Список всех частей - здесь
Если стоять на почве биологии, то нельзя исключить того, что «брачный союз» человека с дочерью лешего дает потомство.
- Уже приводились слова Низами Арузи о наснасе, который, «говорят, способен зачать» от человека.
- А вот, что говорят забайкальские казаки: «Иногда чертовка имеет сожительство с охотниками в лесу и беременеет от них, но ребенка, прижитого ею от человека, она разрывает при самом рождении его» [458] .
- Черкесская джинэ тоже может убить ребенка, прижитого от человека, но при иных обстоятельствах. «Нам рассказывали, — пишет М.Рижский, — об одном шапсуге из фамилии Хатхо, который жил подобным образом с джинэ и имел от нее ребенка. …Никто ее не видел, но однажды Хатхо проболтался о ней своим соседям. Тогда джинэ со злости разорвала ребенка и убежала в лес» [459] .
Такое поведение женщин-демонов выглядит совершенно противоестественным и потому чисто сказочным, если бы не одно обстоятельство. У обезьян самцы, становясь вожаками стада, нередко убивают детенышей прежнего вожака. Над этой, «на первый взгляд противоестественной особенностью», — пишет Э.П.Фридман, — ученые до сих пор «ломают голову»[460] .
Конечно, самцы — это не самки, и демоны — не обезьяны, но сама практика детоубийства в отряде приматов заставляет не спешить с выводами. Если демоны-жены и убивают свое потомство, то наверное не от того, что оно испорчено примесью человека, и уж наверняка не просто от того, что человек проболтался о греховной связи, а скорее всего от каких-то осложнений, возникших в отношениях с мужем (человеком) или его окружением, осложнений, которые, конечно, могут возникнуть, когда связь с демоном становится известной соседям.
- А.А.Диваев приводит казахскую быличку о парне, который «пас в степи лошадей», где обитала албасты. Решив, что «будь она шайтан или человек, это безразлично», парень «сошелся с нею и жили они себе как муж с женою», прижив «трех детей»[461] .
- У башкир, как пишет С.И.Руденко, происхождение названия шайтан-кудейского рода «поясняют рассказом о том, как одному башкиру, вследствие его хитрости и находчивости, удалось получить себе в жены молодую жену шайтана (черта, точнее, шурали, лешего), от сожительства с которой у него появились дети, родоначальники шайтан-кудейского рода»[462] .
- В фольклоре ираноязычных народов «встречаются мотивы о брачной связи между человеком и дивом. Это образ дивзада («рожденный дивом»), представляющий собой полудива-получеловека»[463] .
- М.Алейников в «Поверьях ногайцев «приводит легенду о «замечательном охотнике, по имени Кутлукай», который убил на охоте мужчину-албасты, стал жить с его женою, которая родила и оставила Кутлукаю сына, а сама «удалилась обратно в лес».
«Кутлукай, взявши к себе ребенка, нашел ему кормилицу и занялся его воспитанием. Быстрый рост и неимоверная сила этого ребенка удивляли всех; придя в возраст, он уже не находил равного себе по силе и по геройской отваге. Слава об его подвигах разнеслась далеко за пределы ногайского племени, и князья и владетели других народов искали его дружбы и союза. От него-то и произошли потом все ногайские князья, фамилии которых и до сего времени сохранились; но по прямой линии его потомками считаются только Мансуровы» [464] .
Здесь неизбежно думаешь о тотемизме, древних верованиях разных народов, ведущих свою родословную от всевозможных животных и даже от растений. У разных народов записаны легенды о сожительстве человека с медведицей и о рождении у них детей.
Но, во-первых, тотемизм представляет собой веру в нереальную связь человека с реальными существами, и, значит, аналогия с тотемизмом применима лишь в случае признания реальности демонов. А, во-вторых, нереальность гибрида человека с медведем никак не отменяет возможность гибрида человека с демоном. Ибо по эволюционной близости к человеку искомые существа несопоставимы ни с какими животными. Такой вывод неизбежен на современном уровне знания, но в первобытную эпоху он был совсем не обязателен. Кто знает, не возник ли тотемизм под влиянием «брачного союза» человека с демоном. Если возможно кровное родство с одними дикими существами, то почему не с другими? — мог думать первобытный человек.
Закончить эту главу уместно словами Зеленина: «Насколько, однако же, великорусские русалки близки вообще, по своей природе, к человеку, видно из следующего поверья: народ верит, что если на русалку надеть крест, то она сделается человеком. Такие случаи бывали во Владим. губ., где даже два парня женились на окрещенных русалках»[465] .
«Не так страшен чёрт, как его малюют»
Вот еще одна пословица из тех, что не имеют смысла без реальных бесов. Первым такое мог сказать лишь тот, кто доподлинно знал разницу между изображением и натурой. Чёрта малевали с рогами, хвостом и копытами.
Отсутствие этих выростов в натуре должно было изумлять немало наблюдателей из народа. Один из моих корреспондентов сообщил о человеке, который в начале века, в Бурятии, встретился с «комолым чертом».
Но даже «комолый чёрт», хоть и не так (т.е. не тем) страшен, как его малюют, а все-таки страшен. Если есть главное и всеобщее чувство, которым отмечено отношение человека к своему волосатому сородичу, так это чувство страха. Непобедимый Гильгамеш первый раз в жизни испытал страх при встрече с Энкиду. Древнегреческий Пан «не любит, чтобы его тревожили». На нарушителей своего покоя Пан нагоняет «панический страх»[466] . (Вот еще один международный термин, которым мы обязаны демонологии.)
- Древнеримский Фавн «пугает путников в лесу»[467] .
- Славянский леший, хоть без причины «ни за что не тронет человека» [468] и за дружелюбное отношение «платит добром»[469] , а тоже любит постращать.
- В «Лечебнике» XVII-XVIII веков дается совет путникам на случай «аще кого дикий муж учнет стращати на лесе или на дорозе». Того же, кто последует совету «Лечебника», дикий муж «страстить перестанет»[470] .
- О том, как «страстит» дикий муж, мы знаем из рассказа Мирзы, столкнувшегося на Талыше с биабан-гули. По словам Сатунина, во время рассказа об этой встрече на лице Мирзы «выразились сперва удивление, потом неописуемый ужас...»[471]
- «Словарь чувашского языка» Ашмарина сообщает, что «арсури не убивает человека, а только очень пугает»[472] . Встреча с арсури производит «расслабление и онемение членов»[ 4 73 ] .
- В Грузии, после встречи с каджи, люди «теряли способность говорить и заболевали»[474] .
В результате люди старались, чтобы демон не попался им не только на глаза, но и на язык.
- «Бабы боятся произносить слово «чинка» и, рассказывая об этом существе, выражаются о нем так: «нечистый» или «он»[ 4 75 ] .
- «В традиционных представлениях таджиков дэв считался одним из наиболее опасных демонов, так что, когда речь заходила о нем, рассказчики старались не употреблять его подлинное название… Поэтому слово «дэв» в разговоре часто заменяли «чиз», т.е. «нечто»[476] .
- «Считалось небезопасным рассказывать о своих «встречах» с албасти, передавать рассказы об этом демоне. Поэтому, когда это было необходимо, об албасти говорили, соблюдая табу имени, осмеливаясь рассказать о якобы происшедшем с ними только шаману, знахарю или мулле...»[ 477] .
- «В Ура-Тюбе, Тутке, Самарканде на прямой вопрос: «Что же такое албасты?» — обычно отвечали: «Нечто очень страшное»[ 4 78 ] .
Если судить по этимологии слова «бес» («отвратительный, мерзкий, ужасный»), далеко не последнюю роль в устрашающем воздействии демона на человека играет эстетика. Фольклор бывает верен натуре и не приукрашивает внешность демонов даже тогда, когда этого требует, казалось бы, логика повествования. Так, в ногайской легенде о замечательном охотнике по имени Кутлукай встреченные им демоны названы «безобразными чудовищами» несмотря на то, что Кутлукай позднее произвел на свет от одного из этих чудовищ прародителя всех ногайских князей.
Насколько мне известно, среди фольклорных демонов-мужчин красавцы не встречаются.
Иное дело демоны-женщины, которых можно подразделить на две контрастных категории: страшилищ и красавиц .
Это проблема как для мифологической, так и биологической версии. По моему твердому убеждению, причину столь резкого дуализма среди прекрасной половины бесов надо искать не в биологии демонов, а в психологии человека.
Вот примеры первой категории.
- Ваханцы на Памире «считают, что almasti — это волосатая безобразная женщина с отвислыми грудями»[479] .
- Согласно «Этимологическому словарю адыгейских (черкесских) языков», алмэсты — это «нечистая сила в образе безобразной женщины с распущенными волосами»[480].
- Дэвы в османских сказках — существа «безобразные, с грудями, перекинутыми через плечи»[481] .
- Портрет лобасты («подобие русалки») в фольклоре казаков Терской области на Кавказе обобщен собирателем такими словами: «в общем наружный вид ее крайне и невыносимо безобразный, отталкивающий и наводящий страх»[482] .
- Уже упомянутый рассказ о белорусской русалке, которая выскочила из чащи на дорогу и стала скакать перед женщинами, заканчивается словами: «И у яе усе жаночча. Страхота, не привядзи Бог!»[483] .
В то же время на Полтавщине, как пишет Н.И.Толстой, русалка — «прекрасная девица с роскошными русыми волосами ».
Именно такими русоволосыми или зеленоволосыми красавицами они представляются большинству южновеликорусских, украинских и части белорусских крестьян. Такими они проникли и в русскую литературу, если вспомнить «Майскую ночь, или утопленницу» Н.В.Гоголя или «Бежин луг» И.С.Тургенева (представления о русалках-сиренах — «книжные», привнесенные с Запада)»[484] .
С точки зрения реалиста, страшные русалки — быль, красивые — небыль, первые — биологическая реальность, вторые — «баснословные лица».
Тогда возникает вопрос: как и почему первое превратилось во второе, некрасивое в красивое, безобразное в прекрасное?
Здесь надо прежде всего вспомнить пример с мамонтами: «Исчезновение мамонта в Европейской части СССР произошло не сразу во всех местах , поэтому упоминания о нем в известных нам легендах, мифах и былинах в одних случаях носят весьма фантастический и смутный характер, в других — более определенный»[ 485 ] .
Степи Украины и юга России, эти житницы государства, с давних пор осваивались человеком наиболее интенсивно и потому логично предположить, что дикие двуногие приматы исчезли из этих мест или стали в них большой редкостью уже в давние времена. На постепенность этого процесса указывают слова Зеленина: «Вопреки обыкновенному мнению, и малоруссы также признают кое-где существование русалок старых и безобразных»[ 486 ] .
Это объясняет наличие в фольклоре как реалистических, так и фантастических описаний демонов, но остается вопрос о возникновении прямой противоположности между описаниями того и другого рода. Здесь следует обратить внимание на литературный образ русалки. Почему поэты и писатели изобразили русалку красавицей, а не страшилищем? Вероятно потому, что по логике художественного творчества именно красавицам свойственно обвораживать молодых мужчин. Но точно так могли думать и поколения крестьян, которым приходилось слышать о любовной связи русалок с человеком, но не доводилось видеть этих соблазнительниц наяву. При недостатке точной информации люди судили по себе о взаимоотношениях между человеком и демоном.
Закономерность «облагораживания» русалок видна в том, что подобное же явление отмечено в отношении античных нимф и восточных пери, превращавшихся в демонических «красавиц-соблазнительниц» по мере того, как в одной местности за другой исчезали их реальные прототипы.
Почему народ лишь отметил, что черт не так страшен, как его малюют, а его сестру — русалку — превратил в настоящую красавицу? Наверное, по той же причине, по какой конкурсы красоты устраивают среди женщин, а не мужчин. Здесь некая асимметрия эстетических представлений в общественной психологии, о причине которой я тут не берусь судить.
Дал ли я исчерпывающий ответ на коварную загадку русалочьей красоты? Боюсь, что нет. Дарвин придавал большое значение половому отбору в происхождении человека. Ведущим началом при этом было эстетическое чувство, чувство красоты. Однако нет ничего капризней и своенравней этого чувства. На вкус и цвет товарища нет. Более того, один и тот же человек в разном возрасте и в разных состояниях духа может быть сам себе не товарищ в этом смысле. Человек мог быть одного мнения о внешности русалки, когда наблюдал за ней со стороны, и совсем иного после того, как вступил с нею в «греховную связь». Недаром говорят, не по хорошему мил, а по милу хорош. Не исключено, что и «алхимия любви» внесла свою лепту в превращение русалок из страшилищ в красавиц.
Слова эти были уже написаны, а сбор материала все продолжался, когда на глаза мне попалась запись собирателя абхазского фольклора: «В лесу живут лесные женщины; они на вид безобразны, но кажутся красивыми »[487] .
Вот уж действительно «обворожительное противоречие», исполненное глубокого смысла. Не обязательно влюбляться в русалку, чтобы иметь представление об ее чарах. В ней должно быть что-то от красоты летящей птицы, плывущего дельфина изящно прыгающей по веткам обезьяны. Сдвиньте фокус внимания с одной стороны явления на другую, и «безобразное на вид» покажется красивым. Не поэтому ли в одном из уже приведенных описаний полудницы сказано «красивая по себе»?
А.А.Диваев приводит быличку из казахского фольклора об охотнике, который познакомился в степи с албасты, сошелся с ней и жил как с женой. Охотник говорил, и это как раз и свидетельствует, на мой взгляд, о сдвиге фокуса его внимания, что «эта албасты была в 10 раз красивее самой красивой женщины»[488] .
Соблазнительно предположить, что сюжет народных сказок о превращении, под воздействием любви, чудовища в красавца навеян реальными отношениями между демоном и человеком.