Она работала в мясном отделе «Магнита» под началом тёти Люды, которая обдавала её своим ворчанием каждые пять минут: то не так, мол, это не так, зачем пришла сюда, белоручка, проку от тебя — ноль, нож держать не умеешь и волосы под шапочку заправлять забываешь, клиентов отпугиваешь своими раскосыми глазами и волосами чёрными, как смоль: слишком миленькая, слишком вежливая, слишком тебе, МелИсса, мол, двадцать лет.
— Я чего, я ничего, тёть Люд, — отвечала Мелисса.
— Так-то! — довольно приговаривала тётя Люда.
Когда Коля решил забежать после учебы в магаз, чтобы купить немного фарша для котлет, то никак не ожидал встретить там девушку по имени Мелисса. Про растение — знал. Но чтобы имя! Скажи ему прохожий, что он втюрится через часик-другой в монголку с именем Мелисса — не поверил бы. Коле на имена, конечно, везло. Сначала Лаура, потом Эврика, теперь — Мелисса. Он в склизком неведении поплёлся в сторону красно-кровавых витрин.
— Вечер добрый, чё почём? — спросил он, почёсывая ноющий затылок.
— Не берите его.
— То есть как это «не берите»? Я — клиент. Я хочу...
— Не надо. Им же больно.
Коля поднял глаза и увидел её.
А она смотрит на него, чуть не плачет.
— Девушка, вот вас как... На бэйджике? Мелисса? Нихрена себе! — выкрикнул Коля.
— Тсс!
Он перешёл на шёпот:
— Мелисса, вы работаете...
— Ты. Можно на ты. Все люди — братья.
— Мы — седьмая вода. Ладно. Шутки шучу.
— Ну-у-у, я работаю в мясном отделе, верно. Дальше что? — Мелисса сосредоточенно взвешивала тушку цыплёнка-бройлера на весах.
— И говорите «не берите». Парадокс?
— Не на ту напал, парень.
— То есть?
— Выключи логику и включи сердце. Я работаю здесь, чтобы отговаривать людей покупать мясо. Тайно. Если тёти Люды нет рядом. Иначе уволят.
— Ты — вегета...
— Сосудистая дистония. Не суть, кто я, не суть, что ты на меня навешаешь. Суть — внутри.
— Не нападай сразу, я же уточнить. И интересна мне твоя теория/позиция...
— Перешли на ты — перейдём и на практику, — улыбнулась Мелисса.
— В смысле?
— После смены, у главного, в девять, — отчеканила она, и Коля остался один.
Ну не один: супермегагипермаркет был заполнен. Людей — как пузырьков в бутылке газированной воды. Тьма тьмущая. Но изо дня в день одиночество приходит и набрасывается на него со спины, валит на кровать и, ехидно смеясь, душит. Он не видит его, но остро ощущает. Кажется, что вот он — конец всех начал, но всё не так уж плохо: хватка ослабевает, и вот Коля уже жадно глотает воздух, а в его помутнённом сознании волчком вертится лишь один вопрос: за что? Одиночество садится за письменный стол и пишет, время от времени мусоля огрызок карандаша между сухими и синими от недосыпа губами. Проходит один час, второй, а оно всё пишет и пишет. Ему остаётся лишь в полудрёме слушать то, как карандаш со скрипом портит бумагу.
Одиночество встаёт из-за стола и протягивает дрожащими руками листок: даты, имена, города, названия песен, книг, глаголы и иные части речи, всё это — былое. И кусочки ещё недоделанного настоящего. И Коля читает, скулит, но читает, с чувством, с расстановкой читает. Просыпается. Выпивает стакан холодной воды. Ещё. И ещё. Пытается заморозить душу. Стоило встретить Мелиссу — и подтаяло чуть, и разнеслось по венам что-то сочное, сладкое, разнеслось — и вызвало неподдельное любопытство.
Коля пошатался туда-сюда. Часы, как говорится, пробили девять. Он пулей выскочил и упал в объятия летней вечероночи. Тёплая рука обхватила его запястье. Волокна его души разгорелись, он спросил:
— Куда?
— На птицефабрику!
«Сегодня в двенадцать часов ночи двое неизвестных совершили незаконное проникновение на территорию птицефабрики, расположенной в пригороде города N. Более четырёх тысяч кур оказались на свободе. За любую ценную информацию обещано вознаграждение».
Тётя Люда выключила телевизор:
— Ай, молодцы.
Они лежали на красивом холме. Обнявшись. Грязные, запыхавшиеся, от них несло помётом, но любовь перебивала этот смрад.
А облака плыли по небу.
