Интересно, а вы сами размышляли над этим вопросом? Можно предположить – и так сделает любой здравомыслящий читатель, облаченный в добротное платье из базовых знаний, которые ему услужливо предоставляют профильные учебные учреждения всех рангов и по случаю прочитанные книжицы с фотографиями убеленных сединами авторов на глянцевой обложке, что происхождение этого прозвища восходит к беспамятству, которым страдает носительница сего. И не то чтобы вы не правы, господа присяжные заседатели. История, надо сказать, вышла презабавная.
Тому уже год скоро. Одним вечером – холодным, стучащимся в окна стонущими на промозглом ветру ветками старой березы, которая внушительной кроной своей уже много лет обнимает наш осанистый панельный четырехэтажный особняк о трех подъездах, унифицированными своими оконными проемами на безликих стенах слеповато всматривающийся в пустырь напротив (где так ничего и не произошло, несмотря на вялые легенды вековых смотрительниц подъездных лавочек), - Ираида пристала ко мне со своей неуемной похотью. Она смехотворно надувала губки (чем явственно обозначала частокол глубоких морщин над верхней губой, щедро опушенной жестковатыми усиками) в знак своей девической обиды на мою ответную гримасу терпеливого недовольства. Она заглядывала мне в глаза, перекинув свое увесистое тело поперек моего (я тогда только начал осваивать свое новое лежбище – сомнительной чистоты диванчик-книжку почтенного возраста, которому впоследствии придется стать не только моим надежным товарищем, но и свидетелем вольной любовной борьбы, которой доставшаяся мне вдовица готова была заниматься по 40 минут в каждом часе. На диванчике мы и лежали тем вечером, поглощенные бормотанием сизо-голубого экрана напротив). Она пыталась загородить мне телевизор, ласковым контральто соблазнительной ведущей вещавший россиянам об очередном гимнастическом рывке, в котором колченогая страна пытается встать с непристойных карачек и наконец явить миру не только свой сморщенный зад, но и светлый одухотворенный лик придонного народа. Она настойчиво блудила своими шершавыми пальцами в районе моего таза (да простит меня чопорный читатель, который сейчас, вероятнее всего, закатил глаза в состоянии крайнего недовольства и брезгливости), а на мое замечание о том, что неплохо было бы пользоваться кремом для рук, прежде чем скрести нежную кожу моего нефритового стержня, шумно задышала, почти музыкально подсвистывая забитыми бронхами вековой курильщицы, и посмотрела на меня глазами раненной газели.
Ее ужимки в попытке сублимировать поведение маленькой фройляйн просто смехотворны: хлопанье глазками и надувание губок представляется мне и забавным, и даже (крамола какая!) соблазнительным, кабы не было в тех глазках, обрамленных опухшими и многослойными, словно стопка белья в шкафу, веками, той мутной обреченности давно и сверх всякой меры употребляющих горячительные напитки женщин – обреченности, которая есть тлеющие угли былого беспутного, тупого, животного существования, а те губы не были столь откровенно бесформенными и бескровными, словно у утопленника недельной давности.
Но мы отступили от темы.
*Продолжение следует.