РАССКАЗЫ О БЕЛАРУСИ
(Глава двенадцатая)
Убитых было намного меньше
Аполлон Игнатьевич, сославшись на усталость, не пожелал рассказать мальчику Генусю о судьбе казны литовского гетмана Михаила Казимира Огинского. Уважая чужие желания и ценя свои собственные, автор хочет рассказать обо всем том, что случилось после боя в селе Столовичи.
В непроглядной тьме августовской ночи путеводной звездой для отряда Суворова стал костер, разведенный одним из членов церковного клира на колокольни местного костела. Следуя на этот огонек через болото, воины Суворова вскоре наткнулись на боевое охранение вражеского отряда. Многие из часовых, положившись на защиту непроходимого болота, мирно спали, положив свои ружья на землю.
Не сумев обезвредить всех часовых без лишнего шума, воины Суворова вынуждены были открыть огонь из ружей и двух пушек. Ориентиром для стрельбы в темноте им послужил тот самый костерок на колокольне костела. Оружейной и пушечной стрельбой в сторону поселка Суворов надеялся создать ночную панику в стане врага, что ему, надо заметить, вполне удалось. Гетман Огинский, забыв в спешке о своей гетманской булаве, выскочил из окна одной из хат и ускакал на коне в сторону прусской границы.
Заняв село, воины Суворова подсчитали свои и чужие потери. После чего писарь, присев за стол в штабной хате, стал писать рапорта в адрес командующего войсками на российской территории Речи Посполитой, и в адрес самой матушки-императрицы. Суворов в это время, изрядно умаявшись за ночь, крепко спал на печи.
Часовым, охранявшим штабную хату в то утро, был рядовой с несвойственном для мужицкого сословия именем - Аполлон. Именно он, заглянув через плечо писаря в составляемые им рапорта, и посоветовал писарю приписать лишний нолик к количеству убитых врагов. И убавить число погибших с российской стороны. Практика сама по себе хорошо известная, берущая своё начало ещё со времен Улуса Джучи, как именовались пятьсот лет тому назад Киевское и Московское княжества.
Проснувшись, и окатив себя по привычке ледяной водой из колодца, Суворов не заметил того, что в обоих рапортах, вместо пятидесяти убитых католиков значилась цифра 500, а, вместо 18 православных душ, представших в ту ночь пред Господом, стояла цифра 8.
Подписав оба рапорта и свернув их в две трубочки, Суворов передал рапорта писарю, чтобы тот распорядился от его имени доставить рапорта по указанным в них адресам.
Восторгу матушки-императрицы не было предела. Её любимец – подполковник Суворов почти что в одиночку уничтожил пятьсот презренных конфедератов, осмелившихся выступить против дорогого её сердцу польского короля Станислава.
Тут же матушка-императрица повелела повысить Суворова в звании и наградить его изрядной денежной суммой, о чем немедленно сообщить самому герою. Разумеется, столичная газета «Санкт-Петербургские Ведомости» уже на следующий день оповестила всех грамотных горожан о славной победе русского оружия. Выделив при этом жирным шрифтом цифру 500 и сведя до минимума толщину цифры 8.
В то же самое время, неугомонный главнокомандующий войсками Веймарн, продолжал настаивать на аресте теперь уже полковника Суворова и отдании последнего под суд военного трибунала за нарушение приказа идти ускоренным маршем на Краков. При этом генерал Веймарн добавлял, что в селе Столовичи была утрачена казна гетмана Огинского стоимостью в 50 000 золотых дукатов, которую вполне мог присвоить себе Суворов.
Матушка-императрица ответила генералу Веймарну, что мы не в Пруссии, где победителей иногда судят, а с гетманской казной она сама разберется.
Не став отрывать Суворова о его ратных дел, матушка-императрица написала Суворову письмо, в котором внятно звучал вопрос: «Саша, где деньги?». Суворов сразу отписал матушке-императрицы, что подводу с казной гетмана он, якобы, встретил, но решил отпустить возницу с миром и даже выписал ему пропуск до прусской границы. Добавив, что любые деньги для него - пустяк. Ему всего дороже воинская слава, коей он с младых ногтей столь упорно и усиленно добивается.
Генерал Веймарн после такого ответа полковника Суворова взбеленился еще круче. Теперь он требовал отдать его под суд за помощь врагу деньгами. Но мы-то с вами знаем, у кого находились пятьдесят тысяч золотых дукатов. И кому была выгодна смерть гетмана Огинского, не сумевшего разглядеть в держателе его казны очень жадного человека. Родители литовского поэта Адама Мицкевича, к примеру, и слышать не хотели о том, чтобы этот человек крестил их первенца.
Одним словом, очень надоевшего ей своими письмами генерала Веймарна, матушка-императрица вскоре упекла в отставку, а на его место назначила покладистого ценителя разных «архитектурных» красот - пехотного генерала Бибикова.
Дальше началось самое интересное. Приходят к Суворову представители местной церковной общины и просят доплатить им за погребение четырехсот пятидесяти убитых. Суворов, понятно дело, возмутился. Ведь кому как ни ему знать о точном количестве убитых его отрядом врагов. Поэтому он и заявил ходокам-волонтерам, что, если бы его воины убили не пятьдесят, а пятьсот конфедератов, то на другой день в их селе стоял бы такой смрад, что хоть топор вешай. Но волонтеры твердо стояли на своем, приведя в качестве доказательства список со страницы газеты «Санкт-Петербургские Ведомости», добавив при этом, что русские газеты не могут врать. Иначе может пошатнуться сила русского печатного слова.
Приняв во внимание сей прямо-таки убийственный аргумент о силе печатного слова, Суворов, скрипя сердце, приказал доплатить волонтерам за погребение ими мифических четырехсот пятидесяти мертвых тел.
Как только волонтеры устремились к воинской кассе, Суворов приказал арестовать писаря и снять с него показания относительно того, каким образом цифра 50 могла в рапортах самовольно размножиться до цифры 500.
Писарь в свою очередь показал, что увеличить количество убитых врагов ему посоветовал часовой при штабе, заявив при этом, что эта обычная практика, известная в русской армии еще со времен Золотой Орды.
Суворов приказал найти этого часового и привести его к нему в штабную хаты.
Оставшись с Суворовым с глазу на глаз, часовой смело заявил Суворову, что убей они в Столовичах пятьдесят католиков, никто бы в России об этом бое и не вспомнил. Но раз отряд в восемьдесят активных штыков в кромешной ночной темноте отправил на тот свет пятьсот врагов, то такого русского героизма никто и никогда не забудет. И матушка-императрица только поэтому не отдала господина полковника под суд, присвоим ему очередное воинское звание.
Смекнув, что под полковником языкатый часовой имеет в виду именно его, Суворов сильно призадумался.
- А ведь он прав, черт его подери! - подумал про себя полковник Суворов. - Не увеличь он количество вражеских потерь, быть мне теперь под судом. И не то что полковничьих, но и капральских погон не видать.
- Головастые воины русской армии нужны, - сменив гнев на милость, сказал Суворов часовому. - Проси у меня, чего хочешь, кроме денег. Все деньги из полковой казны волонтеры выгребли за погребение вражеских солдат, которых мы с тобой голыми рапортами убили.
- Я человек не гордый, - ответил Суворову часовой. - Только мне очень надоело в караулы ходить и мужицкую работу делать. Мне бы званье получить самое мизерное, но только чтобы окопы эти треклятые не рыть и орудия на себе вместо лошади не тягать.
- Будь по-твоему, - сказал часовому Суворов. - Когда выйдешь от меня, пригласи ко мне писаря и скажи ему, что я хочу надиктовать два приказа. Быть тебе, рядовой подпоручиком, а писаря я в старшие писари сей час произведу. А, если матушка-императрица соизволит, то выхлопочу я для тебя, подпоручик и личное дворянство.
Но с личным дворянством у Аполлона Игнатьевича на первых порах вышла досадная промашка. На высочайший запрос о его личных качествах, матушкой-императрицей был получен ответ, что протеже полковника Суворова подвержен греху злостного пьянства. И бывает часто буен во хмелю.
Нам осталось сказать о том, что, отправленный в отставку генерал-пруссак Веймарн, продолжил копать под полковника Суворова. На этот раз он в своем письме упомянул про булаву гетмана Огинского, исчезнувшую при невыясненных до конца обстоятельствах. Матушка-императрица оставила эту генеральскую кляузу без движения и без ответа. Но читатель, коли он наберется терпения, вскоре сможет узнать и о судьбе гетманской булавы.