И незрячий заметит, что на Гэтшир спустилась тень. Не закатом рожденная, потому и не сходит к утру. Умник поправит: всю жизнь в тени жили, нечего теперь роптать. Промолчит тот, кому тень – слаще южного солнца. И станет вечная тьма ему подругой.
Градский вестник, от октября 1898 года.
***
— Ни любви мне не надо, ни мира. Сто лет под небом прошу, — Лея говорила быстро и громко, пока было можно.
Рони не скрывал презрительной ухмылки — на его веку попалось немало воробьев, что срывались с крыши, отмолившись и пять раз перед вылазкой. Вот только он был не простым воробьем, а из Рьяных. И потому никакие суеверия, смена погоды или сход звезд им не помешают. Их стайка забилась под дождевой короб, выглядывая добычу в соседнем квартале.
— .. ни мира...
— .. под небом...
Трое повторили ее воззвание к Распорядителю — едва обросший усами Серж, высоченный лоб Даг, и слишком взрослый для вылазок Ильяз. Тридцать семь — это уже нелетный сезон, как говорила его сводница с небом — Жанет. И слово свое, к чести, всегда держала. Рони был ее последним птенцом. Самым лучшим. «После такого и к земле не страшно вернуться», — похвалила она его после налета на монетный двор. И более ее на крышах не видали.
— Рони! — зашипела на него Лея, почти растворившись в ночном мраке. Позади нее, то ли трубами из черепицы, то ли тенями замерла стая.
Вылазка началась.
«Горячая твоя кровь, искрой вспыхивает. — созналась Лея два года назад. — И не скажешь, что рожден на соседней земле, что в Рьяных не по крови».
Рони, как старший по званию, приценился к Гэтширу. Сегодня под их ногами, там, на переулке Беренг, собирают особый заказ: десять золотых печатей. Ручная работа, месяц чужих усилий, и уже завтра пошли бы они по морю на острова, в таком же золоченом ящике под семью замками... да только стая их заберет еще до рассвета, не поймав ни единого проклятья в спину.
Это похлеще, чем монетный двор.
И Рони откликнулся на зов улиц, не побоявшись — его свобода вдвое больше, чем у любого из пешеходов. Моряки глумились над сухопутными крысами, ремесленники — над палубной нищетой. Он же имел право презреть и тех, и других.
Крыши Гэтшира склонили свои макушки перед воробьями. Ильяз гулял по ним бесшумно, но с нервозностью — лишнее движение плечом, окаменевшая шея, слишком широкий шаг. Лея порхала, словно колибри, будто и не оставив следа, а следом за ней маячил Серж. Не самый тихий из стаи, но самый надежный: щеки раздувает под тяжестью дел, а все равно управится с каждым.
У Рони — самый острый слух, мягкое крыло, и чутье десятерых. Услышит каждую ворсинку на ткани, уведет погоню, да с хвоста сбросит, как пыль с плеча. Не найдется столько сил у Жанет, чтобы им каждый день гордиться, хоть и причитается.
Они поравнялись. Слева забормотал Серж, раскрывая себя и как любителя арифметики:
— Дюжин семь, грят, можно набарыжить. Это на каждого по...
— Схлопнись, — предостерег Ильяз. Без злости, но громче, чем говорил по обычаю.
Издали витая решетка ремесленной трэхэтажки смотрелась дешевым частоколом. Особенно в этот час, когда и пьянчуги устали пить, да разлеглись вповалку. Рони сверился с образом в памяти — не изменилось ли чего, не перенесли ли ворота с последнего визита, не прибавилось ли соглядатаев. И так ли тускло мерцают лампы, поставленные больше для вида, чем для пользы охране.
— Все тихо, — не словом, но одним знаком он передал стае. Выпрямленные пальцы, что клинок вместо ладони. И указывают прямо на зазор между крышами, по которым они не раз гуляли внутрь забора, и обратно. Парадная для воробьев: ни дворецкого, ни гостей для встречи не надо.
Хищная улыбочка Леи угадывалась и в полутьме.
***
В гостях воробьи вели себя, как дома. Рони откупорил окно на чердак, свесившись летучей мышью со ската крыши — только Ильяз его и придерживал. А до этого сделали-то всего один крюк, скрывшись от взгляда охранников. Даже псы, которых муштровали получше всякого сторожа, повели носами в воздухе, да не учуяли никого — так хорошо дурит нюх раствор Жанет.
Зашли внутрь, не расшаркиваясь, ног не обтирая: уйдут раньше, чем подсохнут их следы.
Даг запоминал карту оба дня, и ни на одном повороте не запутался. Довел стаю до лестницы вниз — так оно быстрее, и охрана только снаружи осталась, да на первом. Рони покрутил головой: любопытствовал, схватывая мельчайшие детали. И здесь не оплошал.
Сразу видно — приличное учреждение: по ночам работники спят, а не вкалывают на благо штата. Милее места и не придумать, даже для подмастерья. Потому и ходи вальяжно по коридорам, вскрывай замки, бесшумно пританцовывая — только сенокосца в углу спугнешь или моль.
Так Рьяные и поступили, разве что, танцевать настроения не было, хоть у Леи и походка пружинистая, равно что кружится под музыку. Сержа оставили на дозоре у первых ступенек: там и сторожа приметит, и окна караулить можно.
Беззвучно стекли вниз, как талая вода с листочка, уже вчетвером. Даг чуть впереди, как рулевой, Лею с двух сторон прикрывают, а Рони вослед: прислушивается, со спины сторожит.
Хороший цех, и декор богатый, будто и не воруют здесь ни работники, ни воробьи: все в картинах, а стульев для отдыха — половинка моря. Рони залюбовался бы, да только Даг времени не терял, на втором повороте стаю проводил до места. То ли архив, то ли склад: пыль да стеллажи до потолка. Графские заказы, ручная работа, за такую — обе руки долой. И окон не врезали, будто знают, кто под небом Гэтшира ходит.
Чикнула кнопка, и Ильяз зажег крохотный огонек переносного фонаря: комната тускло замерцала в ответ. Даг просипел, совсем расслабившись на безлюдье:
— Шестая, там, от угла полшага...
Лея и без него глазастая уродилась, тут же приметила заказ: такой металл и в полутьме заблестит. Позолота, резные бока, узорчатые скобы — не шкатулка, а сундук сокровищ.
Ильяз выдохнул с легкостью и предложил:
— Ну, по гнездам?
— Проверь, — дотошно нудел Даг, воровато озираясь.
Засвербило воробьиное чутье, словно песок на зубах, пепел между пальцев. От чего — не разберешь. И Рони впервые за день поддался тревоге. На монетный двор они три часа пробирались, почти врастая в стены от взгляда охранки. А здесь что? Три доходяги у забора, десяток псов. И в колокол бить, считай, некому.
Знала бы Жанет, какой ерундой они пробавлялись, покраснела бы до ушей: не заказ, не вылазка, а блажь. И младенец управится.
Даг встал распоркой у двери, и заупрямился не по-взрослому:
— Обратно не сунусь, покуда не вскроешь.
Рони достал кусачки, поддержав Дага, но Лея презрительно дернула губой, отказываясь. Никогда не любила грязную и шумную работу, хоть и спугнуть было некого. Даг не сдавался.
— Вот тут и встану, ежели...
— Да проверю, ладно, разволновались, — шепнула она, незаметным движением отщелкнув первый замок на шкатулке. Второй слетел так же быстро: нет ловчее пальцев, чем у девиц из их стаи, дайте только отмычку покрепче.
Ильяз хмыкнул, поглядывая в проем коридора:
— Да мы тут перепихнуться успеем, пока они опомнятся...
— Начинайте, мужики, — зашипела Лея, даже не подняв взгляд. Может, она совсем и не различала намеков Ильяза. Не замечала уже который год.
Третий замок распахнулся и почти ударился о доски пола, но Лея в последний миг перехватила его. И блеснула глазами в полутьме — так пошутила над припадочным Дагом. Тот запыхтел, упер руки в бока, но смолчал всем на радость. Там и четвертый замок поддался.
Но пятым Лея не занялась.
— Чего? — выпалил Рони, почуяв неладное. Придвинулся ближе, подсел на корточки, а Лея щурилась в полутьме, будто утратила зрение.
— Ну-ка, — шевельнула она губами и чуть потрясла шкатулку.
Дзынь! Забренчали три оставшихся замка, что положено держать на графских посылках. Лея придирчиво шлепнула находку по резному боку, приложила к уху. Даг не выдержал:
— Да что ты...
— Пустышка, кажись, — первым сообразил Ильяз.
— Ага. Может, не ту цапнули?
Даг уже суетливо елозил по полкам, а Лея скривила пухлые губы. Не та наводка, не то время, странное затишье у ремесленной трехэтажки...
— Нету ни хрена.
Рони так увлекся, что прослушал сигнал от Сержа — два удара по перилам. Его первым дают. Теперь Серж постучал четырежды, а значит — отступал, и вскоре за ними помчатся. Кто-то пришел, и гостям не рад.
Когда успели?
— К небу, — Рони хлопнул Дага по плечу и рванул прочь.
Лея выскочила последней, и Ильяз пригрозился ей кулаком: больше от страха, чем от злости.
— Хоть что-то утащим, блин, — то ли извинилась, то ли разгневалась она, и упал последний замок. Цены в нем и нет, только звон и помеха. А вот шкатулка сгодится, потому и положена в сумку Леи.
Обратно выскочили, как молния в грозу, по следам Сержа — тот уже и окно по ту сторону дома нараспашку оставил. Лея юркнула первой, что ласковая кошка под рукой, за ней — Ильяз повозился, зацепив ремнем гвозди в косяке. Рони послужил замыкающим, аж сердце забилось от охоты: успели ровнехонько под стук сапогов.
Но крыши нашли новых хозяев. Рони присогнулся, и вторила стая, не отнимая от него глаз: притихли, доверились чужому слуху.
Он отдал два жеста: один приказал стае двинуться к перешейку у забора, второй молил об осторожности. Рони знал, что не он один приметил гостей — едва темнеют фигуры по правую сторону, а значит — и с левой оцепили. И если пешеходами можно пренебречь, то...
— Вижу их. Рьяные? — прибилось ветром, залилось в уши. Мягко, еле различимо, так говорят со своими, остерегаясь чужаков.
Если бы не острый слух Рони, не услышал бы он болтовни с соседнего дома. И этого тихого голоса, в котором хватило бы наглости на целую роту жандармов. А уж презрения, что адресовано было их стае, не полагалось никому под небом.
И по двум этим признакам — числу и расположению незваных гостей, Рони тут же смекнул, в чем дело. Он вырвался вперед, подгоняя стаю, и кинул в их сторону быстрый жест: выставил правый кулак, и отвел два пальца: большой с мизинцем в стороны. Тень от руки — точно жирная птица, что силится взлететь. Коршун. Коршуны.
Даг сверкнул глазами, готовый улепетывать. Лея с Сержем переглянулись, словно сговариваясь, кто первым от погони уйдет. Только Ильяз засуетился, вздулась грудь от судорожного вдоха. Знакомый к потерям, знакомый с врагом.
Коршуны. Хищники Гэтшира, неуклюжие и бестолковые, ожиревшие от подачек с городской казны. Кто знает, может и у самого штата потчуются. Только воробьи к перешейку сбились, по которому пришли — два коршуна их приметили и помчались навстречу, будто им рады.
Рони заговорил уже не жестами, но вполсилы, и все на ходу:
— Лея — на запад, там свои прикроют у башни Хэлт. Ильяз — на подмогу. — Возражать никто не стал, только горели глаза, у кого от волнений, у кого от азарта. Рони продолжал: — Даг с Сержем — разводите у моста через Войку...
— А ты? — дернул подбородком Серж, будто сжалившись.
— А я полетел, — хмыкнул Рони, подстегнув стаю. Три шага — и можно дразнить их с соседней крыши, да некогда: только пятки сверкают. Поставили старшим, изволь пример подавать.
Преодолев два жилых дома, Рони наспех обернулся, присмотрев за стаей. Послушались, бросились врассыпную, как оговорено. Тени, что потеснили их в ночи, тоже рассредоточились, да только их больше. Но Рони не тревожился. Не догонят, того более — налегке, не доросли еще коршуны Рьяных сцапать.
Пока смотрел, и свой хвост приметил: два лба, по разные стороны. Низкий и крупный, скорее кабан, чем коршун, а по правую руку от него — хоть на своего похож: чуть выше ростом, чем Рони, может и под небом ходить умеет.
Грубая улыбка потянула губы, и Рони расправил плечи, как делал не раз перед Жанет. Пусть она и не видит его полета, но уж потом со слов хорошенько представит, как загнал он двух дуралеев, не вспотев.
И ветер повел его на юг, вдоль часовенного квартала, ближе к земле. Туда, где бедняки видят третий сон: трущобы Сан-Дениж. Много низких домов, да крыши хлипкие, дурной коршун точно провалится. Или, на худой конец, хоть застрянет.
Одно хорошо в погоне — нет смысла осторожничать, за шумом следить. Когда в спину метит коршун, не до деликатностей. А казенную черепицу пусть счетовод жалеет. Рони ее не щадил, выбивая из стана братьев, скидывая с краев сапогом, как дорожную грязь.
Так его и не нагнали, хоть под небом прошел две дюжины домов. Малых, длинных, с пристройками и без. Но и не отвалились коршуны по пути — обернешься: на хвосте две туши, алчут внимания, разве что пакости не кричат вослед — берегут дыхание.
На подходах к Сан-Дениж, Рони снова почуял беду. И тут же увидел, как под луной раскинулись сети — многолюдный загон для воробья. Будто лес на крыше вырос — плечом к плечу, может и ружья подобрали. Силки расставили заранее, будто знали, в каком районе укрываться надежнее. Старый капкан для крылатых. Только не для таких, как Рони.
Переметнувшись на соседний скат, он отогнал подлую мысль: о Серже, что плох в драке, если та приключится. О Лее, которой дольше часа не полетать, и дурне Ильязе, что насмерть разобьется, защищая ее от коршунов.
Не для того они знались семь лет, чтобы на эшафоте прощаться.
На крышах засуетились сторожи, согнанные на охоту: еще не поняли, что упустили. А даже как поймут, все равно не поспеют — Рони уже по дуге ушел, с пяти сотен метров не подстрелишь, еще и впотьмах.
— Счастливо оставаться, рябчики, — одними губами произнес Рони, отгоняя тревогу.
С десяток охранников вывели, по чердакам распихав, и все это — для одного него. А для стаи что негодяи сготовили? И думать страшно. Уходя влево, пересмотрев маршрут, Рони почти скалился от азарта. Сейчас познают коршуны, каково это — летать по запутанному пути привозов, и нырнуть в квартал знати. Со второго на четвертый не взлетишь без крыльев, а даже с ними — повиснешь как муха в сети. А знать так строит уже полвека, среди них не полетаешь без оснастки и навыка: кабан далеко не прыгнет, а второму и десяти прыжков не сдюжить. Хорошо, что Жанет так любила чистить чердаки богачей — без нее Рони бы и сам по земле ползал.
А вот и роскошные шапки дуплексов, кирпич апартаментов, хребты двухэтажных галерей.
Первый дом в квартале знати он уважил от всей души. Пробежал легко, не потревожив и пыли на черепице: как робкий ветер в летний зной.
За ним грохотало два сапога, едва поспевая. Но Рони не обманывался — всем нутром чуял, что преследователей осталось двое. Оба коршуна на одного воробья. Умора, да и только. Сейчас узнают, тяжеловесы, каково с Рьяным из стаи тягаться.
Он задышал так, как учила его Жанет: ритмично, умело, без лишних глотков. Не запыхается, пролетев оба района: этот, да за ним — прибрежный. А там уже не найдут, хоть всю свору зови — Рони повенчан с небом, от тех самых пор, когда подтянулся на руках.
Лихо перескочив на флигель, Рони ускорился. Теперь уже не стоит бояться, что подстрелят на лету: не положено коршунам без старших палить. Коли до сих пор не стреляли — так и не станут, Рони их знал, как облупленных. Пора раскрывать крылья.
Клинышек впился в оконную раму с глухим хрустом, раскрылся изнутри, и ротор потащил его к небу, выше на два этажа.
Коршуны и ахнуть не успели. Хотелось бойко крикнуть: «До встречи на земле, салаги!» Но Рони уже повзрослел, и только скорчил хищную морду, да указательным ткнул в мостовую, мол, не место вам у облаков. Хорошо, что фонари у знати на славу горят, коршуны все увидели.
Чиркнули сапоги по каменной кладке, в четыре прыжка подбросив Рони к краю крыши. Выскочил клин, повинуясь хозяину, а руки мигом утащили за выступ. Оттуда он бегло кинул взгляд на коршунов — те застыли, словно свечи в храме. И пропали под козырьком — Рони не стал их ждать, поспешив навстречу к свободе и грушевому элю.
Погони не было слышно еще полтора здания, и Рони забормотал путаные благодарности Гэтширу, едва ли не признаваясь в любви. Но грохот чужих ног сбил его сантименты.
— А ну стой, пацан! — командным тоном заголосил тот, что пожирнее.
Значит, и эти с крыльями, поганцы. Не пропили оборудование, выслужились.
«Там, где схлестнулось крыло против крыла, голова решает», — подсказала из памяти Жанет, и Рони сменил маршрут, подавшись влево. К мостовым, строительным лесам и грузам порта.
Поворот, резкий спринт вдоль баллюстрады, мимо балконов для чайного торжества. Бились горшки, едва задетые локтями, а по ним, с отсрочкой в пять-десять секунд хрустели сапоги коршунов. И Рони нырнул носом под веранду, забил клин на развороте. Ушел из-под хищных клювов, пролетев под навесом — те не сразу и опомнились, маневра не приметив.
А там уж дело за малым осталось: сквозь окно веранды, незамеченным шмыгнуть в оранжерею госпожи Син, оборвав пару листьев на бегу — так, забавы ради, — и скрыться в тени выступов.
До чего пригожие районы — с каждого бока на здании то флигель, то эркер, то веранда на столбах, что в разы полезней балконов. И веревок злосчастных, что кидают между окон бедняки — нету. Вся паутина подчищена, танцуй под небом без преград!
Давно Рони так не отрывался. Кажется, параллельно тому кабану летел, не примеченный, разделенный узким домом. Кабан храпел от натуги, раздувая грудь, как кузнечные меха. А потом и вовсе сгинул без следа.
Пусть знает, что по нему здесь скучать не будут.
Рони бесшумно хохотнул, и приютился на поручне, словно голубь — символ мира. Город смотрел на него зияющими провалами окон, подмигивал фонарями, и будто замер в безмолвии — не скрывая восхищения чужим мастерством.
Вроде, оторвался. Вот уж спасибо тому коршуну, что пыхал на весь прибрежный район — хоть бы грохнулся плашмя, и не встал больше.
И расслабиться бы Рони, хлопнуть себя по бокам на удачу — вразвалочку двинуть в кабак, догонять романтику вольной ночи. Только теперь, как свою шкуру вытащил из лап дубильщиков, пора и о стае вспомнить.
Воробьи. Рьяные. Все свои, от потертых лап до взъерошенной холки. Приютили без спросу, взяли под крыло, роднее семьи.
Притаившись за арочным столбом, Рони восстановил дыхание, прикидывая дальнейший путь. Чуть не загнали его коршуны. Совсем озверели, неужто графья прибыли, и стали требовать выслуги за паек? А ведь почти отработали, почти измотали, хищники. И с каких пор жирная птица стала так резво под небом нырять? Если бы не схитрил, не обвел вокруг стройки, сидел бы в клетке по утру, как рябчик к обеду. И помощи неоткуда ждать.
Матушка так ему и сказала: «Не видать тебе от меня апелляций, Рони младший, постыдился бы!» Конечно, цитата была не совсем точной. Вспоминая об их последней встрече в прошлом квартале, когда Рони отсиживался, прячась от ночной облавы, он забывал половину. Так оно почти не обидно. Так там почти нет воплей о выродках, причине отцовской седины, каких-то сравнений с содержимым ночных горшков, и прочих несправедливых замечаний.
— Ядрена вошь, шоб я так еще раз, — орал, как при родильной горячке какой-то мужик. Орал так, что хмельная испарина чуть ли не в ушах оседала.
Зубы сошлись будто сами собой, едва вспомнилась пьяная брань отца и старшего брата.
— Не младший больше, а Рьяный, — напомнил он себе. Весь город ему в свидетели.
Высунувшись половинкой лица из-за укрытия, Рони пристрелочным взглядом обласкал вереницу редких пьянчуг, проход у арки, и гранит памятника мореходам. Если бы за ним спешили — Рони бы заметил. Жирная птица не отличалась умом. Погоня оборвалась, не замочив ног в порту. Рони спокойно вернулся к земле: теперь уйти еще проще. Дать своим сигнал, чтобы не одному выручать Лею, или Дага. Заулки почти пустые, а там до логова как рукой по...
Повинуясь чутью, Рони оглянулся, выйдя за угол. И чуть не споткнулся.
Кофейный жилет, черная рубашка с распахнутым воротом, и высокие ботинки для облаков. Оперение коршуна. Идет по крыше мягче, чем кот — не услышать. А где второй?
От неожиданности, он сплоховал. Дернулся, как зеленый контрабандист на первой границе, чуть не встретился затылком с кладкой стен. И чертов коршун поймал его взглядом, тотчас выставив ногу для бега. Узнал.
Взмывая вверх, чуть не промазав клином, Рони бросился прочь. Едва обхватив дождевой короб руками, он услышал, как раскрылось чужое крыло — его брали на опережение. Клин врага чудом угодил в крохотную выемку: мягкое дерево, на сочленении короба и декоративного канта.
Улепетывая со всех ног, Рони думал о двух вещах. Первая — у коршуна отличное зрение. Вторая — так метко и быстро попадала только Жанет, Джеки Страйд и покойный Стивен, застреленный на месте патрулем.
Джеки Страйд отчалил на южные острова, и два года его не видели. А Стивен, даже если бы и ожил, гоняться за Рони точно не стал. Оглянувшись на миг, Рони убедился еще раз — не девчонка ли, хоть таких дылд и не рожают в Гэтшире.
Нет, ни круглых бедер вблизи, ни намека на грудь. Зато хорошо сверкнула кобура во всполохе уличных фонарей.
А жаль, с девчонкой, поди, еще можно было бы договориться. Спасибо матушке, и слабому наследству отца: Жанет всегда подшучивала, что за веснушки и рыжую гриву в борделях щедро приплачивают.
Рони бежал все быстрее, но уж не от того, что перестал себя сдерживать. Его подгонял страх. Кобура — это не для красоты. Все серьезно.
Усталость давно точила на него зубы, и настигла через пару крыш, вместе с подводящим сердцем — то колотилось не в меру, будто забыв о тренировках. Рони так торопился, что едва не сорвался — распорка на клинышке чуть не раскрылась, угодив в самую паршивую из всех опорных точек, которые Рони когда-либо выбирал. Свежая, хорошо собранная труба на жилом доме. Попал бы чуть выше, разбился бы, сгинув, как ребенок, заигравшийся на балконе...
Хвост не отставал. Рони ушел левее, поднырнув под баллюстраду, изящно спрятавшись за сохнущим бельем. Коршун не попадет, даже если выстрелит.
Не должен. Никак нет.
Только добравшись до другого конца реки Войки, Рони понял, как паршиво умел себя успокаивать на бегу.
Хренов коршун и не стрелял. Пока. Уже точно стоило бы. Эти твари всегда стреляют в спину, стоит только...
Стивену стреляли по хребту, дважды: между лопаток и выше, к шее.
Рони оступился, поскользнувшись на черепице. Запыхался, совсем устал.
— Ф-фу, — рвано выдохнул он, исправившись. Пригнулся, ожидая выстрела, и снова зря. Расстояние все уменьшалось. Коршун нагонял.
«Да что это за ирод такой, а?» — билось в голове.
Думал, что оторвется, и даже успеет на помощь к друзьям. Что Жанет не зря его натаскала. Что равных под небом не найти в одну ночь. Особенно в эту.
Бах! Искра вспыхнула под ногами, и Рони дернулся, заледенев. Сначала — от того, что стреляли в него впервые. Затем — от того, как близко от его ноги чиркнула пуля. А уж следом, нелепо сплясав на черепице, — задрожал от того, что чуть не упал, скатившись по уклону крыши.
Он ошалел, почуяв, как ладони взмокли, прижавшись к ткани перчаток. Сердце заколотилось, как бьется крупный дождь в окно. Голова сама повернулась в сторону, хоть он и продолжил убегать. Хоть и могло это закончиться еще большим позором: в полутьме, задыхаясь, оступиться...
Цепкий взгляд хищника грыз, кусая за пятки.
— Не надоело? — крикнул преследователь.
И Рони показалось, что тот совсем не запыхался. Что стоит ему снова высунуться, открыть спину на секунду-две, и сталь нырнет под кожу. Коршунам не нужны когти, только зоркий глаз.
Хрустнула черепица дома: они снова делили его на двоих, и Рони еле успел перебежать на соседний. Разрыв сокращался, как подкатывает прилив в сезон.
Продолжение следует...
Автор: Легитимный Легат