*продолжение. Начало в "УТРО. Когда спадает туманная завеса забытья и оцепенения"
Да, я обещал приоткрыть кулинарную шкатулку моей зазнобы. Я помню, что должен идти путем просвещения масс, и нечего пенять на то, что я растворился в пространственно-временном континууме в результате употребления внутрь зеленого чая, а значит, света моей прозы вам сегодня не видать.
Мне представляется, что обучение быту и формирование в сознании Ираиды понимания его неодолимой власти над любовными отношениями, какими бы глубокими и всепроникающими они ни были в паре (крылатое выражение «любовная лодка разбилась о быт», кажется, машет крыльями над добрыми тремя четвертями с виду ординарных ячеек нашего общества), происходило даже не сумбурно и стихийно, но по некоему остаточному принципу – после обучения нехитрым приемчикам, употребляемым куртизанкой, торопящейся подготовить своего cliente к пошлому и примитивному соитию. Последнее она освоила в более-менее достаточной степени – в отличие от искусства стряпни. Вряд ли такое положение дел удастся изменить, ибо подлый по сути своей фактор – внушительный возраст (и далекий от достопочтенного образ жизни) – не позволяет надеяться, что мы с ней успеем закончить наше обучение по книге о вкусной и здоровой пище до того, как наши дети (трое на двоих. Затейливость умозаключений планирую сделать своим коньком) укрепят на наших веках обжигающе холодные медные монеты.
Помимо упомянутых пирожков, я был приобщен к наваристому soupe из куриной обрези (чертов гений маркетинга, изобретший это название для премерзейших останков глупой птицы, надеюсь, в аду для таких как ты - декорирующих вызывающие парализующий ужас вещи уклончивыми, расслабляющими внимание, эпитетами, - есть особый котел), а также к картошке с обрезью, макаронам с обрезью и еще десятку вариантов этого колдовского варева с зеленоватыми блестками на поверхности компонентов (вспомнил весенние лужи нашего края географии, в чьей удручающей черноте мертвой ледяной воды расползается игриво-радужное пятно бензина). Останки – они же «обрезь» (чертов гений) – это пупырчатая, мертвенно-серая куриная кожа и останки копчиков (язык не повернулся сказать «попочек». Хотя…только бывалый коммивояжер усмотрит в этом термине триггер, могущий запустить череду влажных ночных снов). Не знаю, сказать ли изобретателям этого, с позволения сказать, «продукта», спасибо – за то, что между своих зубов (вольготно и хаотично произрастающих в моей ротовой полости) я не встретил коготков, скрюченных фаланг и репродуктивных органов бедных несушек. Ограничились шкурой. Для тридцатилетней новейшей истории этой страны, изобилующей абсурдными ГОСТами и ТУ, думаю, это можно зачесть в актив достижений.
Яйца в нашей совместной с Зайкой (следует сократить это угловатое имя – Ираида - до сочного «Аид». Да нет, смеюсь. Аид был высок, статен, нечеловечески красив и дьявольски остроумен. И был мужчиной. Моя подруга не столь красива и умна, а посему приз достается… Здесь и далее я потешался моему внутреннему монологу, пока моя пассия настороженно взирала на меня над методично двигающейся по извечному маршруту «тарелка-рот» ложкой. Пусть будет Зайкой. Тяжеловесной такой, дряблой Зайкой) жизни – гость нечастый. И куриные, и гастролирующие (эвоно какую неприличную шутейку я достал из багажа накопленных за время общения с Зайкой речевых сокровищ). «Куриные – дорого, – сказала Ираида строго, в очередной раз потрясая перед моим вопросительным взором засаленным чеком из «Опушки» (магазин у нас такой в поселке – центр притяжения домохозяек с низким бюджетом и личностей с крайне темным прошлым, о чем свидетельствуют не только их однотипные покупки, издающие жалобный стеклянный стон из потрепанного пакета, где они сталкиваются с краюхой черного хлеба и консервой «Каждая неделя», но и выразительные черты круглогодично кирпичного цвета лиц). – Ешь салат так». Съел. Но это сущая подлость – салат без яиц, доложу я вам. Каждая ложка этого блюда, опущенная на мой изголодавшийся язык, словно извинялась перед моим вкусовыми рецепторами за предложенное им кулинарное недоразумение. Зато майонез в нашем грустном облупленном друге-холодильнике не переводится. Он словно сросся с ним и составляет его суть; его тощее и неприглядное нутро уже не кажется столь нищенским, когда ярко-белая литровая канистра, с нарядной глянцевой этикеткой на свеженьком пластиковом боку, водружается на центральную из двух выживших полок. Далее пузатая дверь захлопывается, агрегат довольно вздыхает выработавшим все мыслимые сроки механическим сердцем, и в нашей удивительной семье воцаряется ощущение сытой беспечности.
Ох, что-то я устал живописать. Пойду сосну сном молодецким – пару часиков (оставлять надолго вас не буду: я не жесток по натуре своей, как мне кажется, и все душевные волнения мне близки. И ваши – тоже). Не расходитесь.