Слава непростая штука. И бывает она очень разная: мировая, военная, сомнительная, скандальная, громкая… а ещё дурная и вековая. Вот именно такой славой (прошу прощения за тавтологию) прославился Уильям Топаз Макгонагалл (William Topaz McGonagall, 1825–1902).
Этот шотландский поэт — ирландец по национальности — родился в Эдинбурге. Но большую часть жизни он провёл в приморском городе Данди, где насочинял почти двести штук стихотворений.
По профессии Макгонагалл был ткачом, как и его родители. Однако появление и распространение ткацких станков лишило его работы, — Уильяму пришлось искать другой способ заработать и прокормить свою многочисленную семью (у него было семь детей). К тому времени Макгонагалл увлёкся актёрством, а затем и сочинением стихов, поскольку был буквально очарован гением Шекспира, и, возможно, мечтал о славе великого барда. К тому же и имя у него было самое подходящее — Уильям! И его ничуть не смущало отсутствие актёрского дарования, как, впрочем, и поэтического. Над этим странным человеком посмеивались даже друзья, только это не сбивало его с пути.
Однажды ему удалось блеснуть актёрским дарованием не только перед друзьями, но и на настоящей профессиональной сцене. Правда, ему пришлось за это заплатить целый фунт, однако роль самогó шекспировского Макбéта того стоила.
Зрители на всю жизнь запомнили это потрясающее, прямо таки уникальное представление! Сам Макгонагалл вспоминал об этом так: «Когда я появился на сцене, меня встретила настоящая буря аплодисментов, но когда я воскликнул: “Встать лагерем на пустоши велю я”, аплодисменты переросли в оглушительную овацию и не умолкали весь вечер, особенно в сцене боя». Эта овация (которую ему устроили его же развесёлые друзья) так вдохновила Уильяма, что под конец пьесы, когда Макбет должен был бы погибнуть от руки Макдуфа, новоиспечённый актёр решил не сдаваться и не умирать, и таким образом, у пьесы получился новый финал, а сам Уильям стал почти соавтором Шекспира!
«Я продолжал сражаться до тех пор, — вспоминал Уильям, — пока он (Макдуф ) совсем не выдохся, и тут один пожилой джентльмен в зале закричал: «Молодец, Макгонагалл! Бей его! ", и так я и делал до тех пор, пока он (Макдуф ) не пришел в ярость, топнул ногой и не закричал: “Дурак! Падай уже!” А когда я все-таки упал (и его унесли ), раздался крик: “Макгонагалл! Макгонагалл! На поклон! На поклон!” В конце концов, мне пришлось выйти и выслушать овацию, устроенную мне публикой.»
Думаю, Шекспир был бы доволен!
А через какое-то время случилось вот что: « Самый изумительный эпизод в моей жизни, — писал Макгонагалл в своей «Автобиографии», — был в тот день, когда я обнаружил, что я — поэт. Это было в 1877 году. Я был охвачен странным чувством, которое не оставляло меня около пяти минут. Меня будто охватило и наполнило пламя, как это называл лорд Байрон, и я ощутил страстное желание писать стихи… Мне казалось, что в руке у меня перо, а голос свыше вещает: “Пиши! Пиши!”».
И Уильям Топаз Макгонагалл стал писать.
Поскольку ни поэтического дара, ни вкуса у него не было, творения у него получались… бездарные, безвкусные, скучные, а порой и вовсе нелепые. И, как это часто бывает, невероятная серьёзность и поэтическое занудство вызывали у слушателей только смех. Жители города Данди шутили: «Его стихи столь невероятно ужасны, что почти гениальны».
Первым творением Макгонагалла было «Послание преп. Джорджу Гилфиллану», в котором начинающий стихотворец решил увековечить своего доброго друга. Это «Послание» было напечатано в местной газете, и добрый друг Джордж Гилфиллан сказал по его поводу: «Шекспир не написал бы ничего подобного». Не ясно — это было сказано с восхищением, или с иронией, но Уильям принял этот отзыв однозначно, — вы сами понимаете, как!
И продолжил писать.
Сначала он воспевал разных известных личностей, вплоть до королевы Виктории. А, написав о ней, почему-то решил, что королева с удовольствием станет его покровительницей.
Поскольку у этого человека слова и мысли не расходились с делом, он написал Её Величеству, предложив себя в качестве придворного поэта. И получил ответ — королевский чиновник вежливо благодарил Уильяма Топаза Макгонагалла за внимание. И всё. Но это для нас — всё. Макгонагалл воспринял вежливую отписку за высочайшую похвалу и принялся хвастаться, что, мол, сама королева поблагодарила его за стихи. Он так уверился в этом, что решил явиться пред королевские очи собственной персоной, для чего отправился пешком в королевский замок. Понятное дело, его туда не пустили и уже прямым текстом объяснили, что у королевы уже имеется придворный поэт — лорд Теннисон.
К счастью, ничто не могло заставить Макгонагалла бездействовать, — ведь как-то нужно было кормить семью. И он продолжал писать. Теперь предметом его поэзии стали знаменитые битвы, различные исторические события, а затем и всяческие происшествия и катастрофы, о которых он вычитывал в газетах: пожары, смерти, кораблекрушения.
Самым известным стихотворением Макгонагалла стало
КРУШЕНИЕ МОСТА ЧЕРЕЗ РЕКУ ТЭЙ
О, прекрасный железнодорожный мост через Тэй! (Это такая река.)
Увы! Мне нужно поведать об этом, хоть печаль моя велика!
Девяносто жизней проглочено пучиной, что так глубока
В последний субботний день года 1879-го,
Что крепко врежется в память, вне сомнения всякого.
Было примерно семь вечера - уж близилась ночь.
А ветер! - проклятый Борей! - он дул во всю мочь!
А дождь! - лил как из ведра или, быть может, корыта!
А тучи! - хмурились очень недобро, и, я бы даже сказал, сердито.
А демон молекул воздуха, могло показаться, кричал: "Бу-га-га!
Сейчас я как сдую ваш мост через Тэй!" (Напомню, это такая река.)
Когда Эдинбургский поезд под парами покинул вокзал,
На душе у всех пассажиров было легко, и внутренний голос никому ничего не сказал.
Но Борей уже набирал побольше воздуха в свою брюхо,
Чтобы потом подуть, и чтобы всякая душа пала духом.
Чтобы у всех пассажиров внутри зародилась тоска.
Чтобы каждый из них взмолился: "Господи! Переведи меня через Тэй!" (Вы помните? - это такая река.)
И вот, как только наш поезд подъехал к речному заливу,
Взревел со всей силы Борей, как осёл, выпивший бочку пива,
И фермы моста затряслись, как листочки плакучей ивы
В последний субботний день года 1879-го,
Что крепко врежется в память, вне сомнения всякого.
А тем временем поезд спешил, стремительно, со всей мочи.
И прекрасный город ДандИ уже представал пред очи.
И на душе у всех было легко, хотя кое-что уже можно было заподозрить, между прочим.
Но каждый уже, мысленно, праздновал Новый Год.
В кругу друзей и домашних, съедая с икрой бутерброд,
И, конечно, желая друг другу, чтоб счастливым был Новый Год!
И вот наш поезд заполз на мост через Тэй. (До чего ж та река широка!)
Вот он ровно посередине - вдруг сгустились над ним облака!
И рассыпались фермы моста, словно были они, как песчаный замок, сделаны из песка!
И поезд со всеми людьми рухнул в бездну, что так глубока!
И демон ужасной бури зловеще взревел: "Бу-га-га!"
Потому что обильную жатву пожала смерти рука,
В последний субботний день года 1879-го,
Что крепко врежется в память, вне сомнения всякого.
Лишь только река поглотила весь поезд и середину моста,
Как эти ужасные вести устремились из уст в уста.
И плач стоял превеликий, и город три ночи не спал:
"О, небеса милосердные! Наш прекрасный железнодорожный мост в реку упал!
А ещё пассажирский поезд, отправлением из Эдинбурга...
Это самый печальный сюжет Всевышнего драматурга!"
Жители окрестных селений рыдали и стали бледные,
Потому что все-все пассажиры утонули в ледяной воде, бедные!
Уж не рассказать им, что было в последний субботний день года 1879-го,
Что крепко врежется в память, вне сомнения всякого.
Это было, уверен, абсолютно ужасно -
Видеть в лунном свете, чуть таинственном и неясном,
Как демон бури бесился и смеялся, держась за бока,
И как под ним трепетали прекрасный железнодорожный мост и река.
О, злополучный мост через Тэй! (Все мы уже знаем, что это река.)
Подходит к концу моя песнь, и я должен сказать вам "пока".
Но прежде, услышьте мой голос - правдивый, как вкус чеснока.
Я скажу вам, что мост бы не рухнул, а наоборот - простоял бы века
(Мне сказали об этом компетентные люди, и в глазах их была тоска),
Он не рухнул бы, если б к его быкам были пристроены контрфорсы и волнорезы.
Уж простите меня за эти технические подробности и ликбезы.
Ведь чем лучше и крепче построен твой дом,
Тем менее вероятно, что тебя убьют в нём.
(Перевод Антона Тилипмана )
Это стихотворение считается худшим во всей британской литературе. Думаю, сейчас, с появлением Интернета, эту оценку можно пересмотреть. Там есть творения много-много хуже.
Макгонагалл печатал свои опусы на листках и продавал их на улице (их покупали!), он читал свои стихи на улице, в залах, театрах, в пабах (его иногда слушали!), но нужда не отступала.
Наконец, ему удалось получить «выгодную» работу — Уильяму было уже за шестьдесят, когда его приняли в местный цирк. Стоя на арене, он читал свои творения, а почтеннейшая публика швыряла в него яйца, помидоры и прочую снедь, какой было принято бросаться в театре. Неизвестно, было ли это ему неприятно, или он, с высоты своего поэтического дара, не придавал этому никакого значения… Главное, он получал за каждый «выход» деньги. Возможно, он продолжал бы и дальше выходить на арену, но вмешались городские власти, — публика входила в такой раж, что магистрат был вынужден запретить эти выступления.
Он опять остался без заработка. Похоже, он был хорошим человеком, потому что у него были по-настоящему верные друзья. В самые тяжёлые времена они приходили Макгонагаллу на помощь и вскладчину издавали сборники его стихов. На какое-то время на жизнь хватало.
Однако, после запрета цирковых выступлений Уильяма, некоторые жители города Данди не смогли остановиться. Издевательства продолжались и на улице — к нему приставали, над ним насмехались, его оскорбляли. И они таки его достали. Вместе с семьёй Макгонагалл переехал (можно сказать, бежал) сначала в Перт, где тоже ничего, кроме насмешек, не сумел добиться, а затем, в 1895 году, — в Эдинбург. Здесь ему неожиданно повезло, — местные весельчаки приняли его довольно радушно, и пять лет прошли вполне сносно, правда, и тут не обходилось без насмешек и розыгрышей. Но по прошествии пяти лет интерес к Уильяму угас, его поэзия больше никого не веселила, а ходить по улицам и продавать свои творения он уже не мог, — он был стар и болен. Не умереть с голоду ему помогали всё те же друзья. Тем не менее, нищета, время и болезни берут своё — 29 сентября 1902 года Уильям Топаз Макгонагалл умер.
Вот ещё один перл из поэтического наследия Уильяма Макгонаголла.
СМЕРТЬ И ПОГРЕБЕНИЕ ЛОРДА ТЕННИСОНА
Увы нам! Вся Англия плачет и сокрушается в унисон:
Ибо умер великий поэт, добродетельный лорд Теннисон.
Льщусь надеждою, что душа его отлетела прямиком в эмпиреи,
В обитель любви и радости, и да окажется там поскорее.
Лорд Теннисон был человеком необщительным и нелюдимым,
Ибо для учёных занятий почитал уединение абсолютно необходимым,
Напротив же, толпы гостей препятствовали ему прозревать идеал,
Потому шумных сборищ он по обыкновению своему избегал.
Он написал несколько замечательных шедевров в кабинетной тиши,
В частности «Королеву мая», каковые стихи весьма хороши;
А также и «Атаку кавалерийской бригады» —
Опус весьма героический и притом превосходного склада.
Он искренне верил в Библию, а тако же и в Шекспира,
Потому и рекомендовал его для чтения юношеству всего мира,
Ибо, следуя наставлениям того и этого труда,
Юноша впадёт в грех крайне редко, а возможно, что и никогда.
Творения лорда Теннисона изобилуют пейзажами его детства;
Во имя добра и во благо употреблял он все доступные ему средства,
И, Линкольншир в объекты своего вдохновения избирая,
Сделал для него всё то же, что Вордсворт — для Озёрного края.
Ныне прах его покоится под сенью Вестминстерского аббатства,
Погребальный обряд же исполнен был величия и приятства:
Почтить поэта сошлись все классы, начиная с Её Величества королевы.
То-то трогательное было зрелище, поверьте мне вы!
Справа поддерживали концы покрова, сокрушаясь понесённой потере
Мистер У. Э. Х. Леки, и профессор Батлер из Тринити, и граф Роузбери;
А слева — маркиз Солсбери и мистер Дж. А. Фруд,
И лорд Селборн, весьма впечатливший собою честной люд.
Тако же профессор Джоуэтт шел от гроба по левую руку,
И мистер Генри Уайт, и сэр Джеймс Паджет (каждого — одна штука),
И маркиз Дюфферин, и герцог Аргайл в придачу,
И лорд Солсбери, что шествовал уныло и чуть не плача.
Все представители семьи Теннисонов безутешно сокрушались и скорбели,
Включая достопочтенных мистера и миссис Халлам Теннисон и молодых Обри и Лионеля,
Был там и мистер Артур Теннисон, а еще мистер и миссис Горацио Теннисон,
И сэр Эндрю, что едва не до слёз был растроган и удручён.
Могилу засыпали белыми розами, поверх которых легла земля.
Се! Поэт упокоился в могиле, достойной венценосного короля.
Многие из венков удостоились похвалы и одобрения,
Особенно же выделялось от миссис Гладстон щедрое подношение.
Приютские мальчики вели себя чинно и образцово,
Равно как и сэр Генри Понсонби, представитель Её Величества королевы;
Тако же и Генри Ирвинг, трагик весьма успешный,
Явился в собственном экипаже и вид имел безутешный.
А в завершение настоятельно рекомендую под влиянием момента
Почтить поэта возведением достойного монумента,
Чего вполне заслужил он деяниями выдающимися и благими, —
А на камне да будет начертано золотом славное имя!
(Перевод Светланы Лихачевой )
Хоть эта поэзия и напоминает вирши Ляписа Трубецкого с его «Гаврила ждал в засаде зайца…», и кажется смешной и абсурдной, но Уильям Топаз Макгонагалл был живым человеком, который как мог пытался заработать на жизнь себе и своей семье. И, как считает работник Центральной библиотеки города Данди, Дэвид Кетт: « Его стихи были не намного хуже множества других стихов, которые сочинялись в то время. Просто Уильям сообщал факты так, как видел их. Для человека мало образованного он был довольно хорош. Ведь его помнят до сих пор, и он почти так же знаменит, как Роберт Бёрнс, а прошло более 100 лет со дня его смерти. Думаю, эти двое будут одинаково знамениты ещё через сто лет».
По результатам опроса, проведенного в 2009 году Центральной библиотекой Данди, Уильям Макгонагалл был признан вторым по популярности шотландским поэтом после Роберта Бёрнса.