"Мой внутренний стержень вовсе не во мне, а в тех, кого я люблю. И не разлюблю никогда", - говорит Рената Литвинова. Я собрала самые трогательные воспоминания режиссера из ее юности, чтобы рассказать, какой след оставили в жизни Ренаты Литвиновой московские сугробы, коридоры ВГИКА и домашние традиции - в семье, где "царил вечный матриархат".
"Я вспоминаю свое детство: у нас всегда была зима.. помню, что Москва — вся в скрипучем снегу, в мерцающих сугробах". И главной ценностью в снежных пейзажах для нее оставалась семья, или, точнее - ее клан. "Мне нравятся все эти клановые истории. Моя бабушка, которая всегда любила собраться. У нас были ритуалы, завтрак-обед-ужин — и, конечно, праздники. Я с бабушкой даже ходила на демонстрации и субботники. И мы всегда праздновали Новый год. С мандаринами и ёлкой. А потом я обязательно болела ангиной. Это тоже был ритуал".
Мама Ренаты, хирург по профессии, много работала, а получала непозволительно мало. И чтобы заработать, часто брала дополнительную работу или уезжала в командировки. "Старалась заработать больше денег и поехать со мной, например, на море. По ночам она шила мне красивые платья, а в выходные давала деньги на утренние сеансы в кино, по вечерам мы часто ходили вместе. Это она приучила меня любить фильмы". А перед сном - мама Алиса Михайловна, читала дочери стихи. Например, "про бросившуюся под поезд женщину, есть такое у Блока. Или из Ахматовой: «…как ты красив, проклятый»". Жизнь не была богатой, из игрушек две куклы и юла. Зато большая библиотека с полным собранием Большой медицинской энциклопедии, и прозрачные пластинки для врачей и студентов, где были записаны речи шизофреников ("я все время их слушала"). Так они и жили вдвоем в однокомнатной квартире: утром Рената шла в обычную школу, затем - в музыкальную. Вечером встречались дома и много разговаривали. С тех пор, Рената часто пишет тексты за кухонным столом. А в своей французской квартире - в определенном "закутке" ванной комнаты.
"Все каникулы я проводила у бабушки с дедушкой. Там была такая классическая семья. Дедушка был главным инженером завода, бабушка была при нем. Она очень ухаживала за собой — парикмахерские, покраска бровей, маникюр с перламутровыми ногтями, парадная шляпка с норковыми шариками для похода в кино и городской сад…". Когда дедушка скончался, бабушка переехала в дочке и внучке в московскую квартиру. "Я жила с тем женским коллективом: у нас еще была кошка Лора. Она настолько волевое существо была, не особо меня баловала. Двадцать один год прожила или двадцать два. Кстати, эти долгожительницы, они всегда строгие и агрессивные. Лора, бабушка, мама, я — сколько дамочек на одну квартиру! Я все время между ними балансировала — не люблю всякие конфликты, войны".
В конце восьмидесятых, через месяц после школьного выпускного, на котором Рената пробыла пятнадцать минут, она поступила на сценарный факультет ВГИКа: "Во ВГИК на сценарный я поступила сразу, практически с одними пятерками. И знаете, мама совершенно не верила, что я поступлю. Во ВГИКе экзамены начинаются раньше, чем во всех остальных вузах; если б я не поступила во ВГИК, тогда меня бы точно устроили в институт иностранных языков. Когда я собралась во ВГИК, мне сказали: «Ну ладно, поваляй дурака — потом сообразишь". А все, видите, как вышло — по-моему. Но на самом деле очень хорошо было бы, если б я пошла врачом работать. Мне моя мама говорит: «Ты была бы хорошим врачом. Ты имеешь сочувствие, жалость такую правильную»".
Буквально через полгода, в восемнадцать с половиной лет, съехала с маминой квартиры, началась взрослая жизнь. ВГИК тогда казался Ренате центром всего - моды тоже. Чтобы справиться с пустотой советских прилавков, первые наряды шила Ренате мама: маленькие обтягивающие платья, подсмотренные в черно-белых фильмах Хуциева и Антониони на просмотрах по истории русского и зарубежного кино. "На первом курсе института попросила сшить себе особенное платье, как у героинь Антониони, — простое и узкое. Если я переезжала — все такое было страшное вокруг, — я шла в антикварный магазин и покупала себе на последние деньги пусть одну, но красивую чашку. Чтобы утром и вечером пить из нее чай и смотреть не на окружающее меня уродство, а на эту чашку как концепцию — чтобы редактировать вокруг себя обстановку, чтобы радоваться".
"Помню, как я у дома моей мамы, в переулке, нашла странный магазин, где продавались шелковые туфли на высокой шпильке, белый грим и красная помада, о которой можно было только мечтать! Стоило все это раза в три дешевле, чем везде. Я срочно потратила все деньги, нацепив тотчас туфли на свидание и накрасившись, как из детективного фильма нуар.. Было лето, и пошел дикий ливень. И вдруг мои туфли начинают буквально таять... К ночи они развалились совсем, оказавшись картонными, из бумаги! Я вертела размокшую подошву, пытаясь прочитать название фирмы, и вдруг до меня дошло – в переводе с английского название фирмы звучало «прощай-прощай». Это были одноразовые туфли для мертвых! Так же как и пребелый тон и немыслимого цвета красная помада".
Самый запоминающийся Новый год случился в это время: "Я устремлялась к одному кавалеру, в шубке и на каблуках. Короче говоря, запрыгнула я в метро, поздравив бабушку и маму, и поезд стал тормозить, теряя пассажиров, и осталась я одна в составе — они тогда были с прозрачными дверями. Ровно в 12 часов поезд вдруг остановился в тоннеле и стал страшно гудеть — так он зверски гудел минуты три, может быть. Сначала у меня было какое-то состояние отчаяния, что я в свои 19 лет справляю Новый год в метро, в черном гудящем тоннеле, в подземелье, совершенно одна. Он гудел минуту, две, три — наверное, там машинист, праздновал! А потом меня на третьей минуте охватило состояние эйфории, катарсис — и слезы, и счастье. Я подумала: такое никогда не повторится! Это было как лечение от грусти".