Последний военный призыв на военную службу, последний в годы Великой Отечественной Войны, в том числе 17-18 летних призывников 1926-1927 годов рождения. Этим участникам сейчас по 94-95 лет и воевали они не в самые тяжелые годы и непродолжительное время. Большинство из них вернулось домой. Так говорит статистика. Все тяготы войны вынесли ребята 1910-1925 годов рождения. Опять же- статистика. Это сейчас 1910 год видится нам, как Пушкинские времена, а ведь тогда на фронт они ушли всего лишь тридцатилетними. И именно на их долю достались и самые тяжелые периоды, и самая героика, обширная возможность подвига. С такими людьми я много лет трудился бок о бок, как говорится. В основном они были немногословны, что касалось войны. И разговорить их на эту тему могло дружеское застолье или официальная просьба власть имущих. Это сейчас увидишь в интернете 93 летнего старикана, который в 17 лет Рокоссовскому Советы давал. Не возмущаешься, а умиляешься такому дедку , делая скидку на годы и чувство меры при разыгравшихся фантазиях. Приврать немного для красоты допустимо, для антуражу, так сказать. Но опять же- в меру, для красоты повествования. Так вот, слушая тех участников Великой Войны, меня никогда не посещало чувство недоверия к рассказчику. Как правило, говорили они кратко и просто, что и подкупало. Я не ощущал тогда, что вот конкретный человек говорит о своём подвиге, а оттеняет действия не свои, а своих товарищей. Он как бы умалчивает свою роль в рассказе. ведь герой- то именно он. Вот один из таких рассказов. Закадычный друг юности Гарифуллин Раис в студенческой среде- Гарик имел младшего брата Рашита. На его свадьбу приглашён был я и мой друг Витька Спивак. Нас в институте так и называли- три мушкетера- Гарик, Витька и я. Я играю на баяне, Гарик пляшет, Витка хорошо поёт. Поем трио тоже, репертуар обширнейший: студенческие песни, блатные, песни про Усть-Илим и Бирюсу Пахмутовой, восходящей тогда композиторской звезды. Про великие стройки великих сибирских электростанций, проданных олигархом дерипаской америкосам. Пишу дерипаска с маленькой буквы, история ещё расставит эти буквы, крепко надеюсь. Мы всегда в центре внимания любой компании и тут тоже, на свадьбе этой. Родни приехало на торжество со всех районов Башкирии человек за пятьдесят. И вот один из гостей, не помню, кем уж он приходился Гарику, зовёт меня во двор перекурить. Курим сигареты краснодарскую Приму и он выражает свою благодарность, что мы вот так весело сопровождаем свадьбу. Это шёл 1967 год, мужику под пятьдесят и на груди орденских колодок шесть или семь рядов. Это сейчас на ветеране 14 наград и 12 из них юбилейные медали. А тогда их ещё было немного, значит у этого бывалого вояки все награды боевые, делаю такой вывод и восхищаюсь этим. Обнимаю его по- сыновне и пытаюсь от избытка чувств приподнять его, а он как к земле прикован. Роста он моего, 180 см, но в два раза шире и весит килограмм 130, не менее. Меня же он в ответ обнял и как пушинку на руках, как ребёнка малого, поднял. Я почувствовал в нем какую- то нечеловеческую силу. Мне 26 лет, двухпудовой гирей играл, раз сорок ее выжимал, считался в группе самым сильным. Ребята уважали. Да деревенские все были такие , труд с пяти лет, однако. Я ещё больше зауважал этого человека. Ну и начал задавать ему вопросы, и все они, разумеется, были о войне. Вот его рассказ. - Во время войны я находился в составе спецгруппы бойцов, особым образом подготовленных и осуществляющих наиболее ответственные , сложные и опасные задания. Меня начали готовить ещё за три года до войны, когда был на действительной службе на морфлоте. Но моря я никогда и не увидел, но числился морпехом. За три года чему только не научили. Всяким видам рукопашного боя, любой острый предмет с двадцати метров воткнуть или в глаз или в горло, куда надо в ситуации воткнуть. Водить любой вид транспорта, в том числе иностранные машины, всякие там виллисы да студебеккеры. Авиационному делу крепко учили, летать мог свободно, с парашютом несколько сот раз прыгал, радиодело знал. В общем, много чего умел я и такие же ребята в моей группе были. И языку немецкому учили, что для меня было самым трудным. Инструктор так и говорил: - Фаниль, ты как заговоришь по- немецки, сразу видно, что ты из Абзелиловского района. Говорил то я бегло и понимал немца, а от акцента избавиться не мог. Ну да не беда- не буду же я с ними чай пить. Меня учат их убивать, как собак бешеных. Таких групп, как наша, по всем фронтам было не более полутора десятка и о действиях каждой группы знал лично Лаврентий Павлович Берия. Он в основном и задания давал и наградные листы нам подписывал. В группе нас было семь человек и у каждого своя специализация. У меня она, учитывая мою силенку, была шеи фрицам откручивать. А чтобы эту шею открутить, нужно сначала к нему добраться: или доползти, или доплыть, или со скалы десятиметровой ему на башку спрыгнуть. Непросто все это было, гибли ребята на заданиях. За три года два состава потеряли, а они все были мне как братья. Горе да и только. На третьем году меня сделали командиром группы. Старшим лейтенантом уже был и два ордена Красного знамени имел , одну Отечественную войну и два Красной звезды. У меня каждая награда с кровью была- то ухо прострелят ( и он показывает на своё ухо без мочки), то Фриц штыком успел ладонь проткнуть, ладно кость не задел, зараза. Но по крупному ранений не было, берег Аллах меня, ровно на руках нёс всю войну. Очередное задание, а мы были уже на польской земле, на которой фашисты развернули около пятисот концентрационных лагерей. Так вот, нужно было связаться с подпольем одного крупного лагеря и обговорить действия по доставке им оружия для вооруженного восстания. А из разведданных было известно, что фашисты намереваются всех пленных в этом лагере уничтожить. Это счёт на десятки тысяч человек. Восстание осуществить к подходу наших войск, не дожидаясь, когда всех уничтожат. С горем пополам проникли в лагерь, нашли тот барак, где находилось руководство подполья. И уже обо всем договорились, как стоящий на шухере человек скомандовал тревогу: эсэсовцы идут, какая-то сука выдала. Ну нас через какую-то лазейку из барака вытолкали и велели идти и спрятаться в туалете. Туалет один на весь лагерь, сооружение метров сто длиной очков на двести. Ночь глубокая, мы туда. Расчёт на то, что проверив барак и никого не нашедши, фашисты успокоятся и уйдут восвояси. Не тут то было,- не успокоились фрицы. Увидели мы через щели в стенах - к нам идут. Только и времени хватило раздеться, чтобы в дырки- то пролезть, побросать туда же всю амуницию с оружием и затихнуть в этой клоаке. Слышим, немцы походили, походили да и ушли ни с чем. В головы им не пришло в отверстия- то башку просунуть да посмотреть, есть ли кто там. Невдомек чистюлям европейским, что советский человек и в говне выживет и глотки им ещё перегрызет. Сидели мы в говнище до темноты. Трое из семерых потеряли сознание и упали в эту зловонную жижу, приняли какую ужасную смерть. Отравились аммиаком. Нас же четверых спасли повязки, пропитанные спиртом и водой, которые мы сделали из шинельного сукна. Благо во флягах было и то и другое. Плохо помню , как мы выбрались, кажется, нам подпольщики помогли. Все это было, как в тумане. Ползком добрались до какой- то речушки, отмылись, насколько сил хватило и отключились. То- ли сознание покинуло то- ли просто ужасно устали, проспали несколько часов и никто на нас не наткнулся, от лагеря всего- то уползли на километр, не боле. Повезло просто. Вот это мой третий Боевого Красного Знамени орден, самый дорогой. И указал на колодочку своего иконостаса.