В шестидесятые года прошлого века я была милой худенькой девочкой с пионерским галстуком на плоской груди и небритыми ногами, что не соответствовало нынешним стандартам красоты. Жила моя семья в коммунальной квартире на улице Усачева рядом с метро Спортивная и недалеко от Новодевичьего монастыря.
У советских людей в те времена были незыблемые святыни: Красная площадь, трибуна мавзолея и располагающиеся на ней в порядке, недоступном для понимании простых смертных, члены Политбюро центрального комитета нашей партии. Среди них была высокая, очень худая фигура Михаила Андреевича Суслова, к которому жительница нашей квартиры Евдокия Ивановна питала особое чувство. Ей очень хотелось купить для него другое пальто взамен как ей казалось сильно изношенного и плохо сидящего. Простая душа не хотела понять всю нелепость этого благородного порыва.
Евдокию Ивановну никто в нашей квартире не называл по имени-отчеству. Всегда просто тетя Дуся. Невысокая, с усиками над верхней губой, она была очень деятельной, циничной, как я потом поняла, и имела доступ к валюте на все времена-чистому медицинскому спирту, так как работала в клинике на Большой Пироговской.
Должность у нее была достаточно скромная, если оценивать название-сестра-хозяйка, однако таила подобно айсбергу такие скрытые блага , которые непосвященному человеку и при богатом воображении представить было бы практически невозможно.
Кроме спирта это были и лекарства, и постельное белье, и доступ к кухне в разрезе питания больных, а главное - возможность устраивать нуждающихся знакомых на лечение в больницу, руководствуясь гуманистическими идеалами и только ими.
Моя бабушка была облагодетельствована тетей Дусей, находилась в клинике и я, пионерка 10 лет, смогла повидать ее.
Это событие происходило в невероятно любимое мною время года-конец апреля, время немыслимого счастья, ведь кончилась зима, надвигались огромные летние каникулы, рукой подать до майских праздников, а главное-теплый воздух, клейкие зеленые листочки и одуванчики повсюду.
Часто употребляя слова «тогда», «помню», я мысленно переношусь в то блаженное время, когда мое существование было очень простым-ходить в школу, радостно распахивать душу каждому новому дню и вообще -ждать только хорошего от окружающих меня людей и приятных ощущений от вещей, игрушек, одежды, пробуждающейся природы и ярко светящего солнца.
В больничной палате меня встретила тетя Дуся, она сразу догадалась, что я голодная, прямо из школы, и принесла мне тарелку супа, другие больные в это время ели уже второе, и я, проглотив суп, мучительно ждала картофельное пюре с котлетой, но так и не дождалась.
В это время в палату вошел дядя Валя, дальний родственник бабушки и с ходу выпалил: «Лелечка, милая, как же ты исхудала».
Если бы в это время грянул гром, я наверняка была бы им поражена меньше, чем этими словами, я даже не могу назвать их высокопарно «фразой».
Я испытала боль, только не могла понять, что же именно у меня заболело, одновременно во всей вселенной закончился кислород, сжалось горло и что-то случилось с мозгом. Много позже я поняла, что безмятежное детство кончилось, ее величество «Смерть» предстала в новом, взрослом мире и меня ждет что-то не совсем милое, детское и дружелюбное.
Через мгновение я оглянулась и поняла, что палата все та же, бабушка также улыбается слабой улыбкой, а у меня по-прежнему нет ни пюре, ни котлеты.
Но в палате был кто-то еще. Он не лежал на кровати, не претендовал на лекарства и постельное белье, но его присутствие читалось в бабушкиных глазах, в той пустоте, которая в них поселилась, я не могу произнести слово «безжизненность».
Ее доброта, теплота, тот мягкий родной неповторимый свет любви, которая как я считала, предназначался только мне, погас. Я не хотела бы произносить это слово, но в глазах появилось что от пуговицы, яркой голубой и очень плоской.
Бабушка ушла из жизни 30 апреля, как я узнал в последствии в Вальпургиеву ночь, и я до сих пор не могу себе объяснить, почему я так люблю это время года. Сначала я считала это каким отклонением, может быть дьявольским искушениям, ну как можно любить день смерти родного человека, потом прошло время и в душе поселилась тихая грусть, может быть умереть в такое прекрасное время означает смягчить горечь расставания, ведь сама природа отвлекает бурлящей красотой майского цветения.
С тетей Дусей жила ее родная сестра Анна Ивановна, которую никому в голову не пришло бы назвать по-другому.
Для меня это было детское открытие родом из взрослого мира, которое называется ужасным сочетанием слов «старая дева». Почему Анна Ивановна в буквальном смысле опустошила свою жизнь , лишив себя, скрыв для себя, как я думаю добровольно «идеал прекрасного и идеал святого» - Любовь, я не узнаю никогда.
Последняя ее привязанность к этой жизни была собака, рыжая дворняга по кличке Бим, тогда огромной популярностью пользовалась книга «Белый Бим черное ухо».
Иногда мне разрешалось с ним погулять.
Я никогда не забуду как Анна Ивановна лежала на своем идеально чистом диване, буквально сраженная горем и выдавила из себя приговор: «Бима больше нет». Потом она сошла с ума и племянница Лена поместила ее в больницу.
Моей маме дали отдельную квартиру и мы переехали в другой район.
Иногда мне кажется, что тетя Дуся все таки встретила Суслова в лучшем мире и искренне порадовала его обновкой - прекрасным стильным пальто. Не может быть. чтобы благородные порывы души исчезали бесследно, это было бы слишком не справедливо, они нужны нам как источник света и добра.