Вошёл он в город тёмным зимним утром,
Лица его никто не узнавал,
Но по глазам, седым, с больным прищуром,
Понятно было -этот воевал.
Он шёл по сонным улицам спокойно,
Такому, видно сразу-не перечь,
С собой-воспоминания о войнах,
Да боль от ран, да за плечами-меч.
А за худой спиной вступали в город,
Понятия, что чужды здесь давно,
Нарушив дней привычный сонный шёпот,
Рутины размотав веретено.
За ним входили Гордость и Отвага,
Честь, Справедливость, Вера и Любовь,
Его суждений личная ватага,
За что он проливал на войнах кровь.
Пересекая лживые границы
Законов, что давно прижились здесь,
Как в книге, в людях он читал по лицам:
Покорность, страх, надменность, ложь и спесь.
Он, как в бою, вставал за справедливость,
И слабым помогал то там, то тут,
«Спасибо» принимая, будто милость,
Питаясь тем, что люди подадут.
И прекращались вдруг поборы стражи,
С ремесленного люда, с бедняков,
И был побит один вельможа даже,
Тот, что налог за воздух брать готов.
А воин дерзко действовал, и смело,
И успевал везде за пятерых.
Крысиным ядом месть в душонках зрела,
Ведь он-один, а их, как много-их...
Однажды он сидел, один, у храма,
И руки грел под стареньким плащом.
Вдруг топот, крик: «Убита Роксолана,
Дочь кузнеца, зарублена мечом!»
Толпа его у храма окружила,
От воплей распаляясь всё сильней,
Вдруг крик по нервам спущенной пружиной:
«Юродивый! Убей его, убей!»
Он мог пройти толпу, как волк сквозь стадо,
Мечом пробить дорогу, но не стал.
Внутри звенело: «Не убий, не надо.
Ведь ты за эти жизни воевал!»
А кто-то взял и бросил первый камень,
Потом за первым полетел второй,
Он пошатнулся и свалился наземь,
Кровь полилась по грязной мостовой.
Был скорым суд, и вот уже на площадь,
Стекается с проулочков народ,
И вот его уж за руки волочат,
И вот-палач, а вот-и эшафот.
Взмах топора-и наземь покатилась
Воителя седая голова,
Но-чудо, тело тут же растворилось,
И в зиму вдруг взошла полынь-трава.
Год минул после казни этой странной,
И вдруг средь знати череда смертей:
Вельможа тот, два стражи капитана,
Глава купцов, судья и казначей...
А во дворах умЕрших, если верить
Преданьям, хоть преданья что-слова,
Со скоростью, присуща что холере,
За ночь одну взошла полынь-трава.
Ну а народ, что жил и унижался,
Свободным став за так, пустился в пляс,
А как за ту свободу рассчитался,
Про то уже совсем другой рассказ.
А я? Что я? Когда меня ломают,
Когда идёт попрание святынь,
Легенду эту молча вспоминая,
Ищу глазами горькую полынь...
______________________________________
Юрий Никитенко