Фронтовое прошлое было, несомненно, самым слабым звеном в общей биографии Александра Исаевича Солженицына, в его образе, который он, начиная с внешнего облика, тщательно выстраивал в общении, своих художественных работах, публицистике, письмах, заочной полемике.
Достаточно вспомнить всемирно известные снимки «заключённого Щ-282 Солженицына», якобы сделанные в заключении и неоднократно облетевшие весь мир и ставшие бесспорным доказательством зверств ГУЛага в отношении будущего нобелевского лауреата, щеголяющего на фото в драном бушлате поверх дырявой майки-«алкоголичке» якобы в лютый мороз. Впоследствии выяснилось, что это были исключительно постановочные кадры, инициатором создания и изготовителем которых был непосредственно сам Александр Исаевич, доморощенный имиджмейкер 1953 года разлива.
Если вы присмотритесь к фотографии, то зримо увидите грубые, наскоро сделанные, широкие стежки, которыми были намётаны, а не пришиты белые тряпицы с номерами к ватнику, штанцам и кепарику «писателя подпольщика», старательного изображающего из себя измученного лагерного терпилу.
Любой, кто хоть когда-то имел дело с иглой, понимает, что при такой халтурной работе тряпки будут болтаться на одежде до первых движений, пусть они даже будут походом в сортир типа «ЭМ – ЖО». И в этом Солженицын схалтурил, поленился на совесть тряпки пришпандорить, утекая своим портрЭтом в вечность.
Деваться было некуда и Наталья Дмитриевна Солженицына, вдова «литературного подранка» откровенно признаётся после его смерти: «Это фотография сделана в первые дни ссылки, а не в самом лагере. Но номера подлинные, они сохранились у нас до сих пор, мы их бережем как зеницу ока. Это его подлинные номера, Александр Исаевич вывез их из лагеря, зашив в ватник. Так сделали и другие его спутники по этапу. Этап длился почти месяц, хотя и лагерь, и ссылка были в Казахстане. И уже приехав на место, в один из первых дней они нашили те же номера на лагерные телогрейки, так, как они ходили в лагере, и сфотографировали друг друга…»
Зачем будущий нобелевский лауреат по литературе что-то вшивал в ватник, если на любой белой тряпке на воле можно было намалевать букву с циферками, и, вообще, к чему затеял всю эту съёмку, строя скорбную рожицу лагерного терпилы, вдова прозаика не поясняет.
Всю сознательную жизнь, особенно после 1962 года, Солженицын в своих произведениях, где полунамёками, искусной недосказанностью, а где и с якобы обезоруживающей прямотой, откровением, с упорством паука и ловкостью популярного фокусника плёл свою надуманную биографию, представляя себя, безусловно, в самом выгодном свете, постоянно передёргивая, искажая и подтасовывая факты, на что ему неоднократно пеняли несправедливо обиженные им его хорошие знакомые и закадычные друзья, которые тут же, как мановению волшебной палочки, переставали ими быть.
Александр Исаевич немедленно относил таких людей к вражескому стану, которые действуют исключительно по негласной указке Комитета государственной безопасности СССР. Ну, а то, что друзья-товарищи ранее всеми способами пытались помочь, поддержать и всячески выгородить своего друга, в том числе и на допросах в НКВД – КГБ, Солженицын мгновенно «забывал».
Вот лишь краткий список тех, кто попытался покуситься на незыблемость придуманной Солженицыным биографии: Николай Виткевич, Кирилл Симонян, Лидия Ежерец – лучшие школьные и университетские друзья «литературного подранка»; Наталья Решетовская – университетская подруга и первая жена лауреата по литературке; Лев Копелев – сокамерник и сподвижник Александра Исаевича; Леонид Самутин – товарищ по заключению, ну и т.д., список этих людей достаточно долог.
Леонид Андреевич Самутин, наблюдая долгие годы за творчеством «писателя-подпольщика», справедливо и точно заметил: «В биографии Солженицына есть темные пятна. Он отчетливо понимает их значение, и они его беспокоят. Он предпринимает усилия забелить их. Но не только забелить, а и заставить их служить ему, помогать достижению той главной цели, которую он поставил перед собой в жизни — его личному возвеличению».
Первую попытку рассказать об армейском прошлом Александра Исаевича предприняла в 1975 году бывшая жена «подранка» Наталья Алексеевна Решетовская в своей книге «В споре со временем».
В 1978 году выходит книга ещё одного автора, который знал Александра Исаевича по Швейцарии, чехословацкого публициста Томаша Ржезача «Спираль измены Солженицына», работавшего на чехословацкую разведку, где так же говорится о военных годах нобелевского лауреата.
Несмотря на неоспоримые доказательства их знакомства, Солженицын категорически отрицал, что лично знаком с Ржезачем, по принципу: не знаю, не видел, не состоял…
В издании и распространении этих книг за рубежом самое действенное негласное участие принимал Комитет государственной безопасности СССР, а также МГБ Чехословакии, что дало впоследствии Александру Исаевичу, а также его почитателям и сторонникам все основания заявлять о навете и поклёпе, состряпанном в недрах Лубянки.
Что было в этих книгах грязным наветом (и был ли навет), а что – хрустальной правдой, никто, в принципе, не разбирался, не перепроверял, ибо, по тем временам, слово «литературного подранка» было сильнее приговора, по принципу – Солженицын всегда прав, потому что неправым он быть просто-напросто не может.
Впоследствии различными исследователями предпринимались попытки осветить армейское прошлое «писателя подпольщика», но так как эти усилия основывались, как правило, на двух книгах Решетовской и Ржезача, да скупых воспоминаниях Солженицына в его произведениях, то дело, собственно говоря, стояло на месте и угрозу с этой стороны Александр Исаевич не чувствовал, хотя, и надо ему отдать должное, в конце 90-х годов прошлого века, в возрасте восьмидесяти лет, он начал активно подстраховываться, соломки, как говорится, на всякий случай стелить, но делал это, как водится, коряво, лживо, неумело, о чём поговорим позже.
И вот – полыхнуло и грянуло. Причём оттуда, откуда проницательный Александр Исаевич явно не ожидал, со стороны либеральной интеллигенции, которая всегда привычно стояла на страже интересов «вечно гонимого» лауреата, не забывая привычно класть прилюдные поклоны нобелевскому лауреату.
В 2002 году писатель Владимир Войнович, который, как и Солженицын в 1974 году, был выслан на Запад и лишён советского гражданства в 1980 году, опубликовал книгу «Портрет на фоне мифа», подробно рассказывая об истории публикации «Одного дня Ивана Денисовича» в «Новом мире», где он и сам печатался; своём знакомстве с «литературным подранком»; «солжефрении», охватившей читающую публику; своём поклонении перед Александром Исаевичем и его произведениями; публичной защите «писателя подпольщика»; глубоком, в итоге, через годы, разочаровании в «литературном подранке», отчасти материализованном в романе «Москва 2042».
В «Портрете на фоне мифа» Войнович пишет: «Правда вокруг него и сейчас есть группа литературных приверженцев, которые его двучастные рассказы и суточные повести оценивают по высшей шкале, но делают они это с очевидной неискренностью, … с надеждой чем-нибудь поживиться. Хваля автора, они мало его цитируют, не давая читателю наглядно понять, чем же восхваляемый так хорош. Прислушиваясь только к лести и отвергая попытки серьёзного разбора своих писаний, Солженицын в конце концов достиг результатов, которые можно назвать сокрушительными. Он был одним из самых читаемых писателей во всём мире (а то и самым-самым), а стал малочитаемым».
Отметим, что, говоря о «двучастных рассказах» и «суточной повести» Владимир Николаевич прямо относит нас к «военной прозе» Солженицына – «Желябугские выселки, двучастный рассказ» и «Адлиг Швенкиттен, односуточная повесть», о которых мы, безусловно, ещё поговорим, используя в том числе и архивные документы, сорвём, так сказать, покровы, с очередной буйной фантазии «нашего всего».
И это, заметим, было только начало, на которое Солженицын, который всегда и везде тщательно читал всё о нём написанное, не ответил, демонстративно промолчал.
В сентябре 2003 года газетой «Московский комсомолец» публикуется статья Марка Михайловича Дейча «Бесстыжий классик», где, в частности, говорилось:
«А как же Солженицын? — спросите вы. Ведь он же фронтовик... И тут обнаруживаются любопытные обстоятельства. Если о лагерном прошлом А.И. (Солженицыне. – О. Б.) известно немало, то о военном — практически ничего. Эту тему «живой классик» старательно избегает. Неужто из скромности, которой он никогда не отличался?
Ну, прежде всего. Сам А.И. в добровольцы почему-то не записался. Ждал, пока призовут. А пока — спокойно дождался первого сентября, начала учебного года, и пошел учить детишек математике. Да и на фронте Солженицын был отнюдь не в первом эшелоне. Он даже принимал там свою первую жену, Наталью Решетовскую, которая гостила у него (на фронте!) три недели. Решетовская вспоминает:
«Немного побездельничав, я начала знакомиться с работой, понять оказалось легко. Все дело в том, чтоб расшифровывать замысловатые синусоиды, которые приборы выстукивали на звукометрической ленте. Интересно! В свободное время мы с Саней гуляли, разговаривали, читали. Муж научил меня стрелять из пистолета.
У себя на батарее Саня был полным господином, даже барином. Если ему нужен был ординарец Голованов, блиндаж которого находился с ним рядом, то звонил: «Дежурный! Пришлите Голованова». Вверенный ему «народ», его бойцы, кроме своих непосредственных служебных обязанностей, обслуживали своего командира батареи. Один переписывал ему его литературные опусы, другой варил суп и мыл котелок, третий вносил нотки интеллектуальности в грубый фронтовой быт».
На передовой Солженицын никогда не был. Он командовал батареей звуковой разведки (БЗР), которая располагалась, по определению А.И., во 2-м, 3-м, а то и в 5-м эшелоне. Во всяком случае — никак не в 1-м. По звукам выстрелов вражеской артиллерии БЗР определяла ее местонахождение и передавала эти данные своим батареям. А вот те-то и занимались настоящей военной работой…
И два своих ордена, как выяснил Валерий Каджая, Солженицын получил не за храбрость в бою, а не выходя из блиндажа — когда после двух битв и побед в них награды раздавались всем подряд. Так что военные годы Александр Исаевич провел вполне благополучно. Как выясняется, он всегда и всюду умел неплохо устроиться…»
Вот здесь Александр Исаевич собирался с мыслями и силами недолго, настолько, надо понимать, задел его за живое Марк Дейч.
Продолжение следует...