Над диким утёсом, заросшем травою, клубилось тяжёлыми тучами небо. Склонялись к реке мохнатые лапы стареющих сосен, которые в жажде продлить свои жизни угрюмо цеплялись корнями за землю, но продолжали сползать от утёса, тем самым тянули его за собою, а он равнодушно торчал однозубо, не трогаясь с места три тысячи лет. Назойливый вьюн оплетал всё вокруг - и корни от сосен и редкий кустарник и даже чьи-то заросшие норы, хотя много лет там уж нет никого. И с краю, где видно на много саженей всю воду реки, что утёс окружала, сидел человек, весь в броне и доспехах, лежал рядом щит, боевые перчатки, стоял рядом конь, прядая ушами и хрумкая громко зелёным кустом.
Сидел человек, опираясь на руку. Тяжёлую руку, умевшую меч вознести над собою, умевшую резать, колоть и рубить, умевшую так же пахать и пилить, умевшую так же ломать и носить. Устал человек, прикрывая глаза, боролся со сном и пытался не спать, но тихо, по капле, его покидала вся жизнь из груди, через рану, в которой почти что не билось уставшее сердце. И даже рука отказала герою и он повалился на спину, смолчав от пронзившей его резкой боли. Да, будет так. Никто же не выживет, если в тумане вдруг кто-то пронзит твоё сердце кинжалом, зайдя со спины, притворяясь неслышно другим человеком или просто туманом. И больно там будет совсем не от боли, а от бессилья, непониманья - зачем я умру, почему и за что?
А сумерки туже узлы затянули, надевши повязку на мёртвое тело, спустили все тучи со всех поводков. Тяжёлая темень в саду Гефсиманском и тяжкая ночь на утёсе угрюмом - всё повторится под сводом небесным. Всё повторится и все умирают, хоть нет их желанья сравнится с Иисусом и отдавать свою жизнь на кресте...