Сергей ЧУПРИНИН
«Поэт в чистом виде», «маленькая юродивая, ”незаконная дочь” Гуро и Хлебникова», «несчастная, замученная, голодная, немытая, затравленная», «некрасивая и эгоцентрически агрессивная», «невзрачная, нелепая, необразованная, не умеющая, но умная и почти что мудрая», Н. фантазировала легко и на ходу, случалось, сочиняла очередной вариант своей биографии. Всерьез уверяла, скажем, Л. Мартынова, что она по происхождению принцесса, тайная дочь Николая II или, на худой конец, Г. Распутина.
Достоверно известно лишь то, что детство у нее было сиротским. Да и юность не слаще — поучилась подряд в трех техникумах, но ни одного из них, кажется, не закончила, к регулярному труду на производстве или в конторе была явно не способна, так что спасением от участи побирушки стал в 1935 году переезд в Москву, куда ее на учебу то ли направил, то ли не направлял Свердловский обком комсомола.
В столице Н., которой всегда будут нужны покровители, прибилась к влиятельнейшему тогда Н. Асееву. С его подачи, с его лестными напутствиями и печататься стала — три стихотворения в «Октябре» (1937, № 3), усиленные публикациями в майском и сентябрьском номерах того же журнала, поэма «Ночь на баштане» в «Комсомольской правде» (9 мая 1938 года)… И в Литературный институт ее тоже приняли в асеевский семинар.
«Имя ее, — вспоминала М. Алигер, закончившая к тому времени Литинститут, — зазвучало, передаваемое из уст в уста, и казалось, вот они и пришли — признание, успех, слава. Но она…» Она по-прежнему безостановочно сочиняла стихи, записывая их на всём, что под руку подвернется. И вела себя тоже по-прежнему — словно «дитя, вышедшее из леса, мало знавшее о людях и еще меньше о самой себе». Могла подластиться, но могла и нагрубить, куснуть протянутую руку. Поразить удивительно тонким наблюдением и тут же сморозить дикую глупость. Попытаться на свой лад воспеть в стихах «великий СССР» и…
Вот все тот же Асеев вспоминает, как к нему, только что получившему перед войной Сталинскую премию, «приходит Ксюша Некрасова и говорит: — Николай Николаевич, вы же знаете, что Сталин — палач. Почему вы об этом не скажете? Если скажете вы — все услышат. — Я ей говорю: — Бог с тобой, что ты несешь, на тебе трешку, уходи скорее".
В общем, — как годы спустя заметил Л. Мартынов, — «Бог знает, что говорила Ксюша Некрасова!» И удивительно ли, что Н. Асеев со временем стал от нее шарахаться, называя не иначе, как «привидением». И другие поэты, ценя Ксюшин дар, предпочитали тоже отделаться трешкой на скромный обед, чем часами слушать бесконечный поток ее стихотворений, где — сошлемся на мнение Н. Мандельштам — «иногда раскрываешь рот от удивления — что за чудо? — а то прет такое, что хочется плакать».
Так и до войны, и после войны. Так и во время войны, когда Н. вместе с мужем и грудным младенцем была отправлена в эвакуацию, но — несчастья не оставляли ее ни на минуту — муж по дороге сошел с ума, ребенок погиб при не вполне ясных обстоятельствах, и сама Ксюша натерпелась лиха.
Надо бы научиться, как все, зарабатывать себе на хлеб, «а я, — рассказывает Н., — не работала, необозримое горе утопило мои руки, и беспрестанно ноющая печаль не давала мне покоя, и я не могла сидеть на месте и ходила из дома в дом, из квартиры в квартиру, не в силах сосредоточить себя в каком-нибудь деле. (…) И люди давали мне кусочки хлеба или тарелку супа или каши, и я принимала и была благодарна».
Пока уже в Ташкенте не прибилась к А. Ахматовой, даже попросилась на первое время ночевать в ее комнате на подстилке. И — не чета другим поэтам — Ахматова от своей бесприютной товарки по ремеслу не отмахнулась: если и сравнивала, то только с М. Цветаевой, в силу своих скромных возможностей ей помогала и 15 августа 1943 года отослала И. Эренбургу подборку стихов Н. со словами:
«Мне они кажутся замечательным явлением, и я полагаю, что нужно всячески поддержать автора. <…> Конечно, самое лучшее было бы напечатать стихи Некрасовой в журнале или газете».
Но с появлением стихов в печати уже и в послевоенное время была совсем беда. Впадая в отчаяние, Н. обращалась со слезными письмами к Сталину, Поскребышеву («Несколько лет мне ставят нелепые барьеры, и я бьюсь головой о стенку…»), К. Симонову («Константин Михайлович, я гибну, одной не выбраться, помогите мне, пожалуйста»), надеялась на участие почему-то М. Пришвина, других знатных, как ей казалось, писателей.
Однако журнальные публикации пресеклись на единственном стихотворении «Мальчик» в «Новом мире» (1947, № 2). И из попытки издать книгу в 1953 году тоже ничего не вышло — ее стихи, с точки зрения Е. Книпович, не более чем «декадентское ломание, манерная детскость для умиляющихся маститых дядь из узкого литературного кружка», тогда как А. Жаров, другой издательский рецензент, и вовсе припечатал:
«Творчество ее в целом — это не в обиду будь сказано — законченный образец графомании».
Поэтому первую — и тонюсенькую, всего 14 стихотворений! — книгу «Ночь на баштане», выпущенную под редакцией С. Щипачева, — Н. увидела только в декабре 1955 года, в Союз писателей, несмотря на очень лестную рекомендацию М. Светлова, ее так и не приняли, выделив, правда, за 8 дней до смерти первую в Ксюшиной жизни комнату в коммуналке, в которой она даже прописаться не успела.
И, — как 19 февраля 1958 года сказано в дневнике Д. Самойлова, — «провожали нищий гроб Ксении, одетой в пестрый халатик, облагороженной смертью», С. Наровчатов, Б. Слуцкий, В. Гончаров, Г. Левин, В. Тушнова, Я. Смеляков, Е. Евтушенко… — одни поэты.
А кто же еще?..
Через месяц выйдет уже полноценная книга «А земля наша прекрасна!», поэты со временем напишут о ней стихи и воспоминания. И Н. такой, видимо, и останется в нашей литературе — как поэт для поэтов. Подобно Хлебникову, подобно другим великим и малым юродивым русского стиха.
Соч.: В деревянной сказке: Стихотворения. М., 1999; На нашем белом свете: Стихи, наброски, воспоминания современников. Екатеринбург, 2002.
Лит.: Бухарова И. Странница: О судьбе и поэзии Ксении Некрасовой. Иркутск, 2006; Сутырин В. Ксения Некрасова. Реконструкция жизненной и творческой судьбы незаурядного поэта. Екатеринбург, 2019.