Она пыталась отдышаться и качалась взад-вперёд перед мутным зеркалом в туалете районного отделения полиции.
Кто-то бил кулаком в запертую на защёлку дверь и орал матом — ей казалось, что с каждым ударом её лицо превращается в гнилую сливу, а уши — наполняются мохнатыми пауками.
Из окна, как сквозь пелену, на неё волнами обрушивался детский смех.
Наивные: они ничего не подозревают. Ни-че-го. А ведь живут рядом с отделом уже который год. Может, у детей полицейских низкая эмпатия? Пинают мяч так, как их отцы бьют по почкам: с улыбкой на лице и приятной усталостью в мышцах.
Голова загудела, а в уголках вспухших век — замерли жгучие слёзы.
Пальцы в блестящих перчатках опёрлись на ржавую раковину, оставив на ней тёмно-бордовые пятна, тушь на румяных щеках превратилась в корочку, а от мятого платья разило кислым потом.
Тонкие губы — кровили и чесались. Она попыталась смыть с них помаду — вышло неровно. Малиновое приторное пятно заткнуло ей рот.
А ведь я люблю чёрную.
Соль разъела корочку на щеках.
Мне всегда затыкали рот. Запрещали жить так, как я хотела.
Когда я с утра плевалась ледяной манной кашей с жирной плёнкой прогорклого масла поверху — мать таскала за волосы, когда днём прогуливала математику — тыкала в угловатые плечи раскалёнными спицами для вязания и хохотала, когда вечером сбегала со скучных уроков пения — состригала ногти под корень и шипела «терпи, дура, заслужила».
А отец… Работал в своём доме культуры круглые сутки: он ведь у нас заслуженный артист республики. Ему скоро выходить на пенсию, а он только после смерти матери от очередного приступа заметил дочь. Видимо, ношу с плеч скинул и прозрел.
Ну и на том спасибо.
Невеста ухмыльнулась и достала из выреза платья паспорт.
Открыла. Страницы — хрустнули.
Зовут — Ясмин.
Выдан — позавчера.
Не выдана — сегодня.
Ничего не скажешь, весело начался четырнадцатый год её жизни.
***
Ахмат ещё раз выкрикнул «сука» и опёрся вспотевшими ладонями на дверь. У него не глаза — два раскалённых ножа. Потом — спустился на первый этаж, сел на стул возле кулера и завыл. Свадебная. Народная.
— Ахмат, ну ты чего? Не переживай: женщины… они такие. Перебесятся — и на всё согласятся. Будь выше всего этого. Помни: ты — мужчина, ты — глава, — невысокий бородатый старик в тюбетейке похлопал Ахмата по плечу. Тот посмотрел на него и резко выдохнул:
— Бля… Ты и твоя дочь-шалава мне все мозги сделали. Она — биомусор. Ох, ничего про неё ты не знаешь, отец. Бедный. Пожалею тебя, а то как узнаешь — подохнешь с горя.
— Ты как со мной…
Ахмат встал, подошёл к кулеру, набрал стакан ледяной воды и выпил его залпом.
Перевёл дух. Улыбнулся.
Старик сжал набалдашник трости до хруста в костяшках, развернулся и вышел на улицу.
Светило — солнце. Листва — зелень. Дети — гол.
***
Ясмин полюбила осень прошлого года.
Да, умерла мама. Да, начались физика и месячные.
Зато в класс пришла новенькая: Лера.
Ясмин сначала знала о ней только то, что папы у неё нет, а её мама после его смерти переехала в их город и устроилась работать в поликлинику гинекологиней. Так Лера тут и оказалась.
Ясмин, кстати, вместе с другими девочками уже успела сходить на осмотр: больно не было. Евгения Александровна — добрая и понимающая: сказала вести дневник цикла, носить обезболивающее в рюкзаке и, если что, — сразу обращаться к ней. Она даже всем визитки раздала. И «эти штуки». Ну, прокладки.
Ясмин неделю запихивала в трусы салфетки. Обычно к концу первого урока она уже представляла, что плавает в кровавом море, а вокруг — одноклассники-акулы, которые заметят и засмеют. К счастью, они ничего не замечали: Ясмин садилась у двери и, как-только слышала звон, вскакивала и бежала в первый попавшийся туалет, доставала из лифчика гору салфеток, подмывалась, а красные кусочки выбрасывала в мусорку и меняла на белые.
Однажды её догнала физичка, заперла дверь на ключ и начала орать:
— Ты, бесстыжая, пол запачкала. Это же учительский сральник! Всех распугала, а! Пошла отсюда! Ну-ка. Чего ревёшь, коза? Так тебе и надо. Ишь, чего удумала. Реветь. Дура.
Потом — достала тонкую сигарету, прикурила от зажигалки, затянулась и выпустила дымовую тучу в раскрытую форточку:
— Пошла вон, говорю. Оглохла, что ли?
Ясмин прогуляла в парке три урока. Замёрзла. Внизу живота — будто срубали дерево электропилой, только вместо опилок — кровь, засохшая на ногах.
Доковыляла до дома и, пока отец был на работе, успела принять ванну и выпить две таблетки парацетамола.
Хорошо, что теперь есть прокладки и Нурофен.
2
Лера опоздала на литературу: задержалась в очереди за хлебом.
Она проснулась морозным декабрьским утром: ох — суббота, к восьми, «Анна Каренина». Настенные часы показывали 7:15.
Мысли… как поезд несутся. Ха-ха. Как раз «Каренину» проходим. Блин, на сонную голову и не такое подумается. О. Хочу хлеба. С корочкой. Горбушку. Вкуснятина. Так: тогда по пути забегу в пекарню. Да. Круто.
Мама оставила ей на кухне завтрак: два бутерброда с «московской» колбасой и «голландским» сыром.
Стол. Бутерброды. Остывший кофейник. Записка: «Буду поздно: отчёты. Ужинай одна. Люблю. Мама».
А я хочу простой хлеб.
Лера оделась, накинула на плечо рюкзак, спустилась с пятого этажа — на первый. Холод ударил в лицо. Снегом засыпало всё — машины, мусорные баки, дома и прохожих.
Куда вообще взрослые тащутся так рано? А, точно: на работу. Бля, чуть не грохнулась. Всё решено: стану такой взрослой, чтобы субботним утром дрыхнуть в теплой кровати, а не переться в офис. Или куда-куда там они ходят? Ра-бо-та. Хех.
Красный автобус с грохотом проехал мимо, обдав Леру едким облаком.
Господи. Как можно быть такой невезучей? И в пекарне точно ни фига не будет. Какие-нибудь чокнутые каменные кексы с изюмом и всё. Фуф. Скучно.
Лера остановилась, зажала перчатку в зубах и опустила ладонь в карман.
Наушники тут, ага. Так. В смысле. Телефон забыла, что ли. Блин. Блин! Ну, всё равно почти дошла. С чьего-нибудь потом позвоню маме, предупрежу, чтоб не переживала. Вот я, конечно, дура тупая. Ещё и урок скоро начнётся. Побегу.
Скрипнула дверь. Леру обдало жаром. Пахло сырым тестом. Плитка — в разводах и пятнах. Хмурая продавщица залипла в телефон.
— Здравствуйте. Мне, пожа…
— Ага. Не видишь очередь?
— Мне хлеба. Свежий?
— Хамишь, деточка. Хамишь. Встань в конец.
Лера подняла голову и втянула сопливую жижу носом:
— Пропустите, я же быстро: мне на урок надо.
Бабка с дедом, складывающие бутылки молока и сыр в сумку, ухмыльнулись. Мужчина в бобровой шапке и с чёрным пакетом в руке кашлянул.
С места никто не сдвинулся.
Похуй. Подожду.
Лера заметила на нижних полках золотистые буханки и успокоилась.
— До свидания, приходите ещё, — пропела продавщица вслед мужчине с теперь уже звенящим пакетом.
Дверь захлопнулась — Лера вздрогнула.
— Ну, чего тебе? — спросила продавщица.
Они остались вдвоём.
— Я же говорю — хлеба, — Лера ткнула пальцем в сторону полок.
— Ржаного? Сорок.
Лера кивнула, порылась в рюкзаке и положила монетки на прилавок.
— Сигареты те же?
— Я бросила.
— С чего бы это?
Лера не ответила и вышла из пекарни.
Встала под козырьком, вцепилась зубами в хрустящий бок, вдохнула воздух, сглотнула слюни, откусила кусок и начала жевать. Шапка слезла на ухо, а пальцы покраснели на морозе.
Ещё раз кусну — и в школу. Честно.
***
— Эй-эй, а вторая обувь? — рявкнул охранник ей в спину, — Ещё и опоздала! Вот что молодёжь пошла, ужас.
Но Лера уже свернула за угол и дернула дверную ручку.
— Мишкевич, а стучаться кто будет?
Только пришла, а уже два вопроса. На викторинах хотя бы деньги за ответы дают.
— Ладно, садись рядом с Астемировой. Ты же не против, Ясмин?
Я её даже не знаю толком. Лерой зовут. Приезжая. Грубиянка. Ни с кем не общается. Хотя я тоже. Вечно в наушниках. Кольцо на большом пальце носит. Странная, короче говоря.
— Не против, Анна Львовна.
— Продолжим урок. Итак, Вронский…
— Привет, — сказала Лера и села рядом с Ясмин.
— Повесь куртку, пожалуйста, на спинку стула, а то места совсем нет, — ответила Ясмин.
— Ладно.
Устала я со всеми ругаться, сил нет. Ещё и живот крутит. Дурацкий хлеб. Курить хочу.
— Спасибо.
Ясмин записывала слова Анны Львовны в тетрадь, прикусив нижнюю губу.
Лера хрустнула суставами и улыбнулась:
— Я пропустила что-то важное?
Длинные у неё пальцы. Может, она играет на пианино или гитаре? Стоп, зачем мне эта информация.
— Тише ты. Нет. Она только сказала, что…
— Так, девочки! Расскажите нам о том, что вы так увлечённо обсуждаете. Лера, Ясмин — я к вам обращаюсь.
— Ничего, я спросила у соседки по парте, почему вы так скучно ведёте урок, — ответила Лера.
— Да как ты… Встали, быстро!
— Я уже стою, — Лера зевнула.
— Ясмин!
Зачем она её выводит. Совсем уже.
Ясмин поднялась со стула и сжала кулаки, впившись ногтем в ладонь.
— Анна Львовна, мы просто…
— А Ясмин ответила, что это из-за того, что у вас…
Что она несёт. Я молчала.
Ясмин дёрнула Леру за рукав свитера.
— Мне надоели ваши кривляния. Мишкевич-то понятно, а вот ты, Ясмин. На медаль идёшь, помнишь, да? С такой подругой не дойдёшь. Всё: встали — вышли. Без родителей на урок не возвращайтесь.
— Но я же…
— Да ладно, вещи бери и пойдём, — перебила её Лера.
Девушки вышли в коридор. Ясмин подняла голову к потолку, чтобы слёзы затекли обратно. Не получилось.
— Да не реви ты. Дашь телефон — позвонить?
— А? Телефон? Да, конечно.
Ясмин вытерла слёзы шарфом, полезла в рюкзак.
— Метель началась. Ты далеко живёшь? — спросила Лера, глядя в мутное окно.
— Да. На окраине. И это… Я, кажется, забыла свой…
— Серьёзно? Вот так совпадение. Давай я тебя тогда провожу.
— А ты?
— А у меня мама всё равно поздно возвращается. Воздухом подышу. Не переживай: телефон я забыла, а баллончик у меня всегда с собой. Светло, тем более. Пошли.
— Ладно. Только дай мне руку, а то холодно, — ответила Ясмин.
Лера протянула ладонь.
Наверное, тёплая. А может, нет. Из-за перчаток непонятно.
Лера толкнула дверь плечом, и они вышли на улицу.
Чёрная машина подъехала к школьной калитке.
***
Спасибо за прочтение!
Продолжение скоро выйдет вот здесь: https://www.litres.ru/artur-nikolaev/soglasna/
Подписывайтесь на группу ВКонтакте: https://vk.com/wowlisten