В октябре 2003 года пространная и яростная статья Солженицына «Потёмщики света не видят» публикуется одновременно в двух газетах: «Комсомольской правде» и «Литературной газете», что само по себе беспрецедентно.
Но, видит Бог, лучше бы Александр Исаевич промолчал.
Ответ у Солженицына вышел настолько бездоказательным, грязным, извращённым, клеветническим в отношении в том числе его бывших лучших друзей, первой жены, и, с точки зрения человеческой морали, подлым и паскудным, если не сказать больше, что у любого, хорошо знающего обстоятельства того, о чём говорит «литературный подранок» в статье, исчезают последние остатки уважения к Александру Исаевичу, прилюдно пропагандирующему, как известно, жизнь не по лжи.
Всего два примера.
Николай Дмитриевич Виткевич, лучший школьный, университетский, фронтовой друг Солженицына, единственный, кто был арестован по одному делу вместе с будущим нобелевским лауреатом в апреле 1945 года, не дойдя совсем чуть-чуть со своей частью до Берлина, на всех допросах в СМЕРШ, а впоследствии в НКВД, в Москве, обелял и выгораживал своего закадычного друга, за что получил 10 лет исправительно-трудовых лагерей, имея обвинение всего по одной статье Уголовного Кодекса, отправившись на 10 лет в Воркуту.
Солженицын же, обвиняемый по двум статьям, в том числе и по созданию антисоветской организации в годы войны, по которой ему определённо грозил расстрел, получил, в итоге, всего 8 лет и уехал в Подмосковье, в «шарашку», которая считалась в системе заключения курортом, оговорив перед этим своего школьного, университетского, фронтового товарища Николая Виткевича.
6 февраля 1957 года Военная коллегия Верховного суда СССР своим определением за № 4н-083/57 полностью отменила постановление Особого совещания при НКВД СССР от 7 июля 1945 года в отношении Солженицына, восстановив его в кадрах Вооружённых Сил СССР в воинском звании «капитан».
Основанием для подобного решения Верховного суда явились в том числе показания Николая Виткевича, Натальи Решетовской и Кирилла Симоняна, характеризовавшие Александра Исаевича «как советского патриота и отрицали, что он вёл антисоветские разговоры», что особо отмечалось в определении за № 4н-083/57.
И что делает «литературный подранок» в своей статье через полвека? Смешивает с грязью умерших людей: Виткевича, Решетовскую, Симоняна, которые, естественно, не могут за себя постоять.
В отношении Кирилла Симоняна лауреат опускается до такой мерзости, которую, исключительно из чувства брезгливости, расшифровывать нет никакого желания.
Впрочем, вернёмся к статье Солженицына, где о своей службе на войне он впервые за много лет открыто и от первого лица рассказывает так:
«Но пойдет в захват и такое: а почему Солженицын о своем военном прошлом не пишет «практически ничего», «эту тему старательно избегает»? - А это - блудливый журналист избегает читать мои книги. В полдюжине разных изданий напечатаны «Желябугские выселки», из боев под Орлом; «Адлиг Швенкиттен», о боях в Восточной Пруссии; о выводе моей батареи из окружения в ту ночь мог бы прочесть в «Зернышке»; уже четыре года как опубликована и самая ранняя моя лагерная повесть «Дороженька», где немало и о военных моих путях.
Да раньше того: при самом начале войны Солженицын «в добровольцы почему-то не записался». А я - как раз-то и ходил в военкомат, и не раз, добивался, - но мне как «ограниченно годному в военное время» по здоровью велели ждать мобилизации. Из тылового же конского обоза, куда меня тогда определили, я сверхусильным напором добился перевода в артиллерию (о том - повесть «Люби революцию», и она тоже незнакома пронырливому дознавателю?).
Но что нашему эксперту точно известно: «На передовой Солженицын никогда не был. Он командовал батареей звуковой разведки, которая располагалась...» - где бы, вы думали? - даже и «в 5-м эшелоне». Хоть где-нибудь и своими мозгами поработал бы Дейч. Для того чтобы мембранные звукоприемники воспринимали бы выстрелы даже отдаленных пушек, а тем более и слабые звуки минометов - они должны дугой располагаться от переднего края нашей пехоты - обычно в двух, но не далее трех километров. И чтобы первым услышать дошедший звук выстрела - и по нему включить записывающий центральный аппарат - «Предупредитель» (наблюдательный пункт) батареи должен находиться на уровне пехотных окопов, а чуть зазевайся - звукоприемники уже могут пропустить сигнал.
Дальше спешит на подмогу коллега (В. Каджая): два своих ордена Солженицын получил «когда после двух битв и побед в них награды раздавались всем подряд», - подряд! квалифицированное же знание. С какой тыловой надутостью махом оскорбляет всех награжденных.
А получил я эти два ордена за успешную засечку и корректуру подавления огневых точек противника в битве под Орлом и в прорыве под Рогачевом. За успешный же вывод батареи из окружения 27 января 1945 в Пруссии я был представлен и к ордену Красного Знамени, как еще несколько наших бригадных офицеров, - но 9 февраля настиг меня арест - и меня успели вычеркнуть из наградного списка».
И выдаёт в этом ответе Александр Исаевич сокровенное, то, чего он боится больше всего: «Но вот сейчас явно избрано: опорочить меня как личность, заляпать, растоптать само мое имя. (А с таимой надеждой - и саму будущую жизнь моих книг?)»
Солженицын, как видим, очень страшится растаять в вечности, либо – остаться в ней навсегда лжецом и фальсификатором.
Марк Михайлович с ответом особо задерживаться не стал и прицельно сделал второй выстрел, где, в частности, говорится:
«Но особенно обиделся классик за мое упоминание о его военных годах: «Но пойдёт в захват и такое: а почему Солженицын о своём военном прошлом не пишет «практически ничего», «эту тему старательно избегает»? — А это — блудливый журналист избегает читать мои книги. В полдюжине разных изданий напечатаны...» (далее ВПЗР перечисляет публикации о своих фронтовых заслугах).
«Блудливый журналист» не избегал. Просто до поры до времени чересчур доверчиво относился ко всему, что выходило из-под пера живого классика. Вот ведь пишет А.И.: «Хотя я участник той войны, мне меньше всего в жизни пришлось собирать о ней материалы или писать что-либо». Однако после попрека в блудливости — прочел. Ну что сказать... Не «Севастопольские рассказы». Но дело, конечно, не в этом. А в том, что воспоминания очевидца — вовсе не истина в последней инстанции. Особенно такого очевидца, как А.И., — неоднократно уличенного (отнюдь не только мной) в фальсификации и лжи.
В статье «Бесстыжий классик» я написал: «На передовой Солженицын никогда не был. Он командовал батареей звуковой разведки (БЗР), которая располагалась, по определению А.И., во 2-м, 3-м, а то и в 5-м эшелоне. Во всяком случае — никак не в 1-м. По звукам выстрелов вражеской артиллерии БЗР определяла ее местонахождение и передавала эти данные своим батареям. А вот те-то и занимались настоящей военной работой».
И тут живой классик опять меня отбрил и добил окончательно:
«Хоть где-нибудь и своими мозгами поработал бы Дейч. Для того чтобы мембранные звукоприёмники воспринимали бы выстрелы даже отдалённых пушек, а тем более слабые звуки миномётов — они должны дугой располагаться от переднего края нашей пехоты — обычно в двух, но не далее трёх километров. И чтобы первым услышать дошедший звук выстрела — и по нему включить записывающий центральный аппарат — «Предупредитель» (наблюдательный пункт) батареи должен располагаться на уровне пехотных окопов».
Уж не сам ли А.И. находился «на уровне пехотных окопов» в роли «Предупредителя»? Ничего подобного. «Предупредителем» был рядовой или сержант из БЗР. Потом — действительно на расстоянии 2—3 километров от передовой — располагались звукоприемники, но бойцов при них не было: они лишь время от времени наведывались туда — проверяли исправность этих самых звукоприемников; да и присмотреть — не стащил ли кто? — тоже не мешало. И дальше, еще в 3—4 километрах — командный пункт батареи звуковой разведки со всеми ее приборами. Во главе, понятное дело, с командиром. Так что от передовой Солженицын находился на расстоянии 5—7 километров.
Все это мне рассказал полковник в отставке Владимир Цейтлин. Он, смею думать, неплохо разбирается во всем, что касается артиллерии. В 16 лет пошел добровольцем в артиллерийскую спецшколу, потом — артиллерийское училище, по окончании которого получил лейтенанта. Командовал батареей 76-мм пушек — в упор расстреливал фашистские танки. Был ранен. Как и Солженицын, Цейтлин получил два ордена. «Красную звезду» — за 4 уничтоженных танка во время гитлеровской контратаки. И Отечественной войны I степени — за форсирование реки Грон под огнем противника. Но в отличие от будущего классика Владимир Цейтлин получил свои ордена за личное мужество.
Вот другое свидетельство — человека, в годы войны весьма близкого к Солженицыну. Сержант Илья Соломин («воевал отлично всю войну насквозь», — написал о своем ординарце классик) в интервью «Известиям» высказался совершенно однозначно:
«В боях батарея участия не принимала, у нас была другая задача».
«Солженицыну выпадало в боях участвовать?» — настаивал корреспондент.
«Я же сказал, — повторил Соломин, — у нас были другие задачи».
Конечно же, это были важные задачи. И хотя на передовой Солженицын не был, свои ордена он получил не за просто так. Но все-таки — не за личное мужество, а за добросовестное выполнение своих обязанностей. И это обстоятельство никак не принижает классика: войну выигрывают не герои, а работяги. Однако признать себя рядовым — не по званию, а по сути — это не для нобелевского лауреата. А чтобы в таких обстоятельствах выделить себя — нужно унизить других…».
Если бы Дейч воспользовался советом Солженицына и полностью прочёл то, что ему рекомендовал лауреат о своих "военных путях», а также иные произведения на военную тему «литературного подранка», то ответ Марка Михайловича был бы, несомненно, намного жёстче. Но Дейча можно понять – продираться сквозь искусственно созданный, громоздкий, словно глыбы, варварски испоганенный нобелевским лауреатом по литературе русский язык Солженицына – та ещё мука.
Что ж, мы восполним пробел Марка Михайловича Дейча и разберём «военные пути» Александра Исаевича Солженицына, тем более что нобелевский лауреат это так настойчиво рекомендует в своей статье.
Продолжение следует...