Рассказ о любви
Автор Ирина Костевич
Танька любила Челентано. И Леонтьева. Челентано – за то, что хам с нежной душой. А Леонтьева? « Ну почему, почему, почему мой светофор зелёный? А потому, потому, потому, что был он в жизнь влюблённый!» Энергичный парень Валера Леонтьев, и не без цыганщинки. Как Витька Городовников. Нет, Витьку вы не знаете, да и я тоже никогда не видела.
- А Витенька – то меня прошлый раз трахнул! – сказала Танька, и прозвучало это у неё, как она и старалась, легкомысленно. Таня наша так и живёт – не показывая, каково ей. Это после того она сказала, как зашла к нам Нелька Дёмушкина, румяная и незатейливая, словно пачка дешевого печенья. Наша квартира - место остановки в городе всех деревенских родственников и их знакомых. (« Дом колхозника» – обзывает в дни непрекращающихся набегов родное жилище моя бабушка. Довольно беззлобно. Гости в ней души не чают, умиляются грамотности и зовут «бабакой») Так вот, Нелька на прощание возьми и брякни ещё одну деревенскую новость:
- Да, ещё что случилось-то! Ирку Сивинцеву на экспертизу даже возили, она там позорилась, но Витьку наверное, всё ж -таки засадят за изнасилование. Семь лет дают.
Посёлок временно остался без киномеханика, Ирка могла спокойно замуж выходить – кто осудит? Ирка страшная – тупое лицо, мужская фигура, прибитые сальные волосы. А Танька – она, откровенно говоря, тоже не подарок. Страшная. Но и красивая. Потому что у неё редкое сочетание – маленькая, стройная, а грудь - ого-го, пятого размера. Правда, когда Сергуньку родила, кормить нечем было.
- С-сука, поди, грудь бережёт, - шипела моя сестра. От зависти , - деторождение лишило сестру античных форм. Зря это она – себя Танька не берегла. Как Витьку в Жанатас сидеть отправили, так и понесла её нелёгкая. Ни одного чернявого мужика не пропустила. Серёженька у неё вообще непонятно от кого получился.
- Вот честно, не знаю! – божилась Танька .
Ну, знала , сказала б, чего ей… Малыш, само собой, черноглазый и черноволосый у блондинки Таньки. Ох и любил он свою маму! В деревне речка прямо за двором, дети только к ночи высыхают и вспоминают, что родители у них есть. А мальчишка каждый раз, как в воду лезть, сбегает к Таньке, разрешения спросит. Чтобы мама не беспокоилась. И она его любила. А Витьку всё-таки ждала. Потому что, с кем бы ни спала, а всё по- приятельски, несерьёзно. Витька вернулся злой, больной, помирать собирается, туберкулёз свой зэковский не лечит. Да ещё и Таньку заразить мечтает: заставляет с ним из одной кружки пить. Танька такой любви умиляется, пьёт, но - не заражается. Зараза к заразе не липнет, говорят. У Танюшки астма. Слабенькая она, в общем-то. А мать её на картошку работать гонит. Нечего, мол, ишь какая нежная нашлась, пожила в городе! Мы работаем, и ты давай. Мать женщин за людей не считает, это она с сыновей своих да с мужа пылиночки сдувает, как же – мужики! А баба должна работать, нечего придуряться, тем более, что в подоле принесла. Танька свою астму, как денег накопит, лечит. Потом балдеет, рассказывает, как её врач всё уговаривал раздеться и на спину лечь, хотя иголки в лицо втыкал. «Акупунктура,- говорит Танька, - ага, знаем теперь, что это такое…» Один раз даже до Москвы доехала лечиться. С кем там только не подружилась! И ей потом москвички письма писали и в гости звали на полном серьёзе. Это случайную-то встречную из провинции! Хотя если и говорить о самой яркой танькиной черте, так это о том, что она никогда не была случайной встречной. Вот, допустим, летит в небе «кукурузник». Танька – ладонь козырьком, глаза серые – в небо… « Незнакомый какой-то самолёт! – говорит - Мужики какие-то новые прилетели!» Самолёту помашет, «кукурузник» круг над Танькой опишет, галантно в ответ крылышками сделает, вечером лётчики знакомиться, на танцы за сорок километров приезжают. Так вот оно и было, на моих глазах.
И если Танька дружила с кем-то, то не из выгоды, а из-за расположения. И своих-чужих у неё не было. А притворяться не могла. Когда Сергуньку родила, соседский парень страшно обрадовался. То она всё не давала ему, не нравился ей, видите ли, парень этот, Володя Орлов. Ну а теперь вроде бы и на его улице праздник – проявляя благородство, предлагает Таньке законный брак, дитёнку – усыновление. И свою фамилию, благодетель. А Танька , сволочь такая, говорит:
- Ой, нет, не могу я с ним, противно.
Так что пришлось Володе удовольствоваться лишь усыновлением. Может, думал хоть так к себе Таньку привязать. А ей, в общем-то, всё эти тонкости были до фени. Витенька её так и не успел уморить за компанию – скончался. И тут Танюха решила, что пора делать себе жизнь.
И взяла в мужья Васю-голубятника. Вася детдомовский, а каким–то боком завяз в посёлке. Стал он Танькиным хозяином, любил, хоть иногда и покрикивал. Блядства не разрешал. Танька ему и сыночка природила. Всё надеялась, что со вторыми родами астма её пройдёт. Отец Танькин им жильё отдельное организовал: поменял коня Лимона на заброшенную избу . В ней когда-то Танька встречалась со своим Витенькой: деревня – место тесное.
Накопила Танька денег, вновь поехала свою астму лечить. Денег мало, но дышать нечем, не помогли вторые роды. Какая там Москва - легла в районную больницу.
- Я помереть боюсь! – говорила она мне тогда, надышавшись пыли на картошке. Говорила непривычно отчаянно, со свистом. Астма – штука страшная, не дай Бог. Положили Таньку в больницу, она и лекарство с собой новое, хорошее, привезла – где сейчас лекарства в больницах бывают ?
Сделали ей укол, она и умерла. Непереносимость чего-то там, - сказали врачи. А исполнилось Таньке тридцать лет. И жизнь она любила в десять раз больше, чем нужно. И сгорел в то лето сосновый бор, который в степи посадил её прадед, поливая молодые сосенки несколько лет подряд вручную. Сгорел с соснами « уголок любви» – осинничек внутри соснового леса , где деревенские пары чуть не полвека вырезали на коре свои имена. Было там и « Таня плюс Витя». Видно, скучно Витеньке на том свете стало, вот и прибрал Таньку к себе. Деревня и людей никогда столько не видела, сколько съехалось Таньку хоронить. Уже и гроб её, поди, сгнил на сельском кладбище, а Челентано с Леонтьевым всё поют. Странно всё это... А Серёженькиным пятёркам радоваться больше некому. Не до него - картошку надо растить.