«Сретение». Бродский. Сретение – это библейский сюжет, конечно же.
Но кроме религиозного содержания, оно несет в себе общечеловеческий смысл: у каждого когда-то случается «Встреча», судьбоносная, меняющая жизнь на 180 градусов. У Бродского Сретение случилось.
Но не всегда это понимаешь сразу, как старец и прозорливец Симеон, Духом Святым прозревший в сорокадневном Младенце Бога. Для других нужно время, чтобы сказать себе и другим: «Эта Встреча изменила меня».
Такая Встреча у Бродского случилась - встреча с Анной Андреевной Ахматовой . Во многом неожиданная, но именно она стала поворотной в судьбе поэта.
«Сретение» Бродского - это посвящение Анне Ахматовой. В память о Встрече, оказавшей решающее влияние на его становление не как поэта, а как человека. Бродский скажет потом, вспоминая их встречи: «Она научила, как надо жить. Как писать стихи научить нельзя. Как жить – можно».
И он учился, приезжая к ней, снимая дачу на зиму в Комарово, где жила Анна Андреевна, чтобы жить рядом. Так он получил возможность с ней разговаривать, впитывать ее дух, понимать, что в жизни главное, а что нет.
В Ахматовой поэт видел ту, что приняла его в свой мир, помогая в самые тяжелые времена, собирая для него посылки и направляя письма в его защиту с просьбой освободить. Письма помогли: через какое-то время его освободили: снизили срок ссылки до фактически отбытого в ней срока и разрешили вернуться в Ленинград.
Когда произошла Встреча Бродского и Ахматовой, ему было чуть больше двадцати, ей 72. Бродский, вспоминая тот период короткого знакомства с Ахматовой, всего-то два-три года, говорил, что он нашел в ней духовного наставника. А она – своего приемника.
Сретение. Иосиф Бродский
Анне Ахматовой
Когда Она в церковь впервые внесла
Дитя, находились внутри из числа
людей, находившихся там постоянно,
Святой Симеон и пророчица Анна.
И старец воспринял Младенца из рук
Марии; и три человека вокруг
Младенца стояли, как зыбкая рама,
в то утро, затеряны в сумраке храма.
Тот храм обступал их, как замерший лес.
От взглядов людей и от взоров небес
вершины скрывали, сумев распластаться,
в то утро Марию, пророчицу, старца.
И только на темя случайным лучом
свет падал Младенцу; но Он ни о чем
не ведал еще и посапывал сонно,
покоясь на крепких руках Симеона.
А было поведано старцу сему,
о том, что увидит он смертную тьму
не прежде, чем Сына увидит Господня.
Свершилось. И старец промолвил: «Сегодня,
реченное некогда слово храня,
Ты с миром, Господь, отпускаешь меня,
затем что глаза мои видели это
Дитя: Он — Твое продолженье и света
источник для идолов чтящих племен,
и слава Израиля в Нем». — Симеон
умолкнул. Их всех тишина обступила.
Лишь эхо тех слов, задевая стропила,
кружилось какое-то время спустя
над их головами, слегка шелестя
под сводами храма, как некая птица,
что в силах взлететь, но не в силах спуститься.
И странно им было. Была тишина
не менее странной, чем речь. Смущена,
Мария молчала. «Слова-то какие…»
И старец сказал, повернувшись к Марии:
«В лежащем сейчас на раменах Твоих
паденье одних, возвышенье других,
предмет пререканий и повод к раздорам.
И тем же оружьем, Мария, которым
терзаема плоть Его будет, Твоя
душа будет ранена. Рана сия
даст видеть Тебе, что сокрыто глубоко
в сердцах человеков, как некое око».
Он кончил и двинулся к выходу. Вслед
Мария, сутулясь, и тяжестью лет
согбенная Анна безмолвно глядели.
Он шел, уменьшаясь в значеньи и в теле
для двух этих женщин под сенью колонн.
Почти подгоняем их взглядами, он
шел молча по этому храму пустому
к белевшему смутно дверному проему.
И поступь была стариковски тверда.
Лишь голос пророчицы сзади когда
раздался, он шаг придержал свой немного:
но там не его окликали, а Бога
пророчица славить уже начала.
И дверь приближалась. Одежд и чела
уж ветер коснулся, и в уши упрямо
врывался шум жизни за стенами храма.
Он шел умирать. И не в уличный гул
он, дверь отворивши руками, шагнул,
но в глухонемые владения смерти.
Он шел по пространству, лишенному тверди,
он слышал, что время утратило звук.
И образ Младенца с сияньем вокруг
пушистого темени смертной тропою
душа Симеона несла пред собою
как некий светильник, в ту черную тьму,
в которой дотоле еще никому
дорогу себе озарять не случалось.
Светильник светил, и тропа расширялась.
