Триггеры: мизогиния, эйблизм, физическое насилие, психологическое насилие Женщины и девочки с особыми потребностями в России ис

Триггеры: мизогиния, эйблизм, физическое насилие, психологическое насилие

Женщины и девочки с особыми потребностями в России испытывают дискриминацию вдвойне: в обществе и зачастую в семье. Я инвалид с детства. С самого начала своей жизни я переживала психологическое и физическое насилие со стороны отца-алкоголика, который, вероятно, и стал первопричиной моей болезни. (Я считаю, на основе собственных исследований гендерного насилия, что алкоголизм родителей является одной из основных причин врожденной инвалидизации детей в РФ*). Это происходило до декриминализации домашнего насилия, я систематически до самой смерти отца была его жертвой. 3 раза попадала в стационар. Ребёнком. Контроль, унижения, голод: отец забирал мою пенсию.

Естественно, постоянный стресс негативно влиял на моё состояние. Но самое страшное не это. Такое насилие возможно потому, что общество стигматизирует «отличающихся» людей. Постсоветская ментальность берет своё: люди не готовы принимать тех, кто по каким-то причинам находится в состоянии уныния и страданий. Им не хочется этого видеть и замечать. И в РФ и так принято считать: бьёт значит любит. А если речь идёт об инвалидах... Насилие в семье, равнодушие в обществе, буллинг приводят к плачевным результатам. К тому, что описано в популярном фильме «Джокер». Таких «счастливчиков» среди людей с особыми потребностями — половина**.

Я понимала, наверное, всегда: происходящее со мной ненормально. Но я винила отца, выгораживая равнодушное окружение. А ситуацию с буллингом (в том числе и то, что учителя раскрывали мои персональные данные) я осознала гораздо позже. До переезда и возраста зрелости я винила себя и считала, что такое отношение — норма.

В полицию поступала информация о побоях — из детской больницы, куда я несколько раз была госпитализирована. Были зарегистрированы многократные обращения, собраны доказательства и экспертизы. Но коррупция помогла отцу избежать ответственности: несмотря на то, что я была ребёнком-инвалидом, его отпускали и не привлекали. Открыто озвучивалось: по причине родственных связей отца в МВД. Участковый мне «сочувствовал». Даже то, что у моей матери был большой административный ресурс в нашем регионе, не помогло.

Сейчас я не чувствую себя в безопасности в России. Мне не хватает прежде всего институциональных механизмов для защиты своих интересов. Пока нет государственной позиции. Нет закона о домашнем насилии. Его необходимо принять, и наличие инвалидности жертвы должно быть отягчающим обстоятельством. Мне кажется, эффективная антикоррупционная кадровая политика также могла бы улучшить работу правоохранительной системы и институтов соцзащиты. Сегодня в этой сфере они существуют скорее формально.

Так, я не прохожу сейчас МСЭ, потому что я социально адаптирована и понимаю: это требует больше затрат, чем я получу пользы. Я вообще не рассчитываю на государство, да и в моём случае оно мне не поможет. Парадокс: у меня диагноз, который не изменится сам по себе, но с 18 лет меня гоняли на комиссию каждый год. При том, что дали мне III группу под предлогом «Ты умная, зачем тебе льготы, и так поступишь». Я уверена в коррупции здесь, поэтому не хочу тратить силы.

Помимо институциональных мер должны быть приняты и глобальные: информирование, просвещение с детства. Нужно объяснять суть домашнего насилия, его последствия для общества: только в США по данным ООН ежегодно расходуется 20 млрд долларов на помощь пострадавшим от домашнего насилия.

Необходимо воспитывать гуманное отношение и социальное неравнодушие. Такие образовательные проекты должны базироваться на конкретных данных и опираться на «общественное благо», а не сводиться исключительно к вопросам этики. «Нельзя, потому что плохо» — это не действует на обывателей.

Сейчас я не подвергаюсь домашнему насилию. Я испытываю его последствия, о которых мне не с кем поговорить. Как и последствия буллинга и стигматизации. Это прошлое влияет на мою жизнь: повышенная тревожность, поведенческие искажения. Чувство, что я скрываю какую-то тайну, потому что мой диагноз нельзя визуально идентифицировать.