Константин Кузнецов — забытый почти на век художник — с триумфом вернулся в Россию, в залы Третьяковской галереи. Его картины — легальный способ отправиться в путешествие по Франции в условиях пандемии.
1. Человек-парадокс
Константин Кузнецов производит противоречивое впечатление: у него яркие, жизнеутверждающие, дышащие любовью и интересом к миру картины — и угрюмый, тяжёлый взгляд. Он уехал из села Желнино Нижегородской губернии в Париж, но так до конца жизни толком и не выучил французский, и на обороте холстов писал французские слова русскими буквами.
Он отказался продолжать купеческую традицию своей семьи, дерзнул стать художником на чужбине, был признан, выставлялся в Салоне, — но, по-видимому, не стремился кормить своим искусством жену и детей, мог отказать маршану в сотрудничестве и в итоге после революции оказался в весьма стеснённых обстоятельствах и вынужденно сменил художественные холсты на дешёвую мешковину. Конечно, XIX и XX века знают много достойных художников, которые жили на грани нищеты — Ван Гог, Модильяни... Но они отчаянно пытались найти своим картинам сбыт, а Кузнецов будто бы считал коммерциализацию искусства чем-то недостойным.
2. Художник, который живёт вчера
Константина Кузнецова называют "русским Клодом Моне", но это верно лишь от малой части. В разные периоды и в разных темах Кузнецов напоминает то Моне, то Куинджи, то Мунка, то Дени, то Муху, — оставаясь при этом самим собой и превращая Бретань в Нижний Новогород.
Портреты — особенно семейные — по технике и порой настроению похожи на Мунка. Стога и виды Бель-Иль (о них речь пойдёт ниже) — очевидная дань уважения Клоду Моне. Поздние символистские работы Кузнецова напоминают о Морисе Дени и позднем Альфонсе Мухе, а то, как Кузнецов трактует пейзаж, навевает мысли о Куинджи — оба предпочитают высокую точку, вид с высоты птичьего полёта и пишут захватывающие дух облака — словно предвосхищая атомные взрывы недалёкого будущего.
Но за исключением Дени и Мухи, все эти художники остались в XIX веке, а на дворе были 10-е и 20-е годы нового столетия, мир искусства переворачивали кубизм, дадаизм, беспредметная живопись, реди-мейд... А Кузнецов без оглядки на современность жил между вчерашними импрессионизмом, символизмом и экспрессионизмом — и окрашивал французские пейзажи в тона ностальгии по Нижегородской губернии.
3. Ах, вернисаж
В первый день весны на выставке Кузнецова прошёл вернисаж, и яркая, обаятельная Екатерина Усова провела экскурсию для приглашённых гостей. Екатерина — искусствовед из Фонда Константина Кузнецова и автор монографии о нём. Директор Фонда Константин Ещеркин и его заместитель Екатерина — люди, которые на сегодняшний день знают о Кузнецове больше, чем кто бы то ни было.
Но для меня главное то, что кроме сухих фактов из биографии Кузнецова, Константин и Екатерина стремятся передать гостям выставки и любовь к их подопечному художнику. Признаюсь, мне пришлось дважды посетить выставку, чтобы прочувствовать его творчество, нащупать любимые темы, войти в резонанс. Пожалуй, для художника, о котором ещё недавно никто не знал и не помнил, признание со второго взгляда — это успех.
4. Бель-Иль лучше, чем у Моне
Остров Бель-Иль с его неприступными скалами и неугомонными океаническими волнами задолго до Кузнецова восславил Клод Моне, но полюбить эти места он, кажется, так и не смог. Для него это было проклятое место с чудовищной погодой, а Кузнецов здесь будто бы чувствовал себя по-настоящему дома.
Его Бель-Иль — это фактурно и смело вылепленные скалы, это всевозможные состояния природы, это ослепительное солнце и краснеющий закат, это невероятной глубины вода моих любимых, насыщенного бирюзового и океанического синего цветов. Видеопроекция с волнами вокруг Бель-Иля, расположенная в центре соответсвующего зала, красноречиво подтверждает, что Бель-Иль — точно такой, как у Кузнецова.
5. Тревожный Париж 20-х
Вторая после видов Бель-Иля тема, которая оказалась особенно созвучной мне — это Париж 1920-х. Городские пейзажи Кузнецов начал писать вынужденно, когда после революции остался без средств для длительных вылазок на природу. Тогда же он перешёл на грубый холст, мешковину и практически отказался от грунтовки. Картины стали блёклыми, цвета — глухими, настроение — нервным, растревоженным.
Кузнецов будто бы только теперь лицом к лицу столкнулся с новым временем, от которого скрывался в Бретани и скалах Бель-Иля раньше, временем стремительным, незнакомым, чуждым. И бесконечные хрупкие, как миражи, мосты на картинах 1920-х едва ли способны перенести в это новое время зрелого художника, которому больше по нраву прошлый век.
6. Самая воздушная выставка
Выставка в Инженерном корпусе Третьяковки не ограничена этими двумя темами, но для меня именно они — повод вернуться туда ещё раз. Сделанная с большим теплом, эта выставка сразу выдаёт, что над ней работали сотрудники фонда, которые с 2015 года живут и дышат наследием Константина Кузнецова.
В залах, которые позапрошлой весной давили дощатыми стенами и страстями по Мунку, теперь светло и просторно, тихо шепчет океан, греет бретонское солнце, картины расположены так, что можно сразу десяток охватить взглядом, а затем неспешно наслаждаться каждой по очереди, забыть, что за окном московское межсезонье и неугомонная пандемия, ощутить солёный воздух Бель-Иля и порадоваться новому имени на карте русского зарубежья.
Уже посетили выставку? Поделитесь впечатлениями в комментариях!