Мы долго грозились запустить цикл статей о феномене смеха, и вот пришло время реализовать угрозы в самой брутальной манере. Смех является одной из отличительных черт человека, и тем более удивительно, что до сих пор не существует не только некой обобщающей «теории смешного», но и вообще создано очень мало осмысленных работ на эту тему. Мы, конечно, далеко не первопроходцы, однако все идет к тому, что нам придется изобретать собственный велосипед.
Наверно, самые известные исследования, посвященные смеху, это вышедшие почти в одно время книги «Смех » Анри Бергсона и «Остроумие и его отношение к бессознательному » Фрейда. Обе написаны на заре двадцатого века, обе являются яркими и характерными произведениями модернизма. Обе абсолютно не смешные. И что? Много ли от них пользы? Ни капли — даже, кто бы мог подумать, Фрейд позорно обломался на подступах к смеху.
Проблема в том, что ранний модерн очень зажат внутренней цензурой, характерной для викторианской эпохи. А морализм не способствует изучению юмора, поскольку тот через раз играет то на скабрезностях, то на чернухе. Освобождение от этих оков модернизму принесут такие писатели, как Джойс и Дэвид Лоуренс, но будет уже слишком поздно, так как грянет Первая Мировая, и станет не до смеха вообще. Ладно, давайте работать с тем, что есть.
Анри Бергсон, философ, один из основоположников школы интуитизма. Считал, что рациональный подход не способен объяснить феномен искусства. Творчество, в его понимании, является продуктом бессознательного. Его раскрепощающий подход повлиял, например, на Пруста, на художников-авангардистов вплоть до сюра, у нас им зачитывался Хармс. Однако, когда речь заходит о смехе, он в размышлениях становится косным и ригидным.
Я склонна считать, что это проблема юмора в эпоху модерна: модерн не породил ни одного толкового сатирика. За всю Британию отдувался один журнал «Панч», привлекавший талантливых авторов, вроде Джерома К. Джерома. Типажи, вроде Твена, в смехе видели исключительно оружие, выжигающее пороки общества. Само собой, существовали в те годы и комики, и соленые шутки были в ходу у простонародья, но вульгарной комедии, злой сатире, карнавальности и черному юмору в высокой культуре прописаться было нереально. Вся культура человеческая развивается через маятниковое движение. И после раблезианского карнавала приходит реакционный, пресный морализм, впрочем, и ему на смену уже торопится поколение фигляров и шутов. Так и живем.
Философия модернизма в этом отношении удивительно созвучна идеям Сократа, Аристотеля и Деметрия Фалерского. Они считали, что юмор обязан соответствовать определенным нравственным и эстетическим критериям, иначе он превращается в недостойную упоминания пошлятину. На секунду отвлечемся: всех желающих отправляю к годному исследованию госпожи Рокотянской о категориях смешного в Древней Греции.
С другой стороны, античные Рим и Греция тем и хороши, что на каждого высокоморального Аристотеля там находился с десяток софистов, ораторов и комедиографов. Важно, что это были именно практики. Сатирой и шуткой они зарабатывали себе на жизнь и побеждали в дебатах. Они не ставили для смешного рамки, а напротив, пытались осмеять все, что попадалось под руку. Как вы понимаете, первой жертвой смеха во все времена становились сакральные общественные институты и полные пафоса властители. Есть один пример, который лично меня очень вдохновляет. Демокрит. Я такой же хочу быть:
«Значительный интерес представляет также легенда о том, как Гиппократ лечил Демокрита от сумасшествия. На странное поведение философа пожаловались жители Абдер: «Забыв обо всем и прежде всего о самом себе, он проводит всю жизнь, бодрствуя и ночью и днем, осмеивая все — и малое и великое — и считая это за ничто. Один женится, другой торгует, третий ораторствует в собрании, иной управляет, едет послом, выбирается на должность или отрешается от нее, болеет, получает рану, умирает — он же осмеивает все это, видя одних печальными и мрачными, других — веселыми». Демокрит, по наблюдению своих современников, высмеивает все без разбору — и добро, и зло. Среди тем, смех над которыми древним грекам кажется проявлением явного сумасшествия, названы следующие: «смерть», «болезнь», «сумасшествие», «меланхолия», «смертоубийство», «браки», «народные праздники», «мистерии», «рождение детей», «власть», «почести», «приказания». Это особенно любопытно с точки зрения культурно-исторической динамики юмора и постепенного изменения отношения к отдельным его разновидностям — в частности, к шуткам «черной» тематики.
Несмотря на все жалобы, прибыв в Абдеры, Гиппократ обнаруживает не безумца, а непонятого мыслителя. Демокрит отвечает Гиппократу: «Ты думаешь, что есть две причины моего смеха — добро и зло; я же смеюсь только над человеком, переполненным глупостью, свободным от правых дел, ребяческим во всех своих намерениях и бесполезно страдающим от огромных трудов, идущим по воле ненасытных желаний вплоть до границ земли, проникающим в ее неведомые недра, ищущим серебро и золото и никогда не прекращающим их приобретать»»
Россия фазу модерна фактически пропустила, что привело к рассинхронизации с европейской мыслью. Из декаданса мы прыгнули сразу в уникальный опыт революционного авангарда, который быстренько придушили, чтобы его место занял соцреализм. Обилие сатириков (Ардов, Зощенко, Ильф и Петров) можно объяснить постреволюционной ситуацией: слом всех норм, включая эстетические каноны и лингвистику, смена бытовых привычек, да и молодая советская власть благоволила этому жанру. В окончательном виде, со всеми достоинствами и косяками, советская сатира выкристаллизировалась в «Фитиле» и «Крокодиле». А у истоков жанра можно назвать также поэтов Маяковского (талантливого) и Демьяна Бедного (бестолкового).
Но вернемся к Бергсону. Что хорошего он сказал о смехе? Во-первых, смех это отличительное свойство человека:
«Не существует комического вне собственно человеческого. Пейзаж может быть красивым, привлекательным, величественным, невыразительным или безобразным; но он никогда не будет смешным. Если мы смеемся над животным, то потому, что нас поразила в нем свойственная человеку поза или человеческое выражение. Мы можем смеяться над шляпой, но смех наш вызван не куском фетра или соломы, а формой, какую ей придали люди, то есть человеческим капризом, воплотившимся в ней».
Во-вторых, смех — это социальный феномен:
«Смешное не может оценить тот, кто чувствует себя одиноким. Смех словно нуждается в отклике… Наш смех — это всегда смех той или иной группы. Вам, вероятно, случалось, сидя в вагоне или за общим столом, слушать, как путешественники рассказывают друг другу истории для них комичные, так как они смеются от всей души. Вы смеялись бы, как и они, если бы принадлежали к их компании».
Фрейда я цитировать не рискну, потому что каждый тезис он разжевывает на шесть страниц. Суть проста: комичное — это та форма, в которую Эго облекает агрессивные и непотребные импульсы Ид, чтобы получить разрешение Супер Эго. Юмор становится цивилизованной формой выражения наших глубинных (и правдивых) чувств и намерений. И если в приличном обществе сидящего по соседству сэра нельзя не только треснуть по роже чашкой, но даже нормально послать по матушке, то приходится трансформировать нашу к нему нелюбовь в тонкий троллинг, в витиеватые аристократические эпиграммы. Я рекомендую все-таки остановить свой выбор на Бергсоне: он лучше справился с задачей по осмыслению феномена комичного.
Достаточно цитат — дальше мы справимся сами. В конце концов, мы тоже практики, запустившие несколько успешных сатирических проектов и текстов. Лично я и вовсе постендапить успела в один из периодов жизни. В рамках этого текста хочется рассказать о видах комичного. О том, в каких ситуациях возникает смех.
Начнем с того, о чем чаще всего почему-то умалчивают. Авторитарный смех — это оружие социального доминирования. Фрейд прав, что в основе остроумия лежит агрессивность. Стендаперу очень важно поддерживать внутренний напор, самоуверенность, цинизм, мизантропию и агрессию. Если за вами нет громкого имени, а в зале незнакомая и неконтактная публика, то, кроме этих качеств, брать ее нечем. Самые радикальные примеры здесь, конечно, господин Джордж Карлин, а на экране — деспоты и тираны, вроде Луи де Фюнеса. Тот же Аткинсон, несмотря на привязавшийся образ мистера Бина, в реале выступает весьма агрессивно. Если этого нет, то придется, подобно Денису Чужому, занимать нижнюю позицию и привлекать агрессию зала на себя. То есть, зал все равно будет смеяться — но уже над образом комика-неудачника. Вспомните Фантоцци и большинство ролей Пьера Ришара.
Смех неразрывно связан с властью. Путин или другой начальник рассказывает баянистый анекдот, все вынуждены смеяться. Один сотрудник, выше по статусу или просто более бойкий, травит другого, постоянно выстебывая его косяки. Есть смех альфача, который обязана поддержать стая, если не желает стать мишенью этих насмешек.
Существует смех отреагирования . Это непроизвольная реакция на неожиданные, выпадающие из рутины события. Например, по дороге домой нам может попасться смешной голубь, которого распушило ветром, а он еще недовольно воскурлыкивает по этому поводу. Он интересный, он прикольный уже потому, что не похож на обычных голубей. Или синие собаки — это же вообще бред и маразм, но весело. Но потом приходят скучные зумеры и начинают загоняться по поводу экологических проблем, и все веселье усыхает.
Смешно, когда человек спотыкается и падает. Это доказал Чарли Чаплин. Смешно, когда человек спотыкается, но не падает, а делает кульбит и с невозмутимым видом приземляется на сидение автомобиля. Это доказал Бастер Китон. Целый жанр — комедия действия — основана на использовании юмора отреагирования. Мы смеемся над неуклюжими и рассеянными людьми, потому что ожидаем от человека определенной ловкости и грации. И уж точно он не должен на развороте входить в дверной косяк, перед этим произнеся горделивый монолог
Однако, учтите: в комедии действия принципиально важно, чтобы никто не пострадал. Не должно быть смертей, увечий, реальных страданий и боли. Потому что тут же включится эмпатия и ударит по шокированному зрителю. «Маски-шоу», классные ребята, довели комедийные экшн-сцены и «драки в салуне» до совершенства, хотя нередко забираются на очень тонкий лед черного юмора. Зацените .
В анекдоте тоже должен применяться эффект неожиданности. В этом весь смысл. Внезапная острота, панчлайн (к сожалению, в русском языке нет эквивалентного термина) — вот, что порождает смешное. Посмотрите, как это работает:
«Мой сын носит футболку «Я за Путина» уже 2 недели. За это время в него плевали и даже пытались бросить в него бутылку. Что же с ним будет, если он выйдет из дома?»
Или
«С:\Хрень по работе\Гемор\Тупые клиенты\Неплательщики\охуевшие\Уважаемый Сергей Анатольевич.doc»
Объяснять шутки — только портить. Но вы видите, что их делает смешными именно панчлайн, резкий поворот не туда, контрастирующий с обыденной завязкой. Когда мы беремся за книгу в надежде на интригующий сюжет, а там опять любовное фэнтези про попаданцев, то это вызывает разочарование. Эффект обманутого ожидания. Хорошая шутка, наоборот, сперва не предвещает ничего смешного, а потом как резанет казацкой шашкой! И в этот раз обманутое ожидание радует нас, приносит удовольствие, потому что мы неожиданно открыли для себя нечто новое, увидели красоту игры человеческого ума.
Как правило, это самый распространенный вид юмора в обезличенном интернете: анекдоты, мемчики, видосы. Мемы (в самом широком смысле) являются шагом вперед по сравнению с комедией действия. Поскальзывающийся недотепа кажется смешным даже ребенку, а вот мемы требуют определенного образования или знакомства со специфическими терминами той или иной тусовки.
Литературный мем, понятный только русскоговорящим или читателям Достоевского:
«Житель Санкт-Петербурга студент Родион Раскольников интересуется, когда наконец будет достойная пенсия у наших стариков».
А вот мем, известный всякому из DnD-комьюнити:
« Эрик — паладин
Эд — Dungeon Master
Газебо — Газебо (оно же мансарда, смотровая площадка, навес etc)
ED: Ты видишь сад, а в саду стоит газебо.
ERIC: Газебо? Какого оно цвета?
ED: Хм, белого.
ERIC: Далеко до него?
ED: Метров пятьдесят.
ERIC: Большое?
ED: Нуу метров 10 на 5.
ERIC: Я использую меч, чтобы определить добро в нем!
ED: Бесполезно, Эрик. Это газебо.
ERIC: Ээ я зову его.
ED: Оно не отвечает. Это газебо.
ERIC: Убираю меч, вытаскиваю лук и стрелы! Оно как-то реагирует?
ED: Нет, бля, это газебо.
ERIC: Стреляю из лука! И чо там?
ED: Там газебо, а из него торчит стрела.
ERIC: Оно ранено?
ED: НЕТ БЛЯЯЯ ЭТО ГАЗЕБО!!
ERIC: Но это была стрела +3!!!1
ED: Дружище, если ты хочешь навредить газебе, надо попробовать порубать его топором, или сжечь нахуй. Только нахуя? Это, блядь, газебо, газебо!!!!!11111
ERIC: У меня нет топора и огненной магии. Я убегаю.
ED: Нет. Уже поздно. Ты разбудил Газебо. Оно ловит и съедает тебя.
ERIC: Ну, я сейчас накидаю огненного мага. Он отомстит за моего паладина».
Вершиной развития абстрактного юмора является абсурдистский смех . Редкий и не каждому понятный тип юмора, построенный на языковой игре. Здесь шутка обнаруживает нестыковки на мета-уровне: в нашем собственном языке. Это чистая лингвистика:
«- Какие-то у вас строители сумасшедшие…
— А у нас и кран безбашенный!»
Сходу на ум приходит серия каламбурных анекдотов «Бля, Петрович…»:
« — Дорогой, давай сегодня без защиты.
— Бля, Петрович, ты заебал, одень каску, мы на стройке все же!
— Может, нам задуматься о браке?
— Бля, Петрович, давно пора! У тебя же на выходе каждая пятая деталь бракованная!
— Может быть сегодня сделаем это втроём?
— Петрович, тут пять фур. Какой втроём? Зови всю бригаду
— Что ты со мной делаешь? Опять тушь потекла…
— Бля, Петрович, с твоими кривыми руками мы чертеж никогда не закончим!
— Ты выйдешь за меня?
— Бля, Петрович, прораб же сказал, что сменами нельзя меняться!»
Или даже чистая математика
«Два — это в какой-то степени шестнадцать» .
Абсурд — национальная фишка англичан. Начните изучение с Кэрролла и упретесь в Монти Пайтонов. Например, их сценка про ведьму из «Грааля», нержавеющая классика.
Смех может стать реакцией не только на внезапность, но и на нарушение табу. В таком случае, мы имеем дело со смехом разрядки . Самый низший уровень здесь — это сортирно-пердящие комедии, наподобие «Чокнутого профессора» или нашего треша «Гитлер капут!» Шутить над запретами, связанными с сексом, телесными нуждами и столовыми манерами проще всего. Осмелев, можно поднять планку и осмеять религию, власть, все, что составляет ядро западной Новой Этики, да хоть саму смерть. Чем меньше объект табу подлежит обсуждению, чем больше ограничений, тем сильнее будет раскрепощающий смех, и тем невиннее провокация, порождающая смех.
Мы с облегчением смеемся, потому что на миг сбрасываем ярмо культурных (и почти всегда неестественных) запретов. Человеческий дух, свободный, веселый и похабный, оказывается сильнее, чем сумерки идолов. Нам это нравится. И начинается все с крамольных шуток на кухне, шепотом, а заканчивается хохотом на площади. Смех-разрядка уводит нас в те далекие времена, когда запуганные первобытные люди, уронив каменного божка, должны были или умереть на месте, или рассмеяться.
В коммуникативной культуре обязательно присутствует запрет на обсценную лексику, на матюги, проще говоря. Забавно, что у нас вообще до сих пор существуют запрещенные слова, какой-то атавизм магического мышления. С другой стороны, если бы они не были табуированы, то мы бы не смогли адекватно раскрыть драматизм момента и силу наших эмоций. Как в том анекдоте:
«В детском саду — ЧП: дети стали нецензурно выражаться. Заведующая пошла жаловаться в соседнюю воинскую часть, откуда присылали двух солдат чинить в детском саду электричество. Лейтенант вызвал провинившихся.
— Никак нет, товарищ лейтенант, ничего себе такого не позволяли. Рядовой Сидоров паял провода, я держал внизу стремянку. Потом олово стало капать мне на голову.
— Ну и ты?
— Я и говорю: «Рядовой Сидоров, разве ты не видишь, что твоему боевому товарищу на лоб капает расплавленное олово?»
Если есть возможность рассказать анекдот с матом или без, то я, если мы не на приеме у британской королевы, почти всегда предпочту вариант с матом. Потому что так смешнее, неожиданнее: нарушаем больше запретов за раз, и панчлайн удается просто отличный. Что там у нас завалялось:
«- Шах и мат, блядь!
— А можно без мата?
— Шах и блядь!»
Есть игривый смех, смех-флирт . Он тоже выполняет очень важную роль в социальном взаимодействии, но в этот раз в более положительном, настроенном на контакт ключе. Смех заигрывающих мужчины и женщины. Смех-одобрение, смех дозволяющий сокращать дистанцию. Кто прекраснее девушки, смеющейся в ответ на тупые кривляния парней? Это так же куртуазный юмор, которым пользуются пажи и фавориты: он очень легок и несерьезен. Тот, кто овладел мастерством тонкого и остроумного каламбура, тот, кто умеет создать атмосферу приятной и непринужденной беседы, станет желанным гостем в любом салоне. Противоположность — поручик Ржевский, способный в любой ситуации спровоцировать скандал или неловкое молчание. Здесь юмор — это необходимая смазка для общения. Того, кто не понимает суть этой игры, зовут занудой.
Ну и напоследок, есть смех над карикатурой , выходящий за пределы межличностных отношений. В самом простом варианте речь идет о шарже: шутливый портрет, выпячивающий очевидные черты внешности или характера. Аналогом шаржа в медийной среде выступает пародия. Характерно, что она, как и мемасы, сама по себе не самостоятельна и требует знакомства с оригиналом. В противном случае пародия не только не смешна, но и в целом избыточна, поскольку не пытается ни конкурировать, ни превзойти первоисточник.
Карикатура стремится к обобщению, высмеять целый класс людей: капиталистов, навальнят, евреев, нерадивых чиновников, пиндосов или немецко-фашистских захватчиков. Иногда бывает смешно — сатира хотя бы стремится к этому. Пропаганда использует карикатуру для дегуманизации и унижения своих врагов. Достаточно обратиться к творчеству «Кукрыниксов», чтобы понять о чем речь.
Таково наше первое и самое общее приближение к теме. В обозримом будущем мы подробно остановимся на многих видах юмора, упомянутых выше, а заодно обратимся к более современным и актуальным руководствам по созданию смешного. Главное, что вы должны усвоить, — кто постиг юмор, овладел сатирическим мастерством, тот уже на четверть, а то и на треть стал гениальным автором. Писателем, карикатуристом, сценаристом, публицистом или оратором — не так важно. Юмор нужен всем и всегда. Люди, способные и склонные к смеху, могут быть как звездами на любой вечеринке, так и самыми опасными врагами: вспомним о влиянии, которого добился Пьетро Аретино .
Я считаю, что юмор относится к разряду талантов, к естественным склонностям психики у определенных людей. Умение шутить нельзя развить с нуля. Это либо дано, либо нет. Как харизма, сила воли, интеллект, предрасположенность к тем или иным наукам и навыкам. Если вы в реале надоедливое грузло, то никаким руководством это не исправить. Потому что тут придется переламывать всю личность вплоть до ядра.
Я обещала, что мы будем смеяться, — и наш красный смех подхватит вся Россия.
