Продолжение. Начало здесь...
В Смоленске в Сквере Памяти Героев была установлена Мемориальная доска "Организаторам и активным участникам партизанской борьбы на Смоленщине в Отечественной войне 1812 года". Среди перечисленных фамилий патриотов - капитан А.С. Фигнер.
Поэт-гусар, герой 1812 года Фёдор Глинка посвятил ему замечательные стихи:
О, Фигнер был великий воин,
И не простой… он был колдун!..
При нем француз был вечно беспокоен…
Как невидимка, как летун,
Везде неузнанный лазутчик,
То вдруг французам он попутчик,
То гость у них: как немец, как поляк;
Он едет вечером к французам на бивак
И карты козыряет с ними,
Поет и пьет… и распростился он,
Как будто с братьями родными…
Но усталых в пиру еще обдержит сон,
А он, тишком, с своей командой зоркой,
Прокравшись из леса под горкой,
Как тут!.. «Пардон!» Им нет пардона:
И, не истратив ни патрона,
Берет две трети эскадрона…
Его отношение к неприятелю исчерпывалось тезисом "Все французские собаки должны умереть". При этом он проводил сегрегацию пленных: хуже всего приходилось "природным" французам и полякам, но к немцам, голландцам и итальянцам он относился великодушно и даже помогал деньгами, чтобы облегчить жизнь в плену.
Легенды ходили о неистовой жестокости Фигнера: его отряд подчас не щадил и пленных. Война озлобила его. Современники так объясняли беспощадный нрав партизана: «Фигнер увидал однажды, как французы и поляки, забравшись в сельскую церковь, изнасиловали там женщин и девушек, распяв предварительно некоторых из этих несчастных, чтобы лучше удовлетворить свою гнусную страсть. Фигнер проник в церковь, освободил женщин, которые были еще живы, и, пав ниц перед алтарем, поклялся не щадить более ни одного француза и поляка».
В рассказ об этом Дениса Давыдова, бывшего не только "поэтом-партизаном", но и неподражаемым рассказчиком:
"Друзья мои, едва только Фигнер узнал об пленных, захваченных моими ахтырскими гусарами, как бросился просить меня, дабы я позволил растерзать их каким-то новым казакам его, кои, как говорил он, ещё не натравлены. Не могу выразить, что почувствовал я противуположности страшных слов сих с красивыми чертами лица Фигнера, с взором его - добрым, ласковым, приятным.
Но как припомнил я превосходные военные дарования его, отважность, предприимчивость, то с нескрываемым сожалением сказал ему: "Любезнейший Александр Самуилович! Прошу тебя, не лишай меня заблуждения. Оставь меня думать, что великодушие есть душа твоих дарований".
Фигнер, не раздумывая, довольно резво и с весьма ехидною улыбкою заметил мне: "Господь с тобою! Да разве ты сам не расстреливаешь?"
Я ответствовал решительно и твёрдо: "Да, расстрелял двух изменников отечеству, из коих один был грабитель храма божия. Изменников да мародёров надобно изничтожать, но воинов, взятых в честном бою - мы не имеем такого права. И ещё, Александр Самуилович. Я прощаю смертоубийству, коему причина - заблуждения сердца огненного. Страсть к благу общему, часто вредная, но очаровательная в великодушии своём. И пока вижу в человеке возвышенность чувств, увлекающих его на подвиги отважные, безрассудные и даже бесчеловечные, - я подам, не раздумывая, руку сему благородному чудовищу и готов делить с ним мнение людей, хотя бы чести его приговор написан был в сердцах всего человечества! Но презираю убийцу по расчётам или по врожденной склонности к разрушению".
Фигнер помолчал, а потом сказал, четко проговаривая каждое слово: "Как бы то ни было, я не стану обременять себя пленными. Так и знай. И ещё? Ты ведаешь, конечно, о судьбе незабвенного Павла Ивановича Энгельгардта, подло убиенного захватчиками земли нашей. Так вот, это был человек богатырской силы. Он хватал пойманного солдата или офицера "Великой армии" и кидал в болото. Он самолично погубил не одну вражескую душу. И он был прав, ибо враг, преступивший рубеж России, обречен на гибель"".