны гражданам. И чиновник, который должен быть коммуникационным посредником, становится, напротив, шифровальщиком важного — скрывает от людей истинный смысл вещей, который он на самом деле должен раскрывать.
Редактор и переводчик Нора Галь в книге «Слово живое и мертвое» писала:
«Надо смотреть правде в глаза: канцелярит не сдается, он наступает, ширится. Это окаянный и зловредный недуг нашей речи. Сущий рак: разрастаются чужеродные, губительные клетки — постылые штампы, которые не несут ни мысли, ни чувства, ни на грош информации, а лишь забивают и угнетают живое, полезное ядро».
И она была права: язык чиновников становится все более неживым, все более далеким от того, кому он, собственно, адресован.
Время от времени чиновников предлагают тестировать на знание правил русского языка, и многие радуются: наконец-то накажут неграмотных, научат их правильно ставить ударения! На самом деле повторение правил не поможет — многим чиновникам хорошо бы заняться связностью речи, умением выстраивать аргументы и устанавливать контакт. Если, конечно, они действительно хотят, чтобы этот контакт был установлен, а их послания поняты. Или, другими словами, «если есть понимание по данному вопросу о том, что необходимо осуществление контакта путем доступности изложения мыслей». В общем, работать надо по словам.